Александр Архангельский. “Александр I”. М.: Вагриус, 2000. — 576 с. 7000 экз.
В истории России два века могут быть названы, вероятно, наиболее значимыми: век Х, принятие христианства, и век XIX — когда феномен русской духовности был впервые явлен во всей своей высоте и силе. Ныне, в самом начале XXI века, который, смеем думать, будет веком нового — неведомо пока, в каком образе — торжества России, очень важно рассмотреть пройденный путь, чтобы лучше понять, как и куда идти дальше. Великое благо, что ныне мы можем делать это, руководствуясь лишь стремлением с наибольшей полнотой постичь истину.
Александр I возглавлял Россию в первую четверть XIX века и во многом определил дальнейшее движение страны и в этом веке, и в будущем. И потому важность и актуальность рецензируемой книги трудно переоценить. И автор ее понимает, в каком масштабе и на каких духовных уровнях он самой своей темой обязан мыслить и писать. Может, кого-то удивит торжественный, эпический тон А. Архангельского, постоянно соотносящего описываемые события с будущими судьбами России и Православия, во вставных эпизодах и сюжетах напоминающего о разворачивавшихся одновременно жизненных путях великих подвижников и творцов русской культуры, народных вождей и духовидцев и сотен тысяч людей разных сословий — народа русского. Но, по-моему, именно так и возможно сейчас рассуждать о любых значимых феноменах нашей истории и культуры; иное дело, что иногда уместнее держать это “в уме”, иногда — как в данном случае — проявлять открыто.
Итак, А. Архангельский пишет не биографию исторического деятеля (в русле ЖЗЛ), не модный ныне роман-исследование; перед нами именно развернутое размышление о том, как и в какой степени человек Александр Павлович Романов выполнил свою высочайшую миссию миропомазанника, венчанного на царство российского Императора, и что из этого воспоследовало для судеб России.
В таком подходе есть свои издержки — человеческая судьба героя книги остается практически за кулисами: о его детстве и юности, о семейной жизни мы не узнаем практически ничего; да и сами исторические события не описываются автором — даже Отечественная война 1812 года, последующее освобождение Европы и триумфальный вход русских войск в Париж остаются “за кадром” (все происшедшее с момента сдачи Москвы до входа в Париж занимает всего 24 страницы текста!). Главное внимание на том, как формировался внутренний мир Александра I (в том числе и под влиянием происходящих событий), какие задачи ставил он перед собой и перед страной, как влиял на ход истории и к чему это привело. Из всего окружения Императора — на первом плане те, чье влияние было наиболее существенным: швейцарский наставник Лагарп, митрополит Филарет, князья А. Чарторыйский и П. Долгоруков, Сперанский, Аракчеев, Карамзин, архимандрит Фотий; постоянно присутствуют также те из его великих современников, кто являлся духовными ориентирами эпохи: святой Серафим Саровский, Александр Пушкин. Вообще, духовная панорама эпохи развернута в книге весьма объемно и детально (с опорой на труды лучших русских мыслителей и множество документов), со всеми мучительными, не разрешенными тогда (а зачастую и поныне) проблемами, скрытыми корнями будущих грандиозных потрясений. Автор своей позиции не скрывает, но простор для собственных размышлений читателя тоже остается.
По своей основной профессии А. Архангельский — литературный критик. А литературный критик в России — это, с одной стороны, литератор, а с другой — “философ современности”. Только удачное совмещение двух этих обликов позволяет полноценно существовать в отечественной литературной традиции. В рецензируемой книге поначалу проявляются не самые лучшие качества первого (излишняя литературная эффектность фраз типа: “столица ему досталась северная, дворец — Зимний, и только сад для прогулок будет Летним”), но чем дальше, тем больше проявляются лучшие качества второго. И тем не менее, собственно с философской, концептуальной основой книги хотелось бы немного поспорить.
А. Архангельский очень строг к своему герою, порой кажется — излишне строг. С одной стороны, это можно понять: уж слишком значимые духовные, политические, социальные узлы отечественной и мировой истории завязывались в ту пору и грандиозные последствия имели совершенные Императором ошибки. И безусловно справедливо, что Царь-помазанник — своего рода крепостной, “прикрепленный” к своему назначению и своей миссии; всякие же попытки облегчить сей крестный путь есть тропинки в обход Голгофы.
Александру I довелось встать во главе страны в ту эпоху, когда духовная культура средневековой Руси вступала во все более непримиримый конфликт с эпохой Просвещения, разного рода Утопий и революций, “нового” гуманизма, повсеместной десакрализации бытия. Император, считает А. Архангельский, будучи весьма подвержен новым веяниям, вспоминал о православных и национальных опорах только в годины бедствий, был тверд и решителен лишь в отстаивании своих собственных слабостей. Называя своего героя “полувером”, автор даже выводит убийственную формулу: “его вера прекращалась там, где приходилось делиться с Провидением священным правом поступать по своему усмотрению; его неверие заканчивалось там, где начиналась ответственность за роковые шаги”. На “непосильный вызов Революции” он отвечал “деятельной утопией безволия”. Два мотива, пишет А. Архангельский, “оркестровали” всю жизнь его героя. “Первый мотив — размах, порыв за пределы наличной истории; второй — уклонение от масштабов чересчур величественного бытия, стремление удалиться в “обитель счастья”, скрыться в маленьком уютном раю”. О первом мотиве автор, однако, часто забывает, сосредотачиваясь на втором. По ходу повествования инвективы усиливаются и тон их повышается: “Будучи не в силах объяснить происходящее философски, не умея разделить сакральный и реальный уровень бытия, не имея действительной опоры в русском обществе, он впал в социальную прострацию, как бы перенес невидимую брань с духом тьмы в область практической политики, а судьбы народов уподобил дворцовой жизни”. Итоговый вывод: “Не только в том дело, что, бросив семена свободы, он не дал им взойти, а общественное мнение, глас народа, едва разбудив, тут же загнал в подполье, где в сырости и темноте он переродился, стал болезненным и опасным.
Все сложнее, все хуже.
Соучастие в отцеубийстве, участь невольного режессида (заговорщика-убийцы. — К.С.) — несовместимы с Богопомазанием, да и просто с человеческим званием; а надежда искупить вину перед Небом, Отечеством, совестью — осчастливив Державу, утвердив блаженство свободы, отменив рабство, возвратив ход обезбоженной европейской истории к евангельскому истоку, — не осуществилась. 1812 год одиноко возвышался в пустыне бесславного царствования.
Пустота не заполнилась. Пустота родила пустоту”.
Очень аргументированно и обстоятельно разобрав на последних страницах книги все версии “загадки старца Феодора Кузьмича”, А. Архангельский делает вывод вполне в русле всего предшествовавшего своего повествования: “в любом случае александровское царствование завершилось 19 ноября 1825 года, ибо как монарх Александр Павлович несомненно в этот день умер. Физически или метафизически — для понимания той эпохи как события политического и ее исторической оценки не так уж и важно — ибо свет, исходящий от личности Феодора Кузьмича, не рассеивает темные стороны александровского правления”.
Вполне разделяя, повторяю, с автором его эмоциональный накал и его твердую убежденность в высочайшей духовной миссии и ответственности Государя, а также в том, что угождения собственным человеческим слабостям убийственны для любого смертного, а для облеченного столь высоким званием — вдвойне, не могу разделить, однако, столь обвинительного тона.
Грандиозная, определившая судьбы человечества победа над гением войны Наполеоном (такая победа не может быть “одинока”, не может возникнуть “ниоткуда”), основы “золотого века” России, расцвет науки и культуры — все это было достигнуто, выходит, чуть ли не вопреки возглавлявшему Россию в то время монарху? Могло ли такое быть? Да, непосредственным итогом этого царствования явился роковой, губительный выход на Сенатскую площадь дворян-революционеров, преследовавших самые разные цели (но взращенных, считает А. Архангельский, именно Александром I). Тот страшный декабрь повлек многочисленные жертвы и, главное, положил начало череде кровавых вакханалий, закончившейся октябрем 1917 года, не светской десакрализацией, а безбожными погромами и гражданским самоуничтожением в ХХ веке. Но даже в той малой степени, в какой мы можем проникать в судьбы Промысла, разве можем мы категорически утверждать, что наша страна, Россия, всегда готовая пожертвовать собой за идею, могла вообще обойтись без революций, отчаянных попыток построить Царство Божие на земле? Что испытание огнем гонений не было необходимо для Православия? Что величайшая Победа 1945 года выросла не из XIX века, в том числе и из 1812 года?
Правда, А. Архангельский может возразить блистательной (и очень редко, увы, вспоминаемой) цитатой из А. Пушкина: “Не говорите: “Иначе нельзя было быть”. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном, и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но Провидение не алгебра”.
Да, свободная воля человека существует всегда; но за границы Промысла стране и народу выйти невозможно. “Разрыв между Церковью и Дворцом” был в александровскую эпоху весьма велик, но можем ли мы категорически судить о вере каждой человеческой души? Впрочем, тут мы вторгаемся в такую сферу, где спорить можно долго... Поэтому в заключение лишь несколько частных и субъективных впечатлений.
Профессия критика имеет свои издержки: читаешь большей частью не то, что хочется, а то, что нужно для работы. Читая “Александра I”, испытывал давнее, почти забытое ощущение: когда в течение дня с радостью вспоминаешь, что есть хорошая книга (еще и отлично полиграфически исполненная), к которой можно вернуться. А дочитав, не убираешь на дальнюю полку, ибо понимаешь, что понадобится еще не раз (назову навскидку лишь три сюжета, связанных с романами Достоевского: косвенное соучастие в отцеубийстве; сильнейшее влияние швейцарского наставника на формирующуюся душу — вспомним Мышкина и Настасью Филипповну, имевших таких наставников; Америка как духовная альтернатива России — альтернатива эта начала формироваться именно в эпоху Александра I, о чем убедительно пишет А. Архангельский).
