Лилит Базян

Cергей Параджанов. Исповедь

Сергей Параджанов. “Исповедь”

Толстая желто-красная книжка в твердом переплете. Скачущий кентавр на обложке с лицом Параджанова. “„Исповедь” — это сценарий фильма, сложенный из цепочки воспоминаний, которые проснулись в моей памяти перед закрытыми воротами кладбища...” Старое тбилисское кладбище закрывается, старое тбилисское кладбище перестраивается в парк культуры и отдыха. Корни утрачены, предки, которые жили раньше на этом кладбище, оказались бездомными. Жалкие, сбившиеся в кучку, они приходят к последнему, кто их помнит, потому что больше им некуда идти: они пришли домой. Образы детства и смерти крепко переплетены: смерть соседки-Веры, смерть тети Сиран, смерть отца. К смерти Параджанов относился без страха, спокойно, но со свойственным ему любопытством и озорством, так свидетельствуют те, кто знал его. Он часто говорил, что “смерть надо организовывать так же, как и жизнь”, однажды даже перед объективом фотографа Мечетова разыграл импровизацию собственных воображаемых похорон. Для Параджанова смерть не была концом, описывая кладбище, он употребляет даже такое словосочетание как “рождение гробов”. Приезжая в родной город, он направляется именно на кладбище: там жило его прошлое, его детство. Рождение, смерть — и снова рождение, и снова смерть... Закономерный круг существования; противоестествен лишь бульдозер, уничтожающий памятники, убивающий красоту. Но выросший мальчик находит поэзию и в этой желтой пыли, окутавшей его: в распахнутом чреве рояля он видит золотую арфу.

Чтобы понять творчество Сергея Параджанова, нужно научиться мыслить ассоциациями, чтобы “каждая новая мысль, каждый образ, вникающий в тебя, тянул за собой десятки и сотни других, похожих и непохожих”, отдаваясь потоку емкой и страстной жизни. Ржавая земля ассирийского царства царицы Шамирам, сиреневые горы Армении, золотая арфа молчаливого сказочника, золотое чрево рояля, похожее на арфу, золотые волосы Светланы, белый песок на могиле тети Сиран, лиловые буйволицы Тамары, черный лебедь, кричащий демоном, белый лебедь, кричащий ангелом, клин лебедей в тумане над зоной, лиловые гранаты и черно-белые фрески Киева. Все это не символы, а образы красоты. Красота — основа творчества Параджанова. Жизнь состоит из мгновений, мгновения сотканы из образов, которые можно остановить, нужно остановить — чтобы увидеть, почувствовать смысл существования, красоту и гармонию жизни. Разглядев в чреве мертвого, превратившегося в обломки, рояля арфу, художник видит музыку. Старый рояль на свалке с золотой арфой внутри несет в себе душу музыки, он превращается в образ, образ красоты, преображающей привычные предметы. Так же, как и его любимый Делакруа, Параджанов в руках воина изображает не саблю, а блеск сабли. Предметы раскрывают свою сущность, каждый предмет — самоцель, а не маленькое звено в длинной цепи сюжета. Предмет существует сам по себе, в независимой от сюжета реальности, предмет создает образ. Для того чтобы изобразить битву, нашествие, смерть, не нужны лошади, люди, умеющие ездить на этих лошадях, одетые в соответствующие наряды и ловко падающие каждый раз, когда их кто-нибудь подстрелит, — все это будет стоить массу денег, но не отразит замысла режиссера. Мусульманская рука с ятаганом, ударяющая христианский собор; христианский собор, истекающий кровью, — вот что сделал Параджанов, когда ему нужно было изобразить нашествие Ага-Мамед-Хана. А лошади остались Бондарчуку.

Параджанова многие помнят как автора фильмов “Цвет граната” (это название было навязано художнику ЦК КП Армении, в авторском варианте фильм назывался “Саят-Нова”), “Тени забытых предков”; но многое из задуманного он не успел воплотить в жизнь. Такие сценарии, как “Дремлющий дворец” по мотивам пушкинского “Бахчисарайского фонтана”, “Демон” по мотивам лермонтовского “Демона” и “Чудо в Оденсе” по сказкам Ганса Христиана Андерсена, остались только на бумаге, в словах. Рисовать картинки может теперь лишь наше воображение.

Что такое киносценарий? Для кого ставится кино и кто в нем главный? На своем выступлении в Минске, после которого он и оказался в колонии строгого режима, Сергей Параджанов сказал: “Главный сегодня я”.

Создавать иллюстрированные пересказы знаменитых сюжетов он считал бессмысленным. Он рисовал мир не Пушкина, Лермонтова, Андерсена — он рисовал свой мир, в котором живут Пушкин, Лермонтов, Андерсен; “экранизируя” не произведение, но само творчество. Его Андерсен не сидит за столом, задумчиво устремив взор во вдохновенное небытие, а бродит по родному городу Оденсе, населенному его же героями, такими, как Оле Лукойе. Или он и есть Оле Лукойе — молчаливый сказочник с волшебным зонтиком, ушедший в море и оставивший на берегу плачущему мальчику Яльмару золотую арфу? “Волна билась об арфу. Об арфу билась волна”. И в конце приписка от руки: “По количеству орфографических ошибок прошу не складывать обо мне общественное мнение. Автор”.

Одинокий Пушкин, незримый для туристов, бродит по развалинам Бахчисарая. Сумрачный Лермонтов догоняет в ледяном горном потоке бурое перо орла.

А что вы хотели?

Смешно читать, как Виктор Шкловский, друг и защитник, с которым Параджанов работал над текстом сценария, пытается переубедить его в письме: “Черный лебедь не нужен. Лиловые буйволы не могут быть в горах. Это Западная Грузия. Гранат у Параджанова уже был... Надо сочувствовать Демону, а не Тамаре...”

В письмах из тюрьмы Параджанов по-прежнему пытается сохранить прошлое — на будущее он больше не надеется; но совсем по-другому звучит его голос. Пожалуй, это единственное место в книге, где он говорит прозой. В его старой тбилисской квартире остались вещи, их надо сохранить, перевезти, отдать сыну; он пишет о книгах, которые надо прочесть, “Оскар Уайльд” Чуковского — это не совпадение — неизбежность. Куклы из старых тряпок, рисунки заключенных и надзирателей с нимбами из колючей проволоки, иногда идеи сценариев... А в самом конце — рисунок сердечка из колючей проволоки и надпись: “Всем поклонн! А что если есть БОГ”.

Художник, поэт и режиссер Сергей Параджанов умер в 1990 году, застав самое начало своего бессмертия. Многочисленные ретроспективы фильмов, персональные выставки работ в Каннах, Салониках, Амстердаме, Токио, Риме, Тегеране, Пекине, Лондоне, Москве; музей в Ереване... а теперь и книга.

“...человек уходит из этого мира, так и не почувствовав всей его полноты, не ощутив цельности ни в своей жизни, ни в самом себе. Той самой цельности, которая и была причиной всех его стремлений, когда ему было не больше десяти.

И пока поезд мчался мимо, я понял: человек уходит, так и не дойдя до конца, и никогда образ красоты, далекой от обыденности, существующей везде, надо всем и внутри всего, не покинет его, пока он один из смертных и пока возможен его сон” (Уильям Сароян. “Дом, мой дом”).