Лариса Шульман

Национально-нежный террор

Лариса Шульман родилась в селе Ненокса Архангельской области. Окончила в 1985 году Литературный институт и позже — аспирантуру. Проза печаталась в журналах “Новое литературное обозрение”, “Неприкосновенный запас”, “Соло”, “Стрелец”, “Золотой век”. Автор книг “Остров” (Издательство им. Сабашниковых, 1999) и “Чего уж там...” (НЛО, 2000). Живет в Москве.

Николай, мой знакомый, бывший муж моей подруги и человек смутной национальности, звонит всегда лишь по самым значительным поводам. Если его голос нежный и задушевный, это предвещает ясно что.

— Никто из твоих знакомых не хочет купить самолет?

— Что? Самолет? — привычно удивляюсь я. — Какой самолет?

— Любой! Ту, Су... — удивляется он моему удивлению. — Хорошие самолеты! Не списанные еще! Или сама купи! Тебе что — бомбардировщик или истребитель? Покупай давай! Дешево отдам, если оптом, — и вообще бесплатно, — подталкивает он меня, словно бы на рынке, словно бы хочет всучить мне сумку картошки. Или пару килограммов помидоров поспелее. Или — моркови большой целлофановый пакет. Свежей моркови, мытой...

Но сегодня Николай ничего не продает, а зовет в ресторан. Он любит рестораны, бары, охоты, не очень практичные истребители, гулянки всех сортов и видов. И умеет гулять с размахом. Поросенок на его столе напоминает дикого слона. С бивнями. Креветки — огромные, как крабы. Рыба, как в том анекдоте про рыбаков — чем больше выпьешь, тем она крупней. А вообще-то Николай — милейший, добрейший, благодушнейший человек, к тому же еще и умеет так задушевно ворковать по мобильнику, словно бы с ним родился.

Я, конечно, понимаю, приглашение в ресторан — это лишь первая часть предложения, поэтому ожидаю продолжения. И чем дольше он говорит и говорит непонятно о чем, тем больше ощущается некоторая всего сомнительность. Наконец я не выдерживаю:

— А что я там буду делать, в твоем ресторане?

— Да нет, что ты! Это не мой, не мой ресторан! Я еще его не купил! — восклицает он, и я даже чувствую, как он машет руками там, на другом конце телефона, зажимая банку пива под подбородком и набирая номер по другому мобильнику. — Твоя эта подруга запрещает мне покупать рестораны, ты понимаешь? Сама со мной развелась, а все туда же, не покупай больше этих проклятых ресторанов, видеть их не могу! И все твои друзья — бандиты, бандиты!

— Какие это бандиты? — интересуюсь я.

— Вот и я ей говорю: какие это бандиты, если они — мои друзья. Правильно?

— Слушай, Николай, так они бандиты или не бандиты?

— Ну, бандиты, конечно, но какое это имеет значение? Ведь они — мои друзья. Я же тебе объясняю, объясняю... Арабы будут, хотят купить самонаводящиеся ракеты, но дешево слишком. Я им сказал, пусть лучше вагон сосисок купят. Что скажешь?

— Не знаю, что тут сказать, — бубню я.

— Вот и у меня слов нет, — решительно поддерживает он мое мнение. — Слов нет, одни междометия. А из Ирана у тебя друзей нет?

— Это как сказать, — не знаю уже, как и выйти из положения. — Из Нидерландов есть один…

— О, Нидерланды — это отлично! — ликует Николай. — Наш человек!

— Почему наш? Да и вообще...

— Как почему? — кричит уже благим матом Николай. — Если Европа, значит, еще и заплатит!

— Да за что же заплатит-то?

— Как за что, за самолет! — объясняет Николай.

— И зачем ему самолет? — сомневаюсь я. — У него есть “фольксваген”, с разбитой фарой.

— Вот именно! А теперь будет на самолете ездить! И на фаре сэкономит.

— Но деньги?..

— Найдет. У них там денег — полные карманы. Кредит возьмет.

— Ты что, кредит надо отдавать! — протестую я.

— Ну да! — смеется он. — Это только дураки отдают. А умные — шевелят костями. — Стучит он с костяным звуком, очевидно, по своему черепу. При этом у него что-то грохочет. Видимо, второй мобильник выпадает на пол из-под подбородка. Он, должно быть, попутно отметил слегка будущую продажу рекламируемого самолета. — Отлично! — Его голос стал сдавленным, как будто его душат, но еще не до конца, дают последнее слово сказать. — Все, железно, в пять едем в ресторан. Посмотри, кстати, как насчет его купить.

— Что купить?

— Ресторан этот. Жаль, зря пропадает. Может, сама купишь? Себе бы купил, да эта твоя подруга, моя бывшая жена, мне запрещает, запрещает! Я же тебе уже говорил! — начинает он ругаться, так что я сразу волнуюсь:

— А Светлана-то придет?

— Да куда денется? Если что, мы ее в наручниках… — он радостно хохочет и тут же звонит ей по другому мобильнику. Поэтому я могу слышать, как они вопят друг на друга, используя эфирную связь. Кажется, без этой ругани они умрут, как без кислорода. Просто задохнутся, как выброшенные штормом на берег селедки. Ну пусть и не селедки, а мелкие киты или иная живность. Хоть бы разошлись в разные стороны — но нет, везде ходят вместе, друг без друга они, наверное, не могут. Или уж — инвалидами в одиночку хромать или же вместе, пусть с руганью, скакать по жизни с видом внешней полноценности...

— Привет! Привет! Слушай, дорогая, — снова рокочет в трубку Николай мягко-нежно. Вот, вот, самый нежный голос у Николая всегда обращен к телефонной трубке. Светлана в гневе всегда выставляет ему это главным козырем, что он — неверный мерзавец... Хотя нежно рокочет Николай в трубку исключительно всем своим знакомым и незнакомым тоже. Даже главному своему должнику, укравшему по бизнесу у него, по его словам, почти миллион в долларах, Николай также ворковал по телефону вполне корректные и даже без “перевода” слова, и так задушевно, что тот просто-таки бежал прочь, скрылся где-то за границей или еще где пал, сраженный такой корректностью и любезностью.

Николай потом нежно ворковал всем ему звонившим, что слишком перепугал мерзавца, потому что мерзавцев и террористов больше всего пугает, по его словам, эта корректность разговора. Я, правда, посоветовала ему, в таком случае, высказаться слегка менее корректно и нежно, чтобы деньги-то вернул. То есть, чтобы ему не так уж слишком страшно было-то. Но поздно, страх угнал его, по словам Николая, туда, откуда только на самолете и можно его выцарапать. Хотя это и есть его, Николая, бизнес, если уж он начинает говорить о самолетах, то может без конца, желательно его до таких тем не допускать, как советует опять же Светлана. Официальный ли это его бизнес, или, напротив, неофициальный, а официальный какой-то другой, понять очень трудно, как и их личную жизнь и еще необходимость моего присутствия в их походе в ресторан, пусть даже и с сомнительными арабами. Наверное, они не могут ругаться без свидетелей.

— Я тут думаю все про Иран. Битый час хожу себе взад-вперед и в голове только Иран. Иран! Иран! Черепа всего перетравмировал. Череп уже под диван забился, мырлычит на это слово. Скоро на Иран, как тигр на красную тряпку, будет бросаться.

— Череп? Чей череп?

— Ты что, Черепа моего не знаешь? Ну ты отстала от жизни! Это же мой кот!

— Ах да, Светлана вроде бы сказала, что ты ей купил котенка.

— Как это ей? — взревел Николай. — Как это ей, когда она не в состоянии даже собственное хозяйство в порядок привести? Ты была у нее в квартире, которую я ей для развода купил?

— По-моему, она сама ее себе купила.

— Ну уж нет! Во-первых, я ей купил кота. А во-вторых — квартиру. И ни за тем, ни за другим смотреть она не в состоянии. Поэтому кота я забрал. Она, видите ли, пишет! Что ты пишешь? — спрашиваю я ее. А она и говорит, мол, бизнес-план! Ха-ха...

Чувствуется, что он вовсе не ходит тигром по комнате, а лежит с радиотрубкой на диване и рукой ласкает череп своего Черепа. Теперь у них со Светланой будет повод злораднейше звонить друг другу, изничтожая собеседника вероятными угрызениями совести в несчастье звереныша. Битвы за котенка уже предстали перед моим мысленным взором, неизбежные встречи, чтобы передать котенка друг другу, потребность в свидетелях. Фейерверки самых громких стенаний и воплей — по поводу котенка, естественно. Осмысления формы его черепа. Про череп Николай сам тут же посетовал: “Я не мог его не купить, у него такой череп”... “Нет, ты только пощупай, какой череп”. Как будто котенок уже труп. Словом, это новая и бесконечная тема.

— Нет, ты только меня послушай, — наступает на меня вновь Николай, но мягко так, расслабленно. Это означает, что разговор будет просто-таки бескрайний, как и положено ну в о-оче-ень крупном бизнесе. Когда человек уже настолько крутой и крупный, что он даже и с дивана не встает. Так вот, лежит себе на диване и напрягается только для того, чтобы открыть карман для некоторого денежно-золотого потока. Причем даже и позы не меняет, а лишь небрежно наблюдает, чтобы мимо не текло ручейком. Да. Это мечта многих, заработать столько денег, чтобы лечь на диван — и все...

— Вот я тут лежу, — проговаривается откровенно Николай, потому что он и так знает, что я — тоже все это знаю. — И представь, думаю о том, что надо срочно пойти в ресторан. Мне кажется — там полно арабов.

И тут я решительно не выдерживаю.

— И при чем здесь я?

— Да ты что! — ликует Николай. — Все террористы сразу — к тебе, как по компасу. Ты же для них своя, проверено… Смотри, если не поедешь, банкротство нашего большого бизнеса — на твоей совести, — сообщает торжественно Николай с такой нежной корректностью, что перед моими внутренними глазами сразу встает образ бежавшего бизнесмена, пока еще временно живого, что и заставляет их, глаза, срочно зажмуриться.

В итоге мы едем в машине Николая. Машина у него со своим климатом, собственной тишиной, закладывающей уши, сиденьем для кота Черепа, брелком-черепом на цепочке под зеркалом. Разумеется, он разговаривает по мобильнику, разумеется, со Светланой. Она, видимо, что-то неправильно отвечает, потому что машина делает невероятный рывок, едва не сметая столб и отскочивших с тротуара тетенек.

— Я выхожу! — протестую я. — Так и помереть недолго!

— Помереть не дадим, — успокаивает Николай. — Если кто наезжает, ты только скажи, мы на них сами наедем... У меня же своя группировка, тебе Светлана, твоя подруга, не говорила?

— Говорила. Звонила только что. Ты под следствием, и у тебя все вооружение забрали и расписку взяли...

— Во женщина, а? Только развелись, а спокою все нет и нет! И кота нельзя купить, и ресторан нельзя. Самолет, — звоню ей утром, — можно продать? Так ведь вот стерва! Кричит мне: да кто же его купит, если он без мотора! Это ведь надо же быть такой злой!..

Я сразу отключаюсь и смотрю в машинное окно. Пустота. Стоим перед огромной стеной. Никого нет. Совсем никого. Одни видеокамеры. Ждем Светлану.

Рестораны бывают известно какие: в которые можно прийти пешком и в которые прийти пешком принципиально нельзя. Все, кто занимается крупным бизнесом, в первый тип ресторанов не ходят, потому что туда можно ходить. Они, естественно, ходят туда, куда ходить нельзя, а именно — во второй тип ресторанов. Вернее, не ходят, а ездят. Это тоже проблема, на мой взгляд, конечно. Потому что как именно они определяют: завод это, крематорий, стрелковый тир, похоронное бюро или ресторан — понять нельзя. Вывески на входе нет, как нет и самого входа, для посторонних, разумеется.

Для своих же посреди бескрайнего забора до половины неба сами собою раскрываются огромные ворота, чтобы въехать с комфортом, не церемонясь. Конечно, бывают еще и разные заказные сюрпризы, о которых лучше знать заранее или хотя бы предполагать.

Но ресторанчик оказался, слава богу, вполне национально-типичный, без экстравагантностей: тропический сад с бассейном для посетителей и аквариумом, где вместо ершей с окунями плавали молодые интернациональные мужчины, голые, но в касках хаки и с кинжалами в зубах. Затем их сменяли интернациональные женщины с той же милитаристской символикой, но не менее голые. Куда-то бежали прочь натуральные павлины с общипанными хвостами, за ними гнался человек в дорогом костюме с криком: “Зажарить их всех в сметане!”.

Два согбенных официанта в смокингах, с бабочками, почему-то с тюрбанами на головах, стояли уныло, словно атланты на фронтоне. Неподвижные руки других согбенных официантов указывали верный путь между пальм, лиан и зубастых тигриных морд — к огромному столу с огромными помпезными блюдами, ножами-кинжалами, вилками-вилами...

— Сегодня — интернациональный день, так сказать — день дружбы между народами, — шепчет мне Николай, показывая глазами на раскрашенного человека в тюрбане. — Поэтому он — араб.

— Да? — удивляюсь я. — Он — араб? Никогда бы не подумала.

— Я тоже так бы не подумал. Потому что знаю точно, он — не араб. Араб он для того, чтобы самолеты продавать среди своих. Кто же еще купит самолет? Ты вот — купишь?

— Нет. Нет. Нет, — решительно протестую я. — Мне его ставить некуда.

— На дачу как на машине ездить можно, — ищет применение Николай.

— Бензина небось много надо, — также осмысляю я.

— Вот именно. А араб может и купить. Ведь дешево. Если оптом — и вообще бесплатно.

Официант любезно предлагает Светлане снять ее меха, но она еще более вцепляется во все эти шкуры из умертвленных зверей с лапами, что укутывают ее со всех сторон, обхватывая оцепеневшими когтями ее нежную шею. Светлана вовсе не в духе, капризит и забавно морщится. Ей не нравится предложенное место возле фонтана, там на нее что-то брызжет. Аквариум также ее раздражает. Наконец, после их эффектной, с громами и молниями, перебранки мы уселись в грот с нимфами. Светлана сразу схватилась за сумочку с косметикой раскрасить себя не менее цветасто, чем всевозможные обслуживающие мнимоарабы, а Николай упал на угловой диван, привольно разлегшись, как и положено в крупном бизнесе.

Напротив, также в орнаментальной скале, сидит по-боевому напряженный сухой восточный человек в окружении непроницаемых, как Чингачгуки, мужчин, без всякой там тоже мимики. На их темноватых лицах не видно следов былых пороков или каких-то желаний. Ничего сомнительного. Вот ведь что странно, если оглянуться на всех прочих разболтанных посетителей.

— Тебе что? — спрашивает Николай Светлану, уставившись в разложенное меню кровавого цвета. — “Мао Цзэдуна в знаменах с костью барана и щупальцами осьминога”, “Лагерный вой Ежова вегетарианский” или “Стон Троцкого по-аргентински”?

— “Слезу Политбюро компартии в полночь, с кубиками соли, в ореховой оболочке и со взбитыми сливками”...

— А эти арабы, которые здесь будут, — интересуюсь я, — они говорят по-русски?

— Нет, что ты, откуда же арабы говорят по-русски? Ты сама подумай? Ни словечка по-русски, ни бум-бум, — стукает Николай себя по голове с глухим звуком, смешанным сразу с гудком мобильника. Мобильники просто преследуют Николая. Он, видимо, еще в пеленках вместо соски держал в волосатой лапе мобильник, расчесывая об антенну лезущие наружу зубки. Потому что балансирует всеми своими мобильниками, как клоун в цирке, при этом еще и умудряясь хапать что-то на лету и отпинываться ногами от посторонних желающих также что-то пролетающее мимо ухватить, естественно, задармовщинку. Иногда его мобильники звенят все просто разом, так что он, бывает, отключает их сразу все.

— Там напротив в гроте, — говорю я Николаю, прикрывшись, — тот самый араб, который может купить твой самолет.

— Не смеши, — смеется Николай. И только хочет мне что-то сказать с видом предполагаемой остроумности, как его глаза цепенеют так, цепенеют, зрачки вытягиваются, поза на диване все более становится горизонтальной и, следовательно, все более “крупнокалиберной по бизнесу”.

— Лопаты из титана? Боже! — шепчет в мобильник Николай нежное кошачье-мягкое, и в его глазах блестит предвкушаемый золотой дождь, ну или там позолоченный. — Сколько? — он тянет свою руку-длань за другим орущим мобильником в карман, поглаживает его, успокаивая его электронные нервы.

— Жду-жду-жду, — настаивает Николай на чем-то, и его лицо характерно дрожит с нервической подпольной блеклостью, пока он набирает номер на одном мобильнике, кричит по другому и откладывает в сторону спецмобильник только для разговоров со Светланой, чтобы он всегда был свободен.

К Светлане подходит араб, который не араб, и на чистейшем русском любезно спрашивает, нельзя ли с ней потанцевать. А та, как самонаводящаяся ракета средней дальности, сразу вскочила, фыр-фыр. Они и улетели так бодро, танцуют, смеются. Как будто бы никакие атомные взрывы, нейтронные бомбы, продажные самолеты, титановые лопаты, возможности купить рестораны и прочие значительные вещи их не интересуют.

— Нет, ты посмотри, он с моей женой, — вскакивает на диване Николай и зловеще тычет одним из мобильников в их сторону.

— С бывшей женой, — добавляю я.

— Это все равно, — гневается Николай еще больше. И орет в какой-то из мобильников: — Оцепляй!

— Кого оцеплять, Николай? — вступаюсь я. — Светлана — свободная женщина!

— Я про лопаты, а не про женщину, — сердится он на мое вмешательство. И прикрывая рукой включенный мобильник, шепчет мне с намеком сквозь скрипучие зубы: — От женщин — только помехи! Лопаты бери все! — вдруг пронзительно орет он в аппарат и швыряет все трубки в угол мягкого дивана с видом выполненной работы. Потом, повернувшись ко мне, комментирует: — Я свою жену в обиду не дам!

— Бывшую жену, Николай, — исправляю я.

— Да какая разница! — отмахивается Николай. — Нет, ты только посмотри, я купил ей вчера накидку из горностаев, а она танцует в ней с этим арабом! — вдруг снова взорлил он.

— Да ведь он и не араб!

— Тем более! — орет Николай.

— Какое тебе до нее дело! Пусть скачет себе, как новобранец среди дембелей. Это же ничего не означает. Тебе “Бюст Саддама Хусейна с ушами из морских гребешков и носом из марципана с кислотным соусом”? — отвлекаю я его гневный взгляд. Но он весь так и горит.

— Вот “Железный занавес пикантный”. Звучит аппетитно, — продолжаю я отвлекающие маневры.

Согбенный официант исправляет, что “Железный занавес пикантный” — это тип салфетки, если слабонервному посетителю станет плохо.

— А, все равно, — расстроенно машет рукой Николай и щурит злобный взгляд. — Не буду этим арабам продавать самолет.

— Ну и не продавай. Подумаешь, самолет! Поставишь у себя в гараже, на переговоры будешь ездить. Попробуй лучше “Череп тропического диктатора с мозговым фаршем из бобов, сырными палочками на темени и ухом пигмея по-демократически”.

— Я вот что сделаю, — ликует Николай и снова разваливается на диване в стиле крупного бизнеса. — Я им подводную лодку продам. Пусть затонут в ней где-нибудь в Персидском заливе. Гольфкрик такой, бомбардировка Косово. Куда заедут, там и затонут! — злобно перекашивается его лицо. — А? Представляешь картинку?

Николай так удовлетворен этой картиной мести, что даже затребовал себе “Голову Гитлера в майскую ночь сорок пятого года из грибов с гадюкой”.

— Не ешь лучше, отравишься, гадюка же несъедобна.

— Да это не гадюка, это — гюрза с поганками, — возразил Николай. — Столько лет в бизнесе, а гюрзу от гадюки не отличу, что ли?

— А эта твоя подводная лодка плавает?

— Нет, плавает, почему же нет. Плавает как и положено подводной лодке: “топором ко дну”. Стиль у нее такой — сразу на дно идти...

— А самолет? — догадываюсь я. — Самолет летает тоже таким стилем — сразу на посадку?

— Это как повезет! — не смущается Николай. — Если найдем недостающие детали — тогда полетит. А то и без деталей как-нибудь полетит. Мы один раз летели — так у нас дно отпало. И ничего, как видишь, все в порядке. Дно, правда, держали на канатах, чтобы совсем по дороге не потерять, а то и другие отпавшие детали ветром могло снести, верно?.. — продолжить интригу он не успел, потому что все его лицо сразу перекосилось гримасой счастья по отношению к чему-то огромному, с неизбежностью надвигающемуся, к шкафу или к мужчине. Они великодержавно обнялись, точно сто лет не виделись и словно вообще это великий праздник.

— Девжимович! — выговорил он нежно-приказно-счастливо, постороннему и не понять. Но сразу перешел к делу: — Слушай, а ты еврей или араб?

— Грузин! — радостно тот отвечает. — А что, не видно?

Тут они оба согнулись от смеха, насколько, разумеется, могут согнуться предметы некоторой громоздкой мебели, то есть со скрипом и скрежетом. У Николая наружу выпал пистолет, а у Девжимовича едва не автомат. Это вызвало у обоих новый приступ счастья.

— Будешь белорусом! — давится от схваток хохота Николай, как будто бы в этом вопросе есть особая пикантность. — У тебя фамилия белорусская.

— Да ты на меня посмотри только, — Девжимович готовно распялся в воздухе, как демонстрационный стенд по гражданской обороне, из него выпал и вообще артиллерийский предмет. — Какой я белорус?

— Белорусы — наши люди. Лукашенко! — ликовал Николай, выковыривая пенсне Геббельса из групповой скульптуры “Заседание в подземелье под звуки артобстрела”. Официант тут же предложил “Белорусский лидер в беловежском горшочке с картофелем и морковью”. Но оба бодро замотали головами.

— Ты говорил, здесь полно арабов, мечтающих о покупке наших самолетов! Я уже нюхаю носом деньги! — Девжимович грызет челюсть из салата “Дележка в Кремле заработанных на Чечне денег”.

— Да какой араб купит у еврея самолет? Ты что? Какие это деньги, ты чуешь? У вас же между собой война! — постарался быть серьезным Николай, но не смог.

— Да разве я могу воевать? Я могу воевать только — лежа. На диване, — сообщил Девжимович, сотрясаясь животом. Официант как на гауптвахте ползал по полу, собирая сыплющиеся горохом патроны. — Если не надо с дивана вставать, тогда я могу все что угодно.

— Я тоже. Лежу, лежу с утра, бывает, надоело уже. А встать не могу. Крупный такой бизнес… — разводит Николай радостно руками.

Они взяли большой кусок “Заседание Пентагона перед войной в Македонии с грибами в цветах национального флага”, добавили немного “Сталин празднует победу над собственным народом с отрубями”, а затем доложили два зубчика вегетарианской “Великой Китайской стены с приправой в виде кирпичей свеклы с морковью”. А потом так разошлись, что взяли “Мечты Хайдера о грядущем с чубчиками петрушки, эрдапфелями в собственном соку”. Девжимович велел добавить туда укропа побольше и грибков в натуральную чернобыльскую величину.

Вернулась Светлана и взяла “Ким Ир Сена и Ким Чен Ира с овощами, кусками ананаса и кокосовой пудрой”. От “Алиева с золотой саблей для Брежнева в марципанах и огурцах” она решительно отказалась.

— Николай, араб хочет твой самолет.

— Нет! — заорал Николай очень громко. И так стукнул кулаком по столу, что упал край “Дворца народов, запеченного с кукурузой”, а у “Вождя мирового пролетариата” потек соус по краю лысины.

Официант тут же притащил точную копию “Висячего сада Чаушеску с гарниром из сине-красных водорослей в пропорции один к ста”.

— Убери свою плесень! — обругал и его Николай, грозно зыркая на Светлану. Но та безмятежно лакомилась глыбой мороженого “Ленин — великий человечище с подливой из клубники с тертой брюквой”, откусывая нос и вылизывая темечко, оттопырив губки, жмурясь, забыв о присутствующих или, по крайней мере, о некоторых... Николай не удержался и снова посмотрел на нее восторженно. Он сразу все забыл, в его глазах написано, что Светлана — писаная красавица, а Ленин — излюбленный диктатор всех народов, особенно с добавкой из ванили. Это и правда. “Ух, хороша”, — сказал мне о Светлане один хороший специалист по хорошим женщинам, по крайней мере, так он представился, а на мой вопрос, что это значит, не содержатель ли он публичных домов, ответил, что я смотрю почти в корень. Он — устроитель победы на конкурсах красоты и всяких там Мисс, Миссис, Мессий, выборов президентов, губернаторов, диктаторов, марионеток в отдельно взятые регионы... Я даже и не сразу поняла, в смысле мелких там деталей его профессии. Но именно самые мельчайшие детали и были самыми дорогостоящими и престижными на рынке человеческо-частной собственности, как он понятливо, слегка выпив, разъяснил.

Тут вновь выскочил откуда-то сомнительный араб и утянул Светлану от некогда всеобще популярного вождя на томный псевдоарабский танец.

— Нет, ты посмотри, он снова с моей женой... — Николай сразу потерял нить разговора. — Мерзавец! Урод! Нет, принципиально продавать ему ничего не буду. Лучше твоему террористу продам все оптом, бесплатно.

— Какому террористу? — удивляюсь я.

— Да любому! — по инерции машет он рукой. — Любому твоему террористу. Ты же сама говорила, что у тебя где-то тут какой-то есть террорист. Нет, можно и другому продать, это только скажи... — достает он еще один мобильник, вернее, спецмобильник, по которому разговаривает только со Светланой, и держит его, словно баллистическую межконтинентальную ракету с наводкой на Нью-Йорк. Глаза его сужаются, и он с машинальной злобной решимостью вертит его в своих лапах.

— Этот национальный вопрос меня замучил, честно тебе скажу, — сообщает мне Николай, с такой демонстративной корректностью глядя на танцующих, словно при беседе по мобильнику со своим главным должником, так что я опять вспоминаю о всевозможных возможностях куда-то улететь, пусть даже и на самолете без дна, или уплыть на подводной лодке с прогнозируемым спецпогружением на дно зигзагом. Тем более что пистолет начал угрожающе быстро вертеться на его пальце.— Ты была в моем ресторане, который сгорел? — щурится он с самым решительным видом.

— У тебя, по-моему, все они горели, — осторожно поддерживаю я разговор, чувствуя некоторые всеобщие подводные рифы или турбулентные вихри.

— Не-ет. Иногда не успевают сгореть. Бывает, так все перестреляют, что глупо ремонтировать. Я один просто — бросил. На фиг, подумал. Надоело, да и все. А горело у меня только два ресторана. Мечта!

— Что мечта? Ресторан?

— Да нет, пожар был — мечта! О, пожар-то классный был! — все более блестят глаза у Николая, так что они становятся все уже и уже, как щелочки китайского лидера в радостный момент экзекуции. Кроме пистолета возникло рядом и еще что-то оружейное. — Так полыхало! Любо-дорого посмотреть! — Раскладывает Николай перед собой весь свой оружейный арсенал.

— А деньги? — взволновывалась я все больше, ведь если в пьесе появилось ружье и у него взведен курок, то без стрельбы не обойдешься. — Твои деньги?

— Эх, — махнул нервозно рукой Николай, — много я там потерял! Ну да не все... Но зато — как потерял! — Николай не был бы Николаем, если бы в любой ситуации не мог перейти в крайнюю степень восторга, даже истерическую. — Фейерверк! Блеск, есть что вспомнить!.. Словом, ресторан мне этот понравился, я его — можно сказать, купил. А что? Сидишь в тепле, сам себе хозяин, если кто не понравился — выбросил его наружу в снег!

— Нет, ну а хозяин?.. — язвит вернувшаяся Светлана, расправляя звериные когти на шее. — Он его уже почти продал?

— Будет сопротивляться, возьмем бесплатно, — мечтательно крутит пистолетом Николай.

— Лучше возьми атомный реактор, чем ресторан! Безопаснее будет!

Шутка рождает радостный отклик, хохот поднимается просто гомерический, вопят всей интернациональной кучей-малой. И так бьют кулаками по столу, что оружие, кажется, уже и само собою почти стреляет… Так что лучше не ждать предполагаемого продолжения, когда тебя комфортабельно из ресторана вынесут через широкие ворота, особенно, если вперед ногами, лучше собственные ноги унести самостоятельно по возможности. Потому что ресторан в каком-то смысле — более реален, чем баллистическая ракета и атомный реактор, а также исключительно пожаронебезопасен. Даже в мобильниковой виртуальности. И я пытаюсь найти некий путь, через кухню, на задний двор, через запасной выход, который есть всегда, и часто вовсе не иллюзорный.

Уф! Снег! Красивый, настоящий! И никаких националистических субтропиков! Следом вылезает и тот самый восточный мужчина из грота с острым непредосудительным взглядом.

— Снег! — говорю я ему, показывая на столб снежинок под ярким фонарем. Он радуется и ломано повторяет: “Снег!”. Мы оба смеемся, видимо, по разным причинам. Он что-то говорит по-своему одному из склонившихся Чингачгуков.

— Насчет покупки самолета мы вполне готовы подумать. Титан нас тоже интересует, — переводит Чингачгук. А главный вождь интернационально-радостно кивает головой.

— И крейсер, — вдруг добавляет он, по-птичьи дернувшись веками глаз.

— Какой крейсер? — ответно дернувшись во взгляде, я привычно удивляюсь.

— Крейсер на боевом ходу… — удивляется он моему удивлению.