Михаил Поздняев

Софья Прокофьева. Античный цикл и другие стихотворения

Спящая в позе бегущей

Софья Прокофьева. Античный цикл и другие стихотворения. — М.: ИД Русанова, 2000. — 120 с. с ил.

В издательской аннотации, предваряющей сборник Софьи Прокофьевой, сказано о продолжении ею “лучших традиций поэзии Серебряного века”. Замечание справедливое, но поверхностное. Быть может, перед нами вообще последняя книга Серебряного века, заблудившаяся в нашем железном веке, вышедшая на свет, когда у железного против нее не осталось козырей. Когда он кончился. Понять это — значит объяснить, почему книга не могла выйти ни в конце 40-х, когда юную поэтессу Аглаю Мартьянову (старомодный, старорежимный, никак не комсомольский псевдоним) приветил Пастернак, ни в начале 60-х, в разгар стихотворного бума, ни в середине 80-х, когда в России миллионными тиражами, скопом распечатали все ранее непечатное, от Ходасевича до Липкина. Даже и тогда лирика Софьи Прокофьевой была не ко двору.

Я себя берегу, берегу,
Подвиг мой — на том берегу.
В пестром мельканье там стану 
                           ланью,
Крылья выпростаю на бегу…
А пока я себя берегу —
Я готовлю себя на закланье…

С этими стихами, похожими на ворожбу, на бормотанье сквозь сон, познакомила меня в 80-х Вера Николаевна Маркова. Только что дебютировавшая в “Новом мире” и в газете “Семья”, где я служил, — кто мог подумать, что знаменитая переводчица классической японской литературы еще и замечательный поэт! — В.Н. сетовала: “Как жаль, что люди не знают стихов Леонида Евгеньевича и Сонечки! Как жаль, что редакции к ним равнодушны!”

За равнодушием скрывалось желание выдать читателю чего-нибудь погорячее, покруче. Даже стихи В.Н., по сравнению со стихами ее покойного мужа, художника и философа Л.Е. Фейнберга, и его дочери Софьи, казались крутым кипятком. Слишком холодные, слишком книжные, слишком аполитичные стихи — приблизительно такая была реакция… Теперь, в отрезвлении, лучше видно: русская поэзия конца ХХ века усвоила многие традиции века Серебряного, за исключением хороших манер. Благородства. Дефицит благородства чреват площадностью, базаром. А люди живут все-таки в домах.

Дом, в котором росла Софья Прокофьева, был обломком Серебряного века. Дело даже не в том, что на стенах этого дома висели акварели Волошина и по вечерам хозяева часто музицировали. Дело в том, что этот дом не стал павшей крепостью. Я однажды спросил Веру Николаевну, как вышло, что никто из их семьи не сгинул в мрачных пропастях земли. “Очень просто! — рассмеялась В.Н. — Мы старались реже выходить из дому”.

Из этого не следует, что железный век прошел мимо дома. Шум времени был приглушен и смягчен внутренними звуками, как шум дождя за окном.

Я строила дом
И растила врага.
Вырос мой дом,
И вырос мой враг.

Встал предо мной: нагл и наг,
Голова — тюрьма, губы — врата.
Клочьями с плеч сползает мрак.
Мне не под силу такого врага…

Как в судьбе Софьи Прокофьевой не было очевидных роковых обстоятельств, расставлявших преграды на пути к читателю (она — признанная детская писательница и драматург), так и в ее стихах нет намека на диссидентство (разве что на религиозное? но слово “Бог” чуткая советская цензура не всегда вымарывала, чаще меняла прописную букву на строчную).

Тем не менее, главное в этих стихах — инакомыслие.

Мысль живет в них по иным, не общепринятым, законам, она увязает и петляет в метафорической толще, беззаконная, требует неспешного вчитывания, расчистки, слой за слоем, всех образов и символов.

Главные из которых, пожалуй, — спящий человек и его сны.

Я в позе сплю бегущей. Где-то выше,
Намного выше, млечное кольцо.
И голубь с крыльями летучей мыши
Во сне мое царапает лицо.

Большая часть “Античного цикла”, давшего название книге, — вариации на тему греческого мифа о Пигмалионе и Галатее.

Love story, введенная Софьей Прокофьевой в христианский контекст, — повесть о всей нашей жизни как творческом акте, о подстерегающей нас всечасно опасности закоснеть, окаменеть, перестать ощущать каждый взгляд и слово как чудо, ничуть не меньшее, чем оживление статуи.

… Ветер медоносный, открывая
Дверь в цветущий сад, 
                 в предсердье рая,
Подтверди: я теплая, живая.
Подлети, пчела, меня ужаль.

Стихи, писавшиеся на протяжении полувека, теперь сложились не в “Избранное”, но вот именно в сборник, с оригинальной сквозной темой и ровным свежим дыханием. В этом “Античный цикл…” наследует еще одной традиции Серебряного века, почти утраченной ныне, — чувству пути, усеянного вовсе не одними розами.

Корень. Я ощупываю тьму,
Раздвигаю уголки квадрата.
Кто там надо мною? Не пойму.
Слово возвращается обратно.

Может, надо мной ветвистый зверь
С птичьим блеском, 
на ветвях повисшим,
С белкою, надетой набекрень,
Или с ожерельем тёмных вишен.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ангел, расстеливший простыню,
Влажных крыльев тяжела громада.
Если это ты — вдави ступню
В глину. Знак. Мне большего не надо.

Михаил Поздняев