С. Боровиков. Вадим Баранов. Горький без грима. С. Боровиков
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


С. Боровиков

Вадим Баранов. Горький без грима

И даль свободную романа…

Вадим Баранов. Горький без грима. Тайна смерти: Роман-исследование. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Аграф, 2001. — 464 с., 32 с. фото.

Предисловие автора ко второму изданию начинается так: “Посвященная судьбе столь гигантской фигуры, как Горький, книга вызвала заинтересованное отношение не только в России, но и во многих зарубежных странах, особенно в США, и полностью переведена в Китае. Автор обещает не устраивать “этакую публичную экзекуцию незадачливым оппонентам”, задачи его величественны и благородны: “Снять различного рода наслоения, нарисовать достоверный исторически портрет писателя, портрет без ретуши”. “Обширный фактический материал, большая часть которого неизвестна читателю”, содержится, по словам автора, в его “романе-исследовании”; “чем оправдано столь необычное обозначение?” — заинтриговывает читателя автор, которому не довелось прочесть ни роман-исследование Б. Бурсова о Достоевском, ни других.

Не только жанр, название тоже… напоминает… что? Гримы, тайны, ретуши потоком пошли на книжные прилавки; не так давно в “Знамени” рецензировал книгу В. Бардадыма “Александр Вертинский без грима”, а теперь вот и Алексей Максимович в гримуборной оказался. Только ошарашил своими сенсациями Виктор Кузнецов в “Тайне гибели Есенина” — тут как тут Баранов с “Тайной смерти” Горького… Ужастик на ужастике, притом что авторы вроде разные. Скажем, Бардадым и Кузнецов выпустили сочинения с отчетливо антисемитским привкусом, а книга Баранова, это как бы совсем наоборот, откуда же такое сходство? Все рынок проклятый виноват. Подавай ему чего пострашней да потаинственней. Подождите, скоро вовсе до декадентства дойдем, как в позорное, по определению героя книги Баранова, десятилетие, и ни одна литературоведческая книга без скелета или кровавого кинжала на обложке выйти не сможет. Названьица давать будем вроде “Наркотическое танго Валерия Брюсова” и авторскую фотку, чтобы с подведенными очами и с черепом под мышкой. Ух!

Спешу заявить, что являюсь единомышленником В. Баранова в части того, что М. Горький был одним из крупнейших писателей ХХ века, и скороспелые свержения его с литературного Олимпа и ярлыки прислужника Сталина и проч. полагаю частью несерьезным журналистским баловством, частью политическими спекуляциями.

И разногласия с В. Барановым у меня не политические, а эстетические.

Написать книгу, чтобы рассказать широкому читателю о том, что Горький в 18-м году враждовал с большевиками, плохо отзывался о русском крестьянстве, пытался спрятаться и скрыться от длинных рук нового режима, но в конце концов сдался и, то отступая, то несколько наверстывая, продолжал уже на родине политику кнута и пряника с властью в лице Сталина, пока, наконец, при темных (см. название книги) обстоятельствах не перешел в мир иной, почему бы об этом и не написать книгу? Ведь в конце концов жанр ЖЗЛ никто не отменял, а М. Горький был, что бы там ни говорили, выдающейся личностью.

В. Баранов добросовестно излагает сведения о Горьком, которые до 90-х годов были тайной для выпускников средней школы и даже некоторых вузов: вражда с Зиновьевым в послеоктябрьском Петрограде, Берлин 20-х годов как средоточие русской литературы, густо перепутанной с политикой, борьба за власть в постленинском руководстве, организация Союза писателей СССР. Как писали некогда в аннотациях, “книга рассчитана на преподавателей, учащихся, всех, кто интересуется историей советской литературы”.

К удачам автора следует отнести главы, повествующие о хитросплетениях вокруг организации Союза писателей, проведения его 1-го съезда, сложной и меняющейся позиции Горького. По ходу дела В. Баранов обращается ко многим, преимущественно давно вошедшим в оборот источникам, порою по-новому их комментируя. Не всегда в том можно с ним согласиться. Так, некорректным представляется упрек М. Пришвину по поводу личной ответственности писателя, который тоже занимал “позицию не оптимальную”. Но подобное можно сравнивать с подобным: Пришвин “не шалил, никого не трогал, починял свой примус”, тогда как Горький занимался большой политикой.

Не стоило вводить в заблуждение доверчивого читателя, утверждая, что “Деревню” Бунина как будто никто не обвинял в клевете на русское крестьянство”; еще как обвиняли, и в клевете, и во лжи, и в грязи, и в озлобленности.

Не стоило ему же сообщать на с. 249: “Потерпел катастрофу гигантский восьмимоторный агитсамолет “Максим Горький” с типографией, громкоговорящей радиостанцией, бортовым телефоном. Погибли экипаж и все пассажиры”, а на 329-й: “потерпел катастрофу единственный в своем роде суперавиалайнер “Максим Горький”. Шестимоторный. Размах крыльев 63 метра. Длина фюзеляжа 32,5 метра. Агитсамолет, он был оснащен радиостанцией, типографией и телефоном на борту”. Дело даже не в избыточности повторений, но в числе моторов.

Не уверен, что даже и в “романе-исследовании” стоило злоупотреблять фигурами типа “есть сведения, что именно Сталин попросил Бухарина написать статью о вреде “есенинщины” — откуда взяты эти сведения?; “известно, что Благину перед полетом, ставшим для него последним, кто-то “наверху” в секретном порядке приказал…” — откуда известно?; в таком же духе “доказательства” типа: “кого не удовлетворяет такое объяснение — свидетельство Берберовой…”, “увесистой гирей, перетягивающей чашу весов в пользу версии, стала публикация выдержки из “Истории шпионажа”, изданной ограниченным тиражом на Западе. В очерке Л. Колосова “Мура” (Труд, 7.02.97) читаем…”. Дело не в том, была ли Будберг агентом Сталина или нет, но в системе аргументации: с каких это пор туда как бесспорность входят мемуары, да еще столь пристрастные как берберовские, или публикации в профсоюзной газете? Уместна ли ироническая полемика с “современными” исследованиями П. Бугаенко (1972), Н. Трифонова (1974), Е. Тагер (1964), а ну кто возьмется в том же духе полемизировать с тогдашними работами самого В. Баранова? Впрочем, и на новые страницы перекочевали пассажи старых трудов, неужто же сейчас написано: “В буржуазном обществе нарастали разочарование в жизни, пессимизм… страстным пером публициста написана статья… молодой журналист обрушивает свой гнев на тех парижан, что идут в “кабачок смерти” …а еще Горького потрясла неожиданная смерть Дзержинского… он был глубоко потрясен преждевременной смертью Ленина… сколько представителей лагеря эмиграции вполне достойно вели себя перед лицом тягчайших испытаний…” или вот: “Дело Артамоновых” убедительно опровергает упрощенное представление о природе художественного сознания. На первый взгляд можно было бы сделать такое допущение: коль скоро, согласно учению марксизма, решающую роль в историческом процессе играет народ…”.

Возможно, я не прав, и выбранный В. Барановым романный жанр допускает многое — скажем, пообещать в предисловии, что “Историограф же горьковедения найдет соответствующие, и порой весьма любопытные, материалы в прилагаемой библиографии”. Не найдет, потому что никакой библиографии к толстому тому не приложено, вместо нее сообщение от автора: “издательство АГРАФ планирует выпустить еще две мои горьковедческие работы, продукт многих лет труда. О всех трех книгах любознательный читатель может узнать из развернутых аннотаций в конце “Горького без грима”, открывающего эту своеобразную тетралогию”.

И все же подобные огрехи нехарактерны для книги В. Баранова. Более смущают чисто романные ее черты. В первой же главе преподносится как сенсация тот хрестоматийный, художественно описанный самим Горьким факт, что девятнадцатилетний Алексей пытался застрелиться. Факт любопытно, чисто по-романному, я бы даже сказал, в былинной интонации, оформлен: “...тайна смерти Горького… Попытка разгадать ее содержится в этой книге, которая появляется в год шестидесятилетия его кончины. А ведь оказывается, никакой тайны вообще могло не быть…” Интрига в том, что самоубийство молодого Пешкова могло удасться… но можно пойти дальше и предположить, что ранее Алешу мог засечь до смерти дедушка, или он мог умереть в младенчестве, подобно новорожденному брату или своей дочери Кате, что в те годы было будничным явлением, или вообще предположить, что отец и мать будущего писателя не встретились. И действительно, никакой “тайны смерти Горького” в кавычках и без тогда бы не существовало.

Кстати, когда в беллетристической форме (“А Горькому вспоминалась дочь…”) автор сообщает читателю о давнишней утрате писателем малолетней дочери, не стоило бы мне, кажется, так упирать на “смешанное чувство горя и вины”, на то, “что все равно ощущал себя виноватым, потому что в 1904 году оставил семью…”. Всякий, кто хоть немного занимался личностью Алексея Максимовича, знает, что чувство вины и раскаяния не принадлежали к числу его добродетелей, и с людьми, даже близкими женщинами, расставался он без сантиментов, и оставленной им Екатерине Павловне писал он среди прочего из Америки и такое по поводу смерти их дочери: “Я думаю, что причиной смерти девочки является какая-нибудь скрытая форма туберкулеза — из твоего письма это невольно выводишь. Следует, мне думается, более беречь Максима, если нужно, чтобы этот человек жил, — полагаю, что и в нем есть-таки семена болезни, которыми я был богат в пору его рождения”; нет, недаром увлекся некогда Алексей Максимович трудами Ницше…

А художественность, что ж, она, как говорится, присутствует… “Горького никто не считал красавцем…да и, к слову, был ли красавцем Пушкин? Но кто же не знает о его ошеломительном успехе у женщин, о чем свидетельствует знаменитый донжуанский список?” “Вересаев был человеком исключительной порядочности и искренности, что нашло отражение в повести “В тупике”. Но более всего художественности в главах, связанных со Сталиным. Конечно, прием несобственно-прямой речи не является ничьей частной собственностью и все же… стоило ли пытаться соперничать с автором “Детей Арбата”?

“Без конца пишет и пишет свой нудный роман. И о ком? О каком-то ничтожестве Самгине. И не может выкроить время, чтобы написать о Нем, вожде, перед которым преклоняется народ и от имени которого в ужас приходят враги… Не может… Или не хочет?” “Разве этот небожитель Пастернак может быть лидером поэтов? Если несомненно талантлив, тем опаснее, тем более нужна ясность. Надо будет сделать так, чтобы все поняли: именно Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом…” И т.д.

Будем с нетерпением ждать выхода всей “тетралогии” Вадима Баранова.

С. Боровиков



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru