Гений места, или Демон времени
Татьяна Никольская. Фантастический город. Русская культурная жизнь в Тбилиси (1917–1921). М.: Пятая страна, 2000.
Перед нами — часть академического исследования местной фантастики. А может, это еще одна зарисовка к разговору о времени, которое дало фантастике возможность перейти границу реального, — с массой сносок и обширными примечаниями к каждой главе; со вступлением, заключением, указателем имен и названий и даже попытками расшифровки заумной поэзии на основе грузинской фонетики.
Дизайн слегка напоминает книги футуристов — расположением пятен на страницах, достигнутым обилием графической информации: игрой шрифтов и выключки, введением документа и иллюстрации в текст. Напоминает слегка, ностальгически, как стилизация: сделано это на хорошей бумаге, с полями. Самое ценное и любопытное здесь — материалы из местной периодики и репродуцированные документы той жизни: С. Валишевский. Поэты “Голубого рога” Паоло Яшвили и Тициан Табидзе в пьяном виде. Шарж. 1918. Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси.
В подтексте — грустно-нежная повесть о том, как великое переселение российской интеллигенции занесло модернизм и его следствие на невинную землю, где художник еще не знает, что он — существо непростое, и расписывает за шашлык клеенки на столах в духане.
Вступление предупреждает: до периода независимости (23 февраля 1918 г. — 25 февраля 1921 г.) в Грузии не было вузов, но были образованные люди, которые учились за ее пределами: в Европе, в России. Так и случилось, что несколько местных “проклятых поэтов”, набродившись по солнечным улочкам, объединились в “Голубые роги” в 1916 году, создали одноименный журнал, сломали традицию грузинского стихосложения, изрекли “Первословие”… Словом, предтечи явления были из местных. А потом произошло это нашествие футуристов, взявших первенство среди прочих культурных инициатив описанного времени. И места.
Если призрачный Петербург, потрясший Достоевского и сделавший его писателем, стал местом со своей мифологией и литературной историей — собственной частью линейного времени, то символистский и постсимволистский Тифлис — точечное вкрапление времени в эпической вечности патриархальной Грузии. Из чего же здесь складывается городская фантастика, которая у каждого места своя? Интимная атмосфера и экспромтные номера в “Павлиньем хвосте”, “Ладье аргонавтов”, “Химерионе”, “Фантастическом кабачке”… Объявление о занятиях Студии сценического искусства — в 1919 году, в самый разгар Гражданской войны и ужасов террора, когда на Юге добровольческая армия Деникина берет город за городом, Колчак правит крестьянской Сибирью, а красные меняют реквизиционный беспредел на кодифицированное право грабить: Декрет о продразверстке. Лютуют и те и другие, всех занимают политические страсти: съезд большевистской партии принимает программу строительства социализма, а 10-тысячное собрание рабочих Путиловского завода недовольно новой властью…
И — провозвестники будущего в настоящем, футуристы: доморощенные грузинские — и наши, “заумная” линия. Тифлисские группировки: “Синдикат футуристов”, плавно перетекший в “41о”. Интерес чертежника Крученых к Фрейду. Огрузинившиеся Зальцман и Крученых зовут себя Кацомарили и Грехиладзе. Доказано влияние фонетики грузинского языка на стихи раннего Маяковского, грузинский язык вообще подходит для футуристической словесной фактуры...
Стихи, посвященные женской красоте, Хлебникова, Крученых, Северянина, Блока и Брюсова, которыми иллюстрирована лекция Крученых на ту же тему, читает артистка Мельникова, которую за это хвалят во всех отзывах на вечер, язвительных тоже. Сами оголтелые в ненависти к женской красоте футуристы посвящают ей сборник, что возбуждает острое желание увидеть в книге фото. Именно фотопортрет, а не футуристическое изображение... Вот ее профиль, почти силуэтный: шея, шляпа. По-декадентски хороша.
Стихи в женский альбом напоминают заборное творчество. Теперь они в частном собрании США. Пьеса И. Зданевича — Эли Эганбюри — “Янко круль албанскай” на заумном языке, в которой автор — открыватель живописи Пиросманашвили — играет роль Янко и Хозяина. И — фантастическое гостеприимство публики, мягко переходящее в добросовестную старательность. Разобраться бы, что же это за искусство такое — новое — привезли с собой гости. Враждебности не было — если, конечно, не считать случая с портретом Руставели в кубистической манере, вида которого в витрине магазина не вынес пылкий патриот-прохожий…
Фантастический город, в котором можно спрятаться от времени, протащив контрабандой его болезни, его страхи и чаяния, наконец истощившие силы гения-хранителя.
Каждый день мы обедали, — более того, каждый вечер ужинали. У Паоло и Тициана денег не было, но они нас принимали с роскошью средневековых князей, выбирали самые знаменитые духаны, потчевали изысканными блюдами… — гастрономические впечатления И. Эренбурга.
Паоло Яшвили взгрустнул — это от дождя-то, промокнув, — лирические воспоминания артиста Н. Ходотова.
А памятный на зло и на добро Мандельштам, бежавший в Крым от “красных”, попавший в лапы к “белым”, бежавший в Грузию и снова попавший к “красным”, вызволенный грузинскими поэтами и привезенный в Тифлис, — похожий сразу на вольтеровского Панглоса и на героя “Гамбринуса” — в очерке 1922 года “Кое-что о грузинском искусстве”, проследив грузинскую традицию в русской поэзии, заметил, что Грузия сделалась для русской поэзии землей обетованной.
А для грузинской?
В Красной Таверне — синие лица…
Скорбь в моем сердце, и… небылица.
А. Канчели, 1917–1918 гг.
Анна Кузнецова
