Леонид Шевченко

Владимир Высоцкий. Проза поэта

Конформизм как отдых, или “Творческий отпуск” нонконформиста

Здесь много намешано. Много и многие. Василий Макарович с пьющими косноязычными и одновременно феерическими людьми. Клоунада Енгибарова, обреченная на “смех в темной комнате”, — и тут нет никакого “печального облика”, а что-то другое, общение не с публикой, во всяком случае, не с ЭТОЙ публикой. Лариса Шепитько и ее фильм “Ты и я”: сорокалетний Визбор с конусообразными молочными пакетами (лучший кадр), а на Визбора женщина смотрит через дорогу. Москва: в коей “Ваганьково” — еще не пункт обзорного автобусного маршрута. Москва альтиста Данилова, с музыкой альтиста Данилова — вообще, страна-Москва с желанным, как эдемский сухофрукт, дефицитом, с филигранным ледяным узором хоккейного поля после канадской серии и улетающим в футбольную Валгаллу пахтакоровским самолетом. Я ни в одном из них не вижу смысла — писал Кушнер (цитирую по памяти) о “временах”, которые “не выбирают”. Кушнер погорячился…

“Узловой текст”, безусловно, “Роман о девочках”. Зэк Колька, вернувшийся из тюрьмы, Тамара, то ли рефлексирующая проститутка из Жана Люка Годара (“Две или три вещи, которые я знаю о ней” — кстати, эту самую “дневную красавицу” там играет Марина Влади. Совпадение? Вряд ли), то ли вариант роковой секс-героини из песен Владимира Семеновича — “В тот вечер” etc. И Двойник Высоцкого, актер Кулешов.

Между тем, зэк Коля по кличке Коллега — тоже поэт и тоже автор-исполнитель.

Значит, двойников как минимум два. То есть “Двойник” раздваивается, чтобы в финале слиться в один образ. Тамарка признается Николаю, что любит “хрипатого” Кулешова. И у отверженного татуированного Ромео опускаются руки, ведь он “на все, что угодно, нашел бы ответ... на все, кроме этого, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он этого парня… что встреть он его — и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его такая, как песни — не может и быть иначе”.

Итак, два человека, но в принципе — “тот же самый” (если вспомнить и известную песню, и ознакомиться с предисловием) и единственная и неповторимая Тамарка — она выбирает актера. Но для писателя это — осознанный выбор между двумя его ипостасями. Впрочем, и для читателя.

Что еще, кроме неожиданной (неожиданной?) для русско-французского шансонье литературной игры? Неозлобленность, неагрессивность (не... не…, никак не подберу, надо бы без отрицания) — во всем: в уголовщине, в быту, в алкоголизме, в лав стори. Причем эта “неозлобленность” не в официозе всяких там оптимистичных “Юностей”, а в неподцензурной рукописи полузапрещенного (или полунезапрещенного) менестреля, где пушкинская — да и не только пушкинская — “тайная свобода” должна бы встать в полный рост. Так в чем же дело? Ответил бы, да боюсь — выражаясь по-детски — засмеют: обзовут ностальголиком (вот я и слово изобрел).

От литературных изысков к незамысловатым — я бы даже сказал — к психотерапевтическим сюжетам. Две миниатюры — “Об игре в шахматы” и “О любителях “приключений” — с успехом могли бы быть озвучены в юморной утренней передаче “Опять двадцать пять” (типичное утро: школьник с яичницей на губах, отец в галстуке, мать с помадой и радиоящик в углу — и “острит”, и “острит”). Перед нами столпы общества (термин историка с птичьей фамилией), этакие монументальные типы. И, несмотря на то, что, как я уже заметил, Шукшина у Высоцкого хватает, в этих двух “радионовеллах” живут все же не оригиналы Василия Макаровича, а прямо-таки АНТИЧУДИКИ, “законодатели” социально-бытового поведения: шахматист на бульваре, предлагающий сразиться прохожему, и некий обобщенный коллекционер-потребитель “Библиотеки военных приключений”. Но главная “персона” — это стиль. Соответственно, и самый главный столп общества — автор (хотя бы и в данную минуту, в “минуту написания”). “О любителях “приключений” — вообще очень назидательная вещица. Поэт-нонконформист ушел ненадолго в “творческий отпуск”, засел за машинку… чтобы напечататься? Не думаю.

“Бывают в жизни милиции и разведчиков суровые будни, и не всегда стреляют в плечо, и вовремя приходят наши… и если... раскрываются преступления, то посмотри, кто помогает этому. Вчитайся повнимательнее. Такие же люди, как ты!”. Короче — “давайте выпьем за тех, кто в МУРе” (а там еще “и он вылил водку в аквариум, пейте, рыбы, за мой день рождения”).

“О любителях “приключений” — психологический музей (для кого — кунсткамера, для кого — Эрмитаж), где выставлены… голограммы, слепки “характеров”, “ситуаций” и т.д. Там мало сохранившихся предметов, там то, чего нет уже на этом свете, от чего остались призрачные конфигурации.

Печально… да нет, как раз не печально, а радостно, что впоследствии наши обществообразующие характеры-ситуации отойдут в область спектрального миража и вызовут у будущего ностальголика всхлип. Но тот ностальголик будет поистине монстром и садомазохистом. А в этом музее не страшно и довольно уютно. Наверное, поэтому я и перебираю клавиатуру своего компьютера — такой вот спиритический сеанс, рецензия ПО ТУ СТОРОНУ...

Далее? “Жизнь без сна” пропускаю (“развивая традицию гоголевских “Записок сумасшедшего”, писатель дает понять, как тонка связь между “нормой” и “сумасшествием” — чеканит составитель. Но — вычурно как-то). Стебовый “Где центр” также не укладывается в рамки моей рецензии ПО ТУ СТОРОНУ. А сценарий “Как-то так все вышло...” — пожалуй, то, что надо. Причем это действительно законный сценарий, профессиональная “метка”, “родимое пятно” классического советского актера, который по всем раскладам всегда метит в режиссеры или на худой конец в сценаристы. И фильм очень советский получается, но несколько синтетический.

“Как-то так все вышло…” сочинен в 69–70-й годы — отсюда и смешение, барочность даже: персонажи находятся на стыке пассионарных 60-х и одной ногой уже стоят в “стабильном” семидесятническом тихом омуте.

Право, Высоцкий не подражает никому напрямую — он конструирует свое пространство из доступного, знакомого ему материала: первым бы я назвал Шпаликова (не “Застава Ильича”, но “Долгая счастливая жизнь”), а потом ту же Шепитько, где Визбор с пакетом, а через дорогу на него женщина смотрит. Модель для сборки.

Вкратце: двое — ученый, изобретатель космического скафандра, Николай (вот уж полупародийный и вместе с тем обаятельный субъект) и бесстрашный испытатель этого скафандра Алексей (составитель считает, что он также “двойник” Гамлета, принца московского) — любят одну девушку Елену, переводчицу (типаж уже семидесятнического болота), сотрудницу литиздательства “Маяк”. Переводчица выбирает, мучится и т.д. (римейк “Романа” или наоборот). Общается отдельно то с ученым, то с испытателем. А несчастные ребята и не догадываются, что их “прекрасная Елена” — одно лицо. Как говорится, “трагедия положений”, богемная Москва так мала, так тесно в ней! Рестораны с неестественно услужливыми метрдотелями, секретные институты с барокамерами и с начальниками-болванами-перестраховщиками, парни, поющие в поезде про “геологов”, и “блестящие” вечеринки в квартирах под допотопный проигрыватель. Смешение, барокко. На “интеллигентной” посиделке живо обсуждаются проблемы парапсихологии:

Махровые семидесятые, простите за навязчивость. Но тут же и пережиток “Коллег” и “Моего старшего брата”. Диалог между перестраховщиком-начальником и бескомпромиссным, “болеющим за дело”, конструктором:

Переход из одной “поведенческой” формации в другую труден прежде всего для бытописателя. Или Высоцкий специально утрирует. И как бы говорит: межа между десятилетиями еще не пройдена. И опять “экслибрисы” с инициалами “В.В.”, такие вот “вензельки”:

А еще в ресторане:

Ну, чем не “внутренний” постмодернизм? Постмодернизм — в себе, в авторе?

Можно всячески изощряться и называть Высоцкого-прозаика дилетантом. Но чтение это приятное и во всех отношениях полезное. Сегодняшний лейтмотив его виршей таков: помни о смерти вещей, характеров, ситуаций. Помни о смерти Вкуса Времени, о смерти ландшафта — страна-Москва, “Ты и я”, музыка альтиста Данилова. Помни и найди универсальный “смысл” в том, что умерло! А зачем?

Дорога, не скажу, куда…

Леонид Шевченко