Василий Костырко
Восток, пришедший с Запада
Фестиваль ориентальной культуры «По ковру». 13–17. XII. 2000.
Обычные для афиш культурного центра «Дом» бойкие названия вроде «Шаманоид»
или «Виртуальная ритуальность» вполне можно уподобить «ковровому бомбометанию»,
цель коего — завлечь в «Дом» возможно более широкие массы, начиная с читателей
журнала «Афиша» и кончая адептами Кастанеды. К счастью, и остальным пугаться
не стоит: во главу угла клуб «Дом» ставит прежде всего качество музыки.
Шаманоид Ай-Тал (Якутия)
Что делать, мода на шаманизм, в котором столичный житель в силу своего полнейшего
невежества усматривает одно лишь экстатическое начало, неистребима. Кроме
того, почти все, что делал Ай-Тал, в свое время действительно входило в арсенал
приемов шаманского пения — это и подражание птицам (так шаман обозначал прибытие
своих духов), и горловые хрипы, и (временами) «заумь» на уровне текстов.
Единственное, чего не хватало на сцене «Дома», — это бубна.
Причина тому, как ни удивительно, заключается именно в аутентичности музыки
Ай-Тала. На родине музыкантов московская рекламная стратегия могла бы сработать
как мощная антиреклама. Например, в «шаманских» материалах этнографа Ксенофонтова
зафиксировано представление, что каждый шаман имеет на реке мертвых запруду,
где кольями служат умершие, а духи-помощники время от времени пожирают его
близких.
Лидер группы Юрий Спиридонов уже несколько лет принципиально с бубном не выступает.
Для музыкантов Ай-Тала даже выступление на сцене «Дома» не костюмированный
праздник, а путь по краю пропасти, когда в любой момент можно сорваться в
сумрачные глубины культурной памяти. Надо ли добавлять, что техника безопасности
при обращении с ними в наше время почти полностью утрачена.
Главные темы устроенного группой Ай-Тал музыкального представления не были
отмечены ни во вводных, ни в заключительных словах, равно как и культурное
двухголосие Ай-Тала, соединившего две совершенно разные музыкальные традиции
— степенную, основательную, «оседлую» (якутскую) и бурную, экстатическую «кочевую»
(эвенкийскую).
Полярная ночь, завывание вьюги, потрескивание дров в очаге, плач ребенка,
топот оленей снаружи, затем появление солнца и пробуждение природы, весеннее
пение птиц, все более учащающаяся пульсация жизни, разрешающаяся в песне кругового
танца (исполнялась в день летнего солнцестояния) — вот его основные этапы.
Отказавшись от электронной аппаратуры, якутские музыканты воссоздали космический
ритм, пронизывающий жизнь людей, которые живут «в чистоте с природой», — потерянный
рай, чья близость обманчива даже для наследников сибирских культур.
«Клезмер возвращается»
Фрэнк Лондон и Энтони Колмен
(Нью-Йорк)
Новый клезмер ушел от своих восточноевропейских корней так далеко, что возможность
заявленного в афише «возврата» представляется сомнительной. Невольно вспоминаешь
о том, что еще и в средневековье, в самый момент своего рождения, клезмер
начинался с авангарда (сама идея инструментальной еврейской музыки не могла
не быть немного крамольной в те времена), что и предопределило его открытость
для всех влияний, начиная с греческого и кончая цыганским и турецким.
Парадокс программы Лондона и Колмена заключался в том, что изначально праздничная
(главным образом, свадебная) музыка служит у них преимущественно для передачи
мистических переживаний (одна из композиций так и называется — «Имя Бога»)
и насыщается интровертной медитативностью. Еврейские истоки этой музыки подчас
ощущаются с трудом, зато о том, что музыканты приехали из Нью-Йорка, забыть
никак не удается — местами новый клезмер переходит в чистый джаз.
«Виртуальная ритуальность»
Саинхо Намчылак (Тува)
Бывшая фольклористка, занимавшаяся изучением техник пения различных народов
Сибири, исключительно грамотно распорядилась этим богатством с коммерческой
точки зрения. Творчество Саинхо — это смешение языков, естественных (тувинского,
английского, русского) и музыкальных (главным образом, американских и европейских
«роковых» клише с переслащенным и несколько условным «востоком»). Ощутим опыт
выступлений на крытых европейских стадионах, умение создавать вокруг себя
атмосферу скандала, профессиональный, добросовестный эпатаж.
Конечно, нельзя сказать, что Саинхо плохо усвоила уроки своих учителей, фольклорных
исполнителей. Ее пение безусловно расширяет наши представления о возможностях
человеческого голоса. Однако тувинская и другая сопредельная самобытность
у Саинхо строго дозирована. Ее ровно столько, сколько нужно, чтобы поразить
европейца, но при этом не утомить.
Приятно удивляет чистое и выразительное горловое пение ученика Саинхо, молодого
австрийца Каспера Цакера.
«Космические колыбельные»
«Экова» (Франция)
Бесспорно удачной следует признать ориентальную дискотеку французской группы
«Экова». Язык пения Дидры Дюбо непереводим потому, что такового попросту не
существует. Содержательную лакуну восполнил готический рассказ певицы про
молодую женщину, которую утопила завистливая сестра, положившая глаз на мужа
несчастной. Изготовленная бродячими музыкантами из жил и костей утопленницы
арфа сама собой заиграла на свадьбе разлучницы и обманутого рыцаря.
Нетрудно было заметить, что в Дидре Дюбо действительно есть что-то русалочье.
С некоторой натяжкой ее пение можно назвать органичным сплавом арабского и
ирландского. Космическая колыбельная «Эковы» — достойный ответ на постмодернистский
вызов эпохи.
«Свадьба с приданым»
«Ашхабад» (Туркмения)
Определить национальную принадлежность этой музыки так же как и в предшествующих
случаях затруднительно. Из четырех «туркменских» музыкантов один — азербайджанец,
второй — армянин. Наиболее «национально» выглядит и звучит виртуозный барабанщик
Хакберды Аламурадов.
Скорее перед нами вызревший в недрах советской эстрады «восточный» джаз, объединивший
музыкантов, сошедшихся не в силу приверженности к какой-то одной музыкальной
традиции, а просто на почве любви к музыке.
