РЕЦЕНЗИИ
Андрей Урицкий
Песня проигравшего
Максим Скворцов. Душа и навыки. — М: Автохтон, 2001. — 456 с. 300 экз.
Новое явление в литературе подталкивает к поиску обозначающего
слова, к изобретению, так сказать, торговой марки. Смысла в этом ярлычке порой
— ни на грош, но вот слово найдено, и пошло-поехало, под знамена символизма
и футуризма собираются армии, соцреализму присягают на партийных съездах,
о концептуализме и постмодернизме идут жаркие дискуссии с привлечением стрелкового
оружия и отравляющих газов. Но постмодернизм уже не новость, уже есть поколение,
для которого он — прошлое, недавнее, но прошлое. И нужна новая и звонкая кличка.
Говорят о постпостмодернизме, о постконцептуализме, о поэзии после Пригова,
о неомодернизме, о новой искренности — и совершенно неважно, кто говорит,
говорят все интересующиеся «актуальной литературой», но очевидно, что ни одно
определение не годится в качестве лейбла — не звучит. Оно и хорошо. Значит,
поле для разговора свободно, никакие термины не мешают. А разговор о книге
Максима Скворцова «Душа и навыки» есть смысл начать именно с очередного термина,
предложенного самим автором, благо, что «Слово о практическом искусстве» в
книге перепечатано.
Из оного пространного манифеста извлечем несколько положений: «11. Герой практического
текста — это Автор, его создающий. <…> 13. Сверхзадачей Практического
Искусства является устранение грани между такими ныне действующими понятиями,
как читатель и писатель, автор и герой, реальность текста и жизнь, явление
и его анализ...» В текстах Скворцова расстояние между автором и лирическим
героем сокращено до минимума, и в дальнейшем, говоря «автор», мы будем иметь
в виду — «герой», и наоборот. Приходится делать это уточнение, поскольку реальный
человек Максим Скворцов — это все-таки — все-таки — реальный человек, а не
герой собственного сочинения.
В книгу вошли четыре текста: «Псевдо», «Новые праздники», «Душа и навыки»,
«Космос», последовательно написанные с 1995 года по 1998-й. Три из них обозначены
как романы, четвертый («Душа и навыки») — как «картинки и графики», такой
вот жанр. Книгу открывает «Псевдо», за ним следуют «Новые праздники». С этих
двух текстов мы и начнем, хотя бы потому, что они наиболее соответствуют теории
«практического искусства», да и производят наибольшее впечатление. Это, по
сути, дневниковые записи, в «Псевдо» отягощенные литературной игрой, в ходе
которой автор общается с собственным творением как с капризным и своевольным
ребенком, и отрывочными сюжетными вставками, честно говоря, не слишком убедительными.
Эти игры вкупе с нарочито усложненной композицией как будто нужны Скворцову,
чтобы не остаться наедине с самим собой; он, обрушивая на читателя ворох интимных
подробностей и, кажется, душу выворачивая, — в то же самое время и прячется,
и заслоняется, и боится последней прямоты. В «Новых праздниках» никакого страха
уже нет. И никаких декораций нет. Эффект присутствия жизни живой максимален,
и он усиливается языковыми неправильностями, шероховатостью речи, интенсивным
использованием инвективной лексики. Скворцов матерится от души, подчеркивая
непреднамеренность, естественность, нелитературность текста: Какая, к черту,
трам-тарарам, литература! Живу я здесь! — Где — здесь? В московской квартире
или в тексте? — Какая разница. И там, и там. Согласно придуманной теории,
грань между текстом и жизнью если и не устранена, то превращена в прозрачную,
сверхтонкую завесу.
При всем при этом содержание романов Скворцова донельзя традиционно: история
любви. Рыдания, и крики, и стенания на тему: ну почему Она меня не любит?
А если любит, то не так. А если так, то не Она. И сколь отвратителен этот
мир, в котором я, Максим Скворцов, страдаю. И кто (или что) виноват (или виновато)
в том, что мне плохо: я сам, семья, социум, общий миропорядок, Бог? В «Псевдо»
описано состояние «после Любви», в «Новых праздниках» — собственно Любовь,
запутанная, сложная, уходящая, не исчезающая, вечная. Читай также «Страдания
молодого Вертера», «Облако в штанах», «Марбург», «Это я, Эдичка» и все прочие
тома и брошюрки. (В «Душе и навыках» Скворцов и сам вдоволь поиронизировал
над повторяемостью ситуации: «Коля Лене дарит цветок…».)
Параллельно в «Новых праздниках» разворачивается и другой сюжет. Герой, музыкант
и писатель, переживает острое разочарование в «серьезном искусстве». Осознавший
себя писателем в двенадцать лет, а музыкантом в шестнадцать, убежденный в
собственной призванности и избранности, он в свои двадцать четыре начинает
ощущать, что стремление к Абсолюту, стремление «дойти до самой сути» мешают
ему жить, отгораживают от людей. Пространство «серьезного искусства» он начинает
воспринимать как культурное гетто, причем это самое «серьезное искусство»
для него, кажется, есть синоним авангарда, а искусство популярное, массовое
(«попса») — все, что не авангард. «Авангард» выше «попсы», но «попса» обращена
к людям. Скворцов хочет к людям. Искусство для него теперь враждебно человеку,
жизнь — важнее искусства, но творчество — это единственное, чем он может заниматься.
Скворцов загнан в угол, он пленник, изгой, а вырваться, освободиться — не
в состоянии, потому что сколь бы яростно ни проклинал «евангард», «изхуйство»,
семиотику, собратьев-«младоинтеллектуалов», сколь бы ни восхищался песенками
Кристины Орбакайте — он и трех страниц не напишет без упоминания дискурса,
бинарных оппозиций, Хайдеггера и архетипов. Есть такая пошлая присказка: будь
проще, и люди к тебе потянутся. Быть проще Максим Скворцов не может да и не
хочет. Он хочет найти причину своей неудачи и в любви, и в искусстве и находит
ее во всеобщем человеческом непонимании.
Непонимание должно быть устранено, без этого счастье недостижимо. Скворцов
рисует картину некой религиозно-философской утопии, картину превращения человечества
в муравейник, когда все личности сольются в одну и воссоединятся с Богом,
непонимание исчезнет, Человек возвратится в Рай. Обсуждать сие невозможно,
в такое верят или не верят, такое — не обсуждают. Да и не ясно, верит ли сам
Скворцов. Слишком уж напоминают экстатичные рассуждения цитату из вещих снов
героев Достоевского, хотя, с другой стороны, в словах слышна подлинная страсть…
Лучше оставим этот вопрос в стороне и вернемся к рассмотрению художественной
природы предложенного нам текста. Данила Давыдов, автор предисловия к книге,
пишет: «Очевидно, здесь не работают оппозиции типа исповедальность/стилизация,
примитив/примитивизм, ирония/серьезность и т.д.». Самое интересное скрывается
именно в скромном «и т.д.» — оппозиция искусство/не искусство. Весь ХХ век,
начиная с футуризма и дадаизма, авангардисты боролись с искусством, отрицали
искусство, но достигли того лишь, что искусством стало все. Представляется,
что Скворцов (во всяком случае, в «Новых праздниках») добился искомого: полной
амбивалентности. Искусство ли перед нами, не искусство — не ясно и не важно.
Завершающие книгу сочинения — «Душа и навыки» и «Космос» — демонстрируют результат
описанного в «Новых праздниках» авторского состояния, состояния кризиса. Здесь
Скворцов отказывается от прямого высказывания, автор лишь изредка выглядывает
из-за спины персонажей, да и о персонажах говорить не приходится; правильнее
всего говорить о мотивах, о сквозных мотивах. В «Душе и навыках» — это мотив
исчезнувшей любви, мотив расставания, в «Космосе» — мотив смерти. Написано
недвусмысленно: «Это роман мертвеца. Это последнее, что я имею сказать». Битва
проиграна, позиции сданы, неприятель ворвался в город. Любви больше нет, искусство
осталось элитарным, непонимание торжествует. «Для меня беда, что я никто всем».
Песня пропета. Осталась лишь боль. «Компьютер я. Не трогайте мои файлы. Руки
по швам все! Не трогайте меня никто никогда! Верните мне мою девственность,
сволочи!!!» Искусство победило человека. Постмодернисты упоенно играли артефактами
и смыслами, пришедшие после играть уже не хотят, но и вернуть себе утраченную
девственность не могут. Не случайно, ох, не случайно то и дело вспоминает
Максим Скворцов Лермонтова, ведь Лермонтов писал о грехах отцов и сыновнем
бессилии. Скворцов тоже об этом, но иначе.
