Андрей Урицкий

Юрий Андрухович. Московиада

Москва—Киев

Эту книгу приятно взять в руки: шершавая обложка, теплые желто-оранжевые тона — растелешилась, раскинулась во весь разворот бабенка, чувственная и бесстыжая “Венера” Михаила Ларионова, написанная нарочито грубо, в примитивистском стиле. Да, да, это она, Москва, столица нашей Родины! Но иллюстрация не соответствует роману Юрия Андруховича “Московиада”, где другие женщины изображены: “Ходят в расклешенных штанах образца семидесятого года с расстегнутыми молниями. У них полуоблезшие головы. Они гордятся своими опухлостями и подбитостями. От них тянет выгребной ямой”. — Таков взгляд украинского поэта Отто фон Ф., студента Литинститута, таково время, когда Германия уже объединилась, а СССР еще существовал, когда за водкой еще давились в очередях, а в разговорах уже чувствовался ветер свободы, время поздней перестройки и ранней демократии. И в романе известного украинского писателя описано это время, описан день из жизни Отто фон Ф., бесконечный день.

С утра фон Ф. проснулся в общежитии, похмельный и задумчивый (следует гротескный рассказ о студенческих нравах, о доступных подружках, драчливых и жестоких чеченцах, запойных поэтах), спустился на лифте в подвал (еще несколько диковато-разгульных историй), принял душ (в душе совокупился с незнакомой чернокожей девушкой) и отправился в пивбар, похмеляться. Заведение обрисовано как преддверие преисподней, где на страже стоит Вельзевул, а каждому прибывшему вручается тухлая рыба. “Рыба — это пропуск к пивному причастию, сакральный и вонючий символ, сохранившийся еще, возможно, со времен раннего христианства. Сохранившийся и искаженный, потому что тут происходит одна из кощунственных месс, апокалиптическое игрище для глоток и мочевых пузырей”. Так задается одна из главных тем романа: Москва — ад, страшное место, ужасное место, куда попал за грехи свои Отто фон Ф. (О грехах написано подробно: и о запутанных любовных приключениях, и о недостаточной твердости перед лицом коварных гэбистов, и о беспробудном пьянстве.)

Из пивбара изрядно захмелевший (на пиво вино, на вино самогонку добавивший) Отто отправился в странствия по Москве — и к любимой женщине надо было зайти, и в “Детском мире” купить подарок детям друзей, и к соратнику Кириллу добраться, дабы поучаствовать в подготовке издания прогрессивной украинской газеты. Блуждания, сопровождавшиеся очередными возлияниями (крепкий виноградный напиток в забегаловке на Арбате и водка из рук любимой женщины), завершились в таинственном подземелье, где обитают огромные крысы (“апокалиптические твари”, последнее порождение империи, “ее лебединая песня”) и откуда фон Ф. попал на банкет объединенных (от коммунистов до монархистов) патриотических сил, а затем на фантасмагорическое совещание вождей, обсуждавших планы уничтожения демократии. Вожди оказались трухлявыми манекенами, а вырваться из лабиринта Отто смог лишь убив себя — и все правильно, все как в умных книжках написано: умерев на том свете, человек возвращается в реальный мир.

Роман Андруховича напоминает нечто давно известное, усвоенное, нечто знакомое и любимое… А именно: поэму Венедикта Ерофеева “Москва—Петушки”. Собственно говоря, “Московиада” — это роман-палимпсест, написанный поверх бессмертного текста поэмы. Нежную и тонкую лирику Ерофеева Андрухович заменил жестким сарказмом, сатирические намеки усилил, добавил также темных натуралистических красок. Вместо белоглазой красавицы “с косой от затылка до попы” появляется певица Марфа Сукина, “дебелая монголовидная тетка с косой до задницы”, услаждающая противным пением пирующих патриотов, а вместо вездесущих ангелов — пронырливые гэбисты. И если Веничку преследовали кошмарные порождения его души и все темные силы мира, то Отто противостояла когда-то всесильная, а в тот момент уже полуживая, разлагающаяся, смердящая империя. Веничка поэт, Отто в первую очередь украинец. Бездомный и неприкаянный Веничка погиб, Петушки (т.е. рай) были недостижимы, у фон Ф. за спиной — Украина, родная страна, и он спасается, уезжая на Украину (в Украину, как написал бы принципиальный гражданин незалежной). “Потому что сегодня я не убегаю, а возвращаюсь. <…> Главное — дожить до завтра. Дотянуть до станции Киев”.

Яркое, яростное, острое и заостренное сочинение Андруховича нашпиговано антиимперскими инвективами и антимосковской руганью. Понять это можно — текст был написан в 1992 году, и хотелось, хотелось рассчитаться до последней копеечки с недавними властителями. Еще болели все раны, еще свербело в душе. Тут интересно выделить культурную составляющую. В 20-е годы украинские писатели, к советской власти лояльные, провозглашали: “Прочь от Москвы!” — т.е. прочь от сильного соседа, прочь от влияния русской литературы, бегом марш в поисках собственного лица! Андруховичу, к коммунистам не лояльному, антикоммунисту и антиимпериалисту Андруховичу в сходной ситуации приходится поминать не известных миру национальных гениев да вкладывать в уста своего героя совсем уж смешные утверждения: “Кстати, наша соловьиная мова занимает второе в мире место по благозвучию. Это якобы признали специальные эксперты <…>. Русский язык оказался на почетном тридцать четвертом, которое разделил с монгольским и суахили”. — Сие, конечно, шутка, ирония, издевательство над самим собой, но национальный пафос в речах фон Ф. постоянно отдает наивным провинциализмом.

Впрочем, взаимоотношения Отто с империей-метрополией сложнее простого отталкивания, отрицания. Москву в романе олицетворяют не только спившиеся тетки из бара, не только дебелая Марфа Сукина, но и, вероятно, возлюбленная героя Галина. Галина, живущая в кущах омелы, владеет тайной жизни и смерти, она может погубить фон Ф., но спасает его, и любовь Галины неразрывно связана с насилием, ей нужен для любви “благодарный сдержанный мазохист”; фон Ф. не годится. Понимать это, наверное, следует так: Россия навязывает Украине свою любовь, Украина же стремится к свободе, вырываясь из чересчур пылких объятий. Конечно, подобные интерпретации художественного текста выглядят достаточно убого, но оный текст сам к ним подталкивает; к сожалению, он пропитан национальными комплексами, а публицистические вставки, хоть и прикрытые фиговыми листочками иронии, похожи на следы от пуль, или на прорехи, нарушающие единство повествовательной ткани.

В заключение приходится коснуться одного неприятного, крайне неприятного момента. Антироссийская книга Андруховича не является книгой антирусской, в ней нет ненависти к русской культуре или к русскому народу. И лишь однажды прорывается фальшивый звук: “Ведь за последние триста лет мы вполне уподобились этим суровым северянам. Почему-то начали рождаться другие украинцы — свиноглазые, с невыразительно-округленными рылами, с бесцветными волосами <…>. Очевидно, естественное желание наших предков как можно скорее выбиться в великороссы привело к определенным приспособленческим мутациям”. Здесь уже нет места иронии, это говорит суровая злоба. И в ответ хочется припомнить укорененный в массовом сознании образ украинца, хохла, салоеда и противопоставить ему русоволосого и голубоглазого светлого отрока… Но дело в том, что эту страничку (одну, к счастью, одну-единственную страничку) написал не Андрухович и даже не фон Ф., ее написала Великая Национальная Идея, а любая национальная идея начинается с поиска врага. В основе любого национального возрождения лежит вопрос: кого бить будем? Любые национальные вопросы крайне болезненны, и писателю, их касающемуся, надо быть осторожным, как грузчику, несущему коробку с надписью: “Не кантовать! Стекло!”

И все-таки хорошо, что “Московиада” переведена на русский и издана в России. Роман был написан, когда мы играли в игру: “Нет никого хуже нас! Будем каяться, каяться и каяться!” Доигрались до потери здравого смысла, и вот сейчас вывесили новый лозунг: “Вокруг враги, а мы лучше всех!” И снова здравый смысл под угрозой исчезновения. Книга Андруховича — отличная антитеза туповатой самовлюбленности, а картинки московской жизни конца 80-х—начала 90-х — с бомжами, нищими, ментами и алкоголиками — верны и точны.

Андрей Урицкий