РЕЦЕНЗИИ
Е. О’Морфи
Берлинские музы
Мина Полянская. Музы города. — Берлин, 2000.
Мина Полянская, автор книги «Музы города», училась у Н.Я. Берковского,
работала в литературной секции ленинградского Городского бюро экскурсий, теперь
живет в Берлине, пробует себя в прозе и собирает материалы о литераторах,
волей судьбы оказавшихся в Германии (прежде всего об авторах русских, но в
последнее время и о немецких).
«Музы города», как предупреждает предисловие, — о литературной среде Берлина.
В книге собраны очерки, опубликованные в разное время в берлинских журналах
«Студия» и «ЗЗ» («Зеркало загадок», где Мина Полянская литературный редактор),
включены также и новые статьи — новый вклад в историю литературного Берлина.
В итоге среди героев — Клейст и Гофман, Тургенев и Достоевский, Набоков и
Горенштейн (а если добавить многочисленные параллели, круг персонажей еще
расширится: в одной только главе о Клейсте на сцену повествования выводятся
также Данте, Гюго, Гете, Цветаева, опять-таки Гофман и Достоевский…). Книга,
безусловно, — ценный источник информации; главка о Ф. Горенштейне (который
стал в последние годы постоянным автором «ЗЗ») — один из немногих источников
сведений о берлинском периоде жизни известного писателя.
«Музы города» написаны в Берлине, но отпечатаны в петербургской типографии
— ориентированы на читателей двух стран и потому двуязычны. Не вполне последовательно,
правда: на русском и немецком публикуются многие, но не все очерки; состав
переведенного, видимо, пополнится в будущем.
Некоторые погрешности неизбежны (думается, список источников был бы не лишним),
но в целом книга настраивает на рекламный стиль рецензирования. Она увлекательна,
написана легким, читабельным слогом, с удачной дозировкой точных фактов и
свободного воображения (помогающего соединить детали прошлого в живые картины).
Тон нередко ироничен и вместе с тем объективен; лучший, может быть, пример
— статья о Тургеневе. С одной стороны, всплывают подробности заграничной жизни
классика, так сказать, подрывающие его репутацию (к общеизвестному эпизоду
на потерпевшем катастрофу пароходе добавлены новые сюжеты); вместе с тем,
о Тургеневе Полянская пишет с явным удовольствием, и он остается бесспорной
«гордостью русской литературы». Дочитав статью до конца, читатель переживет
и сострадание к этой драматической судьбе и мизерному завершению ее, узнав,
как возвращался в Россию гроб с телом знаменитого русского писателя: в деревянном
ящике для клади, в товарном вагоне и по багажной накладной, без сопровождающих,
без извещения.
Автор строит повествование так, чтобы читатель, разрешив одну загадку, оказывался
перед новой. Так, статья о Клейсте, оттолкнувшись от тайны двойного самоубийства
на берегу Ваннзее, проясняет причины смерти Клейста и его подруги, но оставляет
открытыми многие вопросы: например, остается вполне загадочным содержание
сожженной Клейстом «Исповеди моей души» (предав рукопись огню, Клейст «повторил»
жест своего героя, перед смертью уничтожившего некую записку с таинственными
пророчествами).
Любопытен в статье о Клейсте своеобразный диалог о сочетании жизненного и
поэтического начал. Цитируются слова Гофмана о необходимости жизненного фундамента
построек воображения: если подмостки фантазии укреплены на почве жизни, всякий
получает шанс пройти вслед за поэтом-проводником в его сферы. Однако Клейст,
кажется, добивался прямо противоположного результата. Мало того, что поэт
скорее фантазию обращал в фундамент жизни, перенося в собственную судьбу логику
и эффекты искусства (превратил — как уверяет автор книги — завершающий акт
своего существования в акт театральной пьесы: подыскал красивые декорации
и разыграл трагическую роль). Главное, Клейст не пожелал распахнуть дверь
в окончательно избранный им мир, напротив, захлопнул ее — «всякому» туда не
попасть. «Исповедь души» сожжена, а повторить последний шаг поэта-романтика
никто не отважится — публика лишилась вожделенного зрелища, занавес закрылся
наглухо.
Конгениальный Рильке, посетив могилу Клейста, набросал в записной книжке:
«Мы — не ясновидящие и не слепые, все мы — ищущие, ты это знаешь. Быть может,
ты, нетерпеливый таинственный Клейст, — найдешь». Не многие находят мужество
признать, что доступ к тайне закрыт, и оставить поэту право на нее; большинство
зрителей упорно гадает о продолжении действа, о том, что было дальше по ту
сторону жизни, по ту сторону «пьесы». Впрочем, кто осудит соблазненных?..
Статья о Клейсте, кажется, лучшая в сборнике. Она, по сути, претендует быть
чем-то большим, чем «краеведчески»-литературоведческое исследование. Речь
не только об использовании приемов беллетристики. По сути, литературовед,
«идущий по следу», продвигающийся к смыслу последнего фатального жеста Клейста,
пытается воспроизвести само мышление поэта и усвоить черты его творческого
поведения.
Автор книги заботится об эффекте присутствия, подобно беллетристу, тщательно
выписывает подробности: выражение лица, детали одежды, о многом говорящие
позы (Клейст путешествует, «забившись в угол тряской кареты»). Все это любопытным
образом сочетается с намеренной фрагментарностью повествования, с решительными
композиционными перестановками. Обращают на себя внимание внезапные скачки
во времени: сразу после рассказа о прибытии поэта в Берлин сообщение о самоубийстве,
что произойдет через два года, тут же информация об архитекторе, авторе проекта
дома, выстроенного на месте того, в котором жил Клейст, тут же сообщение о
мемориальных досках (то есть о еще более позднем времени), тут же, в описании
барельефа, образы Клейста — и все это в пределах двух вводных страниц. Итог
этих манипуляций — впечатление неоседлости, номадического блуждания слова
повествователя (будто души во сне) — по чужим пространствам и временам, в
том числе и по фантастическим, вымышленным. Плоды воображения странно ярки,
подлинные же реалии неожиданно призрачны: то, что видит современник, растворяется,
исчезает, на месте берлинских достопримечательностей проступают иные контуры
и краски, а затем и лица, движение, шумы и голоса… Так время настоящее (присутствующее
лишь табличками с нынешними названиями улиц и мемориальными досками) — застывшее,
кажется, вполне мертвое — вытесняется чем-то более живым.
Соблазнительно вывести стиль «Муз города» из деятельности Мины Полянской в
ее «прошлой жизни». Всякий талантливый экскурсовод помогает унестись воображением
из современности в былое, заместить то, что открывается сегодняшнему взгляду
— картиной того, чего уже нет. Но можно, далее, строить догадки и об особых
условиях, стимулировавших такого рода оптику. Кажется, ленинградские «краеведение»
и гидовская практика недавних лет обнаруживали склонность превращаться в «эскапистский»
проект (перемещения в иную культуру). Разумеется, если экскурсоводу удавалось
сосредоточиться или даже специализироваться на «литературных местах», избегая
готовых (рекомендованных) общих маршрутов — где обязательны история революции,
административные здания, знаменитые фабрики и заводы, клубы и больницы, призванные
демонстрировать преимущества «развитого социализма» с его заботливой социальной
сферой. Современностью незаметно, но настойчиво вытеснялись из фокуса внимания
знаменитые дворцы и соборы, парки, решетки и мосты, Трезини, Растрелли, Монферран
и Воронихин, Захаров и Росси... Прошлому отдавалась дань почтения, но при
этом оно превращалось в роскошные декорации, в музейные «сокровища», в которых
жизни нет; об этом выразительно писал Битов в знаменитом «Пушкинском доме».
«Жизни нет там, где она уже была»; но как справиться с порывом разрушить это
взаимное отчуждение «жизни» и «культуры», как пересилить желание угадать и
вывести из забытья запечатанную в «памятниках культуры» жизнь? Несомненно,
что-то подобное переживал ленинградский экскурсовод, интуитивно или осознанно
искавший Настоящего настоящего и Живой жизни.
Впрочем, вопрос о происхождении стиля книги разумнее оставить открытым.
Презентация книги в Берлине собрала огромную аудиторию. О причинах, опять-таки,
можно лишь догадываться: вкус живой культуры, живой истории, живой литературы
— живее, видимо, чем быт нынешних эмигрантов, которым, при всем гостеприимстве
немецкой стороны, не может быть вполне уютно здесь: без языка, обремененным
работой не по специальности (иногда и вовсе без работы). Вновь затребован
старый опыт «ухода»?..
Можно предположить, что «Музы города», дополненные новыми переводами и новыми
очерками, выдержат по крайней мере еще одно издание; и если так и будет, то,
пожалуй, не только благодаря новизне тематики книги.
