Андрей Цуканов

Вадим Месяц. Час приземления птиц

РЕЦЕНЗИИ

---

Андрей Цуканов

«Мы вышли к огромной воде»:
поэзия эпохи глобализации
Вадим Месяц. Час приземления птиц. —
М.: МАИК «Наука» / ИНТЕРПЕРИОДИКА», 2000. — 128 с. 1000 экз.

В коротком curriculum vitae поэта Вадима Месяца сказано: «Живет на Лонг-Айленде и в Москве». По-разному можно воспринять это заявление, в том числе и как метафору, но дело в том, что подобная ситуация становится все более характерной для нашей сегодняшней реальности, можно даже сказать, что она является приметой нашего времени. Потому что, независимо от того, нравится это кому-то или нет, сегодня мы живем в глобализующемся мире — мире, в котором происходит постепенное размывание границ — государственных, политических, экономических, культурных. Это связано с невероятно усовершенствовавшимися за последние десятилетия и стремительно продолжающими совершенствоваться средствами связи и передачи информации, да, собственно, и непосредственно физических перемещений. Перемещаются по всему миру и перемешиваются как люди, так и идеологии, финансы, технологии и культуры.
В связи с этим во весь рост встает проблема возможности или невозможности, наряду с общими стандартами практической жизни, формирования некой общей, глобальной культуры планеты и ее сочетания с культурами локальными, национальными, этническими и т.п. Во что выльются полным ходом идущие в настоящее время процессы — в гармоническое взаимопересечение и взаимоперетекание культур и постепенное проявление некоего глобального культурного поля или в непрерывные конфликты и стычки «всеобщего стандарта» с замкнувшимся в себе локально-культурным изоляционизмом? Иными словами, сможет ли «глобальная деревня» создать свой «глобальный фольклор» или нет?
Жизнь во все расширяющемся и в то же время становящемся все более тесным и обжитом мире требует игры по новым, еще плохо ведомым нам, да во многом не ведомым и ему самому правилам. Эта смена правил игры базируется главным образом на трансформации и переструктуризации мифологии, что непосредственным образом касается тех, кто работает внутри мифологии, творя ее и перерабатывая, привнося при этом в нее частный, личностный элемент своего сознания и подсознания, то есть литераторов и среди них прежде всего — поэтов. Меняются как задачи литературы, так и сама литература, в чем-то, тем не менее, оставаясь вечными и неизменными.
Именно в ракурсе этих проблем мне и интересна поэзия Вадима Месяца — поэзия в целом глубоко мифологичная и, на мой взгляд, существующая в довольно странном, уже глобализированном пространстве. В этой поэзии скрещиваются космогония и эсхатология, столкновения которых рождают молниеподобные сполохи антропогонического мифа в его современной модификации — о творении современного человека, о строении его души, о его жизни и смерти.
Одним из основных образов книги Месяца является образ «океана» («моря»), воплощающий в себе космогоническое начало мира:

У него были плоские лбы,
наподобье налима,
он вытягивал к берегу
илистые ладони.
Его тело было настолько необозримо,
Словно солнце, рассыпавшееся
на склоне.
Он купал на волнах одного
за другим великана,
Он был океан, где другого нет океана.

«SHELL BEACH»

В поэтической системе Месяца «океан» — не только начало мира, не только «кипящая первопричина», это и пространство, соединяющее континенты, страны, миры, но прежде всего — человеческие сердца и души:

Мы стояли с тобою
на общем большом берегу,
потому что вся суша есть остров
в сравненье с дождём
над Лейк-Меррей,
внешний остров,
живая провинция духа,
если строить пространство
в лучах превращений воды.

«ДОЖДЬ НАД ЛЕЙК-МЕРРЕЙ»

Человек для Месяца — постоянный путник, что само по себе весьма стандартно для поэтической системы, но в стихах Месяца этот путник не столько путешествует, сколько именно мигрирует, «выбирает место» в той самой «провинции духа», где можно хотя бы на короткое время остановиться, осмотреться, самоидентифицироваться:

Вы ушли и плутаете в сновиденьях,
Но теперь я для вас выбираю место
Средь заснеженных скал
и холмов осенних
Вместо стран и планет;
океана вместо.

«Сердце-пастырь (Новый Брегам Янг)»

Поиск места в пространстве, «фокусирующем мир», которому уже не хватает «спокойствия круглых миров», происходит не только на физическом уровне «дачной местности с озером и невеликим поселком», но и в метафизической области, в которой «зависание душ происходит на уровне плеч». У Месяца человек ощущает себя в эсхатологическом потоке дождя, «ливня, калечащего души до дыр», «смесившего в кашу // дорогие машины с хибарками горожан». Этот дождь превращается в душ, под которым лирический герой чувствует себя «частью воды, эмбрионом», которому еще предстоит заново родиться, уверовать в «вечность // бытия, заключенного в кокон живого пара». При исчезании внешних границ мир внутри человека не перестает быть расколотым, и лирический герой, «Русский путешественник», чувствующий себя «В гостях на родине», то мечтает «в нежный Цюрих возвратиться», то со страхом отсчитывает в душе мгновенья отсутствия любимой:

О, мистический опыт движенья!
О, относительность выбираемой
точки отсчёта!
О, я ощущал
бодрящее головокруженье!
О, в меня вселялось чувство полёта!
А сегодня, лишённая плавности
и таланта,
Душа моя всё ощутимей уходит
в пятки.
Амстердам... Лондон... Нью-Йорк...
Атланта...
Сердце отстукивает твои пересадки.

«Признание»

Жизнь в стандартизированном мире «квадратных окон» побуждает стремиться в «Изумрудный город», в некий «золотой век» детства, бесшабашной цыганской вольности, но... «горе нашему ковчегу // нашим мальчикам кудрявым». Впрочем, все это скорее воспоминание о ролях, которые человек играет на сцене своей жизни, о масках, которые он надевает. Этот спектакль разыгрывается в разных культурных пространствах, рождая циклы «Цыганенок», «Несколько мифов о Хельвиге», «Из Дилана Томаса». Здесь смешения культур и мифологий еще нет, но оно уже рядом, ибо эти пространства равноправно существуют в одном сознании, и в каждом из этих пространств лирический герой, оставаясь одним и тем же, поворачивается к читателю какой-то одной особой стороной.
Человеку нужен весь мир, потому что «человеческий скелет построен по розе ветров», хотя и «перекошен гравитацией». Но и в сегодняшнем глобализующемся мире, в отсутствии внешних границ, в космосе, «втягивающем радиацию наших эмоций, инстинктов, ликов», человек бытийствует один на один все с теми же вечными вопросами:

Гудзон точил ряской последний Рим.
Уходящий век выплавлял старикам
медали.
Я стоял на земле.
Вокруг простирались дали.
Мне дано было тело. Я не знал,
что мне делать с ним.

«Гусиный пригород»