РЕЦЕНЗИИ
С. Боровиков
Сто тысяч почему
Русские писатели 20 века: Биографический словарь / Гл. ред. и сост. П.А. Николаев.
Редкол.: А.Г. Бочаров, Л.И. Лазарев, А.Н. Михайлов и др. — [М.]: Большая Российская
энциклопедия; Рандеву — А.М, 2000. — 808 с.: ил.
Вот тебе и Чивилихин!
Лихо мое, Лихо.
Тимур Кибиров
Почему в выходных данных не указан город, где выпущен Словарь?
Почему в выходных же (см. выше) данных чл. редкол. назван Михайлов А.Н., а
на титуле Михайлов Ал.А.?
Почему из 600 персонажей Словаря лицеизображений удостоились лишь 256? Почему
именно 256, а не 265 или 526?
Почему, бегло перелистав иные словари и энциклопедии, прежде всего старушку
КЛЭ, я легко насчитал более сотни писателей, что называется, заметных, а то
и выдающихся, оказавшихся вне Словаря? Почему составитель Словаря в предисловии
«обосновал» зияющие пустоты своего детища как естественные: «Естественно,
не все достойные писатели 20 века здесь представлены»? Почему же тогда столько
недостойных представлено, если иметь в виду их литературную репутацию?
Почему отсутствуют (приведу из множества наиболее показательную, по-моему,
часть):
— Николай Агнивцев, Василий Александровский, Виктор Ардов, Глеб Алексеев,
Александр Архангельский (пародист), Анна Баркова, Владлен Бахнов, Эмиль Брагинский,
Александра Бруштейн, Анатолий Виноградов, Евгений Габрилович, Лидия Гинзбург
(при наличии Гинзбург Евгении), Виктор Голявкин, Юрий Гончаров, Леонид Гроссман
(при наличии Василия), Леонид Губанов и др. «смогисты», Лев Гумилевский, Виктор
Драгунский, Сергей Ермолинский, Николай Замойский, Сергей Заяицкий, Михаил
Зенкевич, Вильгельм Зоргенфрей, Василий Казин, Анатолий Каменский, Тимур Кибиров,
Виктор Кин, Владимир Кириллов, Василий Князев, Сергей Кречетов, Александр
Кочетков (при наличии Виктора), Юлий Ким (Анатолий имеется), Феликс Кривин,
Эмиль Кроткий, Павел Лукницкий, Сергей Марков (Мокеич налицо), Василий Немирович-Данченко
(скончавшийся 15 годами позже Владимира Короленко, Сергея Семенова и др.,
кого не обошел Словарь), Лев Никулин, Константин Олимпов, Владимир Пяст, Марина
Палей, Павел Радимов, Александр Рославлев, Иван Рукавишников, Александр Степанов,
Андрей Соболь, Александр Федоров, Ольга Фокина, Александр Хмелик, Дмитрий
Цензор, Михаил Чумандрин, Тихон Чурилин, Елена Шварц, и, — почему в дни величайшего
сотрясения общества, вызванного диспутами, дискуссиями и драками по поводу
принятия-возвращения Гимна СССР, нет статьи о Гарольде Эль-Регистане при непременном
присутствии Сергея Михалкова? (Шутка.)
Почему в предисловии «От составителя» заявлено, что в Словаре «характеризуются
все виды писательского творчества: проза, поэзия, драматургия, детская литература,
литературоведение и литературная критика», тогда как сей чести удостоился
единственный критик, да и то, очевидно, потому, что писал жуткие пиесы, —
А.В. Луначарский?
Почему Демьяну Бедному уделено больше места, чем Александру Твардовскому,
Владиславу Ходасевичу, Марине Цветаевой и — Александру Блоку?
Почему автор политических памфлетов сомнительной ценности и почти забытой
«Старой крепости» Владимир Беляев, судя по объему статьи, в три раза весомее
фантаста Александра Беляева?
Почему Самуил Алешин превосходит Аркадия Аверченко, Николай Ляшко — Максима
Горького, Михаил Шатров — Василия Шукшина, Александр Чаковский — Александра
же, правда, еще и Сашу, Черного?
Почему Григорий Медынский (кто вспомнит — приз в студию!) оказывается равен
Дмитрию Мережковскому, Владимиру Маяковскому, Осипу Мандельштаму, разумеется,
превосходя Самуила Маршака и Бориса Можаева, а Владимир Амлинский = Федору
Абрамову, Александр Проханов = Андрею Платонову, и так далее?
Почему составитель, который не мог не видеть вопиющей антиэнциклопедичности
рождающегося монстра, не постеснялся заявить в том же предисловии: «Мы посчитали
также необходимым согласиться с авторским определением объема той или иной
статьи…»?
Почему далее он не стесняется подвести «базу» и под редкостное несоответствие
профессионального уровня авторов статей — продолжение цитаты: «А также — манерой
изложения того или иного автора статьи»?
Почему почтенные члены редколлегии словаря, где есть и их статьи, могли допустить
и сомнительную «лирику»: «Живой улыбчивый юноша, копной черных волос и оливковыми
глазами похожий на цыгана, с прекрасной трудовой биографией и неугасимой энергией,
он незамедлительно получает поддержку лит. мэтров» (Г.В. Якушева о В. Беляеве).
И возведенное в принцип вопиющее соседство насыщенных, строгих статей, даже
и о таких, скажем, неоднозначных фигурах, как Всеволод Вишневский (И.Н. Соловьева)
с опусами, ну, о Татьяне Глушковой, которая, оказывается, «отрицательно относится
к экспериментальным формам стиха, появившимся в поэзии 20 в. <…> а в
обвально-перестроечные годы лирика Г. приобретает накал гражданской боли,
скорби, а подчас и гнева» (Т.А. Щепакова при участии Н.П. Розина)? Или аналитическую
статью Е.А. Шкловского о Виталии Семине с такими откровениями о Тихоне Семушкине:
«Вместе с просвещением и цивилизацией русские принесли чукотскому народу право
строить социализм «по самой полной программе», а рус. народ впервые почувствовал
свою культурную и политич. ответственность за судьбы малых народов, которым
он открыл социальные и политич. будущее на длительную ист. перспективу» (И.В.
Кондаков)? Или подлинно энциклопедическую (едва ли не исчерпывающий портрет
на одной страничке) статью Л.А. Спиридоновой о Саше Черном с одой С.А. Головенченко
чивилихинской «Памяти»: «Ч. создает в романе принципиально открытые жанровые
структуры, не идя по испытанному пути жанрового синтеза. <…> осуществляет
подлинное открытие в области жанра. <…> При этом все его произв. — по
существу вдохновенное слово во славу истории, связующей в единый поток многовековой
процесс жизни, судьбы мн. поколений»?
Почему сочли возможным рядом с профессионалами печатать авторов школьных сочинений:
«Писатель часто обращается к теме любви. <…> Дюшка Тягунов, полюбив
девочку, вдруг увидел, как огромен и прекрасен мир. «Громада любовь» заставила
его заступиться за лягушку, прийти на помощь слабому однокласснику» (В.В.
Агеносов о Владимире Тендрякове), а порой и вовсе находящихся не в ладу с
грамотой: «Неожиданно вместо «Девятой колонны» на свет появился ром. «Кочубей»
(1937), обративший внимание читателей на широту и свободу повествования, которые
были обусловлены худож. преодолением сухого документа, жизненного факта» (Бор.
Леонов об Аркадии Первенцеве)?
Почему, дав оценку романам Федора Гладкова как инакомыслию: «Сочно и убедительно
изображены в романе и методы партийного руководства: волокита, некомпетентность,
коррупция, откровенный идиотизм, граничащий с уголовщиной», П.М. Богдан как
должное сообщает: «Г., официально признанный в качестве одного из основоположников
социалистического реализма в сов. лит-ре, неоднократно получал высокие правительственные
награды», не поделившись с читателем объяснением такой недальновидности и
даже слепоты сов. руководства?
Почему Г.В. Якушева не поделилась фактами, украшающими сумрачную репутацию
Николая Грибачева: «будучи членом Комитета по присуждению Гос. и Ленинских
премий, сумел во многих случаях придерживаться независимой позиции <…>
добиваясь присуждения премий действительно достойным»?
Почему В.В. Агеносов, ошарашив сообщением о таком громком, что громче и не
бывает, происхождении Леонида Ржевского («Среди его далеких предков — король
Франции Людовик IX Святой (1226–1270)» тем не менее ни слова не сказал об
отце и матери героя?
Почему В.Н. Курицын уведомляет, что юный Николай Коляда учился «в семинаре
прозы В.М. Шукшина» в Литинституте, вероятно, полагая, что Василий Макарович
Шукшин то же самое, что и Вячеслав Максимович Шугаев?
Почему в статье об Алексее Толстом сообщается, что он «принужден был в течение
года продолжать образование в Дрездене» из-за «участия в студенческих волнениях»,
тогда как никаким преследованиям тот не подвергался, а волнения были причиной
того, что занятия в большинстве высших уч. заведений, в т.ч. и в петербургском
Технологическом институте, были в начале 1906 года прерваны на несколько месяцев
и долее.
Почему Герберт Уэллс (статья Е.Ф. Трущенко о Владимире Крымове) оказывается
в Петербурге в 1912 году, а Александр Вертинский приезжает с фронта 1-й мировой
в 1913 году (Л.М. Щемелева)?
Почему против очередности русского алфавита буква Ё то и дело оказывается
впереди буквы Е: скажем, статьи об АлЕшковских идут после статьи об АлЁшине,
Саша ЧЁрный впереди ЧЕрубины де Габриак и т.д.?
Почему, наконец, в том же напутном слове составителя утверждается: «Исправлению
обнаруженных фактических ошибок и неточностей способствовала также работа
профессиональных энциклопедических библиографов и корректоров»?
