Ада Горбачева

Юлий Дубов. Большая пайка

Неизбежность
страшного мира

Юлий Дубов. Большая пайка. — М.: Вагриус, 2000.

Такие книги в советские времена называли производственными романами. В первой стране социализма это был наиболее почитаемый начальством и наименее читаемый жанр. От изделий подобного рода сводило скулы у многих поколений несчастных школьников. Что производственный роман может быть интересным, даже увлекательным, стало понятно, когда был опубликован “Аэропорт” Артура Хейли.

Книга Дубова, несомненно увлекательная — конечно, производственный роман, хотя герои его ничего не производят, вернее, производят деньги, “намолачивают “бабки”. Но это не те “новые русские”, которые стали в последние годы дежурными персонажами детективной (и не только детективной) литературы. У всех подобных персонажей общий недостаток — явная недостоверность. Видимо, их авторы очень поверхностно знали или вообще не знали этот слой, появившийся так недавно — всего десять лет назад — и состоящий из людей очень разных. “Большая пайка” в отличие от этих изделий подкупает как раз ощущением достоверности в чем-то главном и помогает понять многое из того, что произошло со всеми нами за эти годы.

Деятельность, которая нынче солидно обозначается как бизнес, началась не сегодня. Она существовала в нашей стране не один десяток лет. Имеющие доступ к пресловутому дефициту подторговывали им. У тех, кто обладал привилегией ездить за рубеж, — артистов, жен сотрудников советских посольств, собственных корреспондентов — за хорошие деньги можно было купить иностранные тряпки, радио-, видеоаппаратуру. На доходы от такой торговли привилегированные “выездные” приобретали кооперативные квартиры, строили дачи, казавшиеся по тем временам роскошными. Чувствовали себя при этом, как сказали бы сегодня, элитой, хоть и была их деятельность противозаконной. Другая категория — энергичные люди, которые организовывали подпольные цеха, целые подпольные фабрики. Эти рисковали больше. Время от времени их хватали и сажали в тюрьму. Впрочем, большей частью им удавалось откупаться: прокуроры и судьи не брали взяток только в произведениях социалистического реализма.

Когда рухнула советская система, поначалу массовое сознание питалось надеждой на то, что жизнь станет лучше, честнее, каждый сможет применить свои способности, все пойдет по-иному, откроется дорога достойным людям. Ничего подобного не произошло. Горшее разочарование трудно себе представить. Никому эти честные и достойные оказались не нужны. Бедные стали нищими. Мало того, им объясняли (да и продолжают объяснять) с помощью средств массовой информации, что они сами виноваты во всех своих бедах, потому что не сумели использовать открывшиеся возможности, не умеют работать. Сакраментальный вопрос: “Если ты такой умный, почему ты такой бедный?” содержит теперь в подтексте обидный ответ: “Потому что неспособный и ленивый”.

Между тем перед подавляющим большинством обычных честных людей никаких возможностей попросту не открывалось. Когда-то Михаил Жванецкий очень точно сказал: “Что охраняешь, то и имеешь”. У тех, кто охранял, у партийных и комсомольских боссов, у начальства разного ранга — вот у них возможности были. Когда пришел дележки час, когда рухнули запреты, когда можно было не опасаться потери партбилета, одни ринулась делить власть, другие — хватать собственность. Но для этого надо было находиться возле власти или возле собственности — естественно, государственной, поскольку другой не существовало. Дубов пишет: “Словесная шелуха довольно плотно камуфлировала тот факт, что все ростки якобы рыночной и чуть ли не капиталистической экономики на деле обозначали беспрецедентный по массовости и напору прорыв нижних и средних слоев чиновничества к наглому и бесконтрольному набиванию карманов. “Цивилизованные кооператоры”… были не более чем потемкинским фасадом, за которым осуществлялась гигантская, невиданная в истории перекачка всего, что представляло хоть какую-то ценность, в лапы номенклатуры, ошалевшей от открывшихся возможностей”.

Среди тех, перед кем никаких возможностей, казалось бы, не открывалось, были научные работники. Наука никого не интересовала, защита диссертаций становилась все более туманной, да и никому не были нужны ни диссертации, ни научные открытия. Перед научными работниками, технарями, математиками и программистами, как в сказке, лежали три дороги: первая — смириться и тихо умирать вместе с любимой специальностью, вторая — уехать за границу и пробиваться в тамошней университетской жизни, третья — заняться отечественным бизнесом, еще не осмысленным, но уже беспощадным. Чтобы не поддаться сладким иллюзиям, не доверять обещаниям счастливого исхода пресловутой “шоковой терапии”, вовремя осознать неприглядную реальность, надо было иметь трезвый ум. У математиков и программистов были трезвые головы, привычка к анализу, умение просчитывать варианты. Все это в сочетании с достаточной долей цинизма и талантом интриги (или, если хотите, дипломатическим талантом) позволяло находить многочисленные дыры в лохматом российском законодательстве. Только просачиваясь в эти дыры и щедро давая взятки чиновникам, можно было вырвать кусок пирога, причем вырвать не у загадочной субстанции, в официальных обстоятельствах торжественно называемой народом, а в бытовых презрительно — населением, но у истинных владельцев государственной собственности — партийных функционеров и чиновников. Общественное достояние никогда обществу не принадлежало. Может быть, потому, что общества в принятом значении у нас не было. Мы — советский народ. Кажется, так назывался какой-то фильм. Вот мы и были советским народом, послушным и терпеливым, а не обществом. Теперь называемся российским народом. Разница в одном слове. Смысл остался прежним.

Герои романа Дубова — компания старых друзей, интеллектуалов из научно-исследовательских институтов, которые после того как рухнула наука, занялись бизнесом. Так что книга не только производственный роман, но и история одной компании — жанр тоже известный. Профессора и доктора наук, став бизнесменами, не собираются мелочиться. Мотор и мозг компании Платон говорит: “Заработать тысячу, две, ну, десять — это неинтересно. Если уж серьезно идти за деньгами, то начинать надо от сотен тысяч. И искать место, где такие деньги есть”. Место, где есть такие деньги, — министерства и ведомства. Распоряжаются ими чиновники. Номенклатура, чиновники, директора предприятий, — все они продаются, вопрос только в цене: “Два дня и две ночи директора этого и двух его замов поили-кормили, девок им откуда-то из “Метрополя” возили, подарки дарили, а к вечеру в воскресенье те подписали документы”. А вот во что обходится налоговый инспектор: “Я его так обхаживал, так обхаживал… “Мерседес” подарил. В ресторан каждый день водил. В Крым на своем самолете повез, чуть не целый этаж снял в Ялте. Девочек каждый час менял. Он… мялся, жался… Потом говорит — сто тысяч наличными и квартиру в Москве, на Сивцевом”. Такая цена была заплачена не зря — за победу в схватке за обладание огромной финансовой империей.

Как пишет Дубов, в традиционный, совковый, доморощенный бизнес вошла интеллектуальная элита страны — с холодным расчетом, мертвой хваткой и выпестованной за годы активной умственной деятельности техникой стратегического планирования. Справедливее было бы сказать — небрезгливая часть интеллектуальной элиты, не фанатики науки, а те, кто и в советские времена умел пробиться к сердцам начальства, к зарубежным поездкам. С помощью техники стратегического планирования этими интеллектуалами было сделано замечательное изобретение, так называемая “Мельница”. Эта финансовая схема заключалась в том, что по кругу, притом виртуальному (но прочно поддерживаемому реальными щедрыми взятками), гонялись никому не нужные предметы, в результате чего на счетах изобретателей оседали огромные, отнюдь не виртуальные взятки. По такой схеме приобретался начальный капитал и закладывался фундамент, и в сущности по ней же с помощью ничего не стоящих векселей и пресловутого налогового инспектора довершено строительство финансовой империи.

Читается все это как захватывающий детектив. Гений интриги Платон плетет паутину, в которую попадают противники. Противники — не невинные мушки, а продажные демагоги, отъявленные казнокрады. Такая чудная игра. Но и Платон, и его друзья — тоже далеко не благородные разбойники. Они окунулись в омерзительный мир. Конечно, у них не было иного выхода, раз они начали играть в эти игры. Но нельзя безнаказанно заглянуть в ад — обязательно обдаст серой. Или, грубее, как писал в дневнике “наше все” Пушкин: “Живя в нужнике, поневоле привыкнешь к запаху дерьма”. На заляпанный грязью и кровью игорный стол молодого российского бизнеса, как определяет его Дубов, герои бросают не только деньги, но и человеческие привязанности. Если в первых главах это талантливые молодые ученые, собирающиеся семьями в дружеском кругу, увлекающиеся литературой, то по мере роста успеха они постепенно утрачивают нормальные человеческие чувства. Все пятеро друзей оказываются без семей. Дети, оставшиеся в прошлой жизни, их как будто вовсе не интересуют. Молох под названием “Инфокар”, молох бизнеса поглотил их. В бешеном ритме мелькают страны, роскошные отели, рестораны, девки, сладкие гениталии которых купить не сложнее, чем килограмм телячьей вырезки. В этом дьявольском кругу мечутся герои, незаметно теряя одно за другим нравственные качества, и в конце концов последнее, что осталось, то, что они особенно ценили, — дружеские чувства.

Четверо из пятерки друзей погибают. В сущности, это они сами, хоть и не прямо, убивают друг друга. Убивают недоверием, тайным соперничеством, вероломством. Автор склонен объяснять все властью больших денег. Но предательство, зависть, ревность к чужим успехам живут не только рядом с огромными деньгами. В научной, художественной, да и любой другой среде все это тоже бывает. Разве что не убивают. Применяясь к своему новому окружению, к алчным чиновникам, к бессовестным бывшим комсомольским вождям, к откровенным бандитам, герои невольно перенимают их мораль. Они уже не различают зла. Подставляют своего давнего друга Терьяна. Продолжают сотрудничать с ворюгой Еропкиным, который погубил Терьяна, организовав убийство ни в чем не повинной девушки Насти. Впрочем, жизнь безвестной девушки для бывших научных работников слишком мелкий вопрос, вроде жизни комара, да и вообще женщины теперь существуют для них лишь как инструмент убогих развлечений. Профессора и членкоры уже ничем не отличаются от бравого джигита Ахмета, возглавляющего их “крышу”. Одичание интеллектуалов. Наиболее нравственным, наиболее человечным среди всей компании оказывается сотрудник “компетентных органов” Федор Федорович. Он предпочитает уйти, чтобы не принимать участия в следующем этапе — прямом убийстве друга-изменника.

Дубов назвал свою книгу “Большая пайка” и одним из эпиграфов взял слова Варлама Шаламова: “В лагере убивает большая пайка, а не маленькая”. Но герои его находятся не в лагере. И убивает их стремление не к большой, а к большей пайке. В отличие от лагерных насельников они борются не за выживание (“умри ты сегодня, а я завтра”), а за еще большее богатство, за самую большую власть, борются насмерть, в том числе и друг с другом. В финале из всей компании остается в живых лишь создатель и глава финансовой империи Платон. Он, казалось бы, в апофеозе власти. Но так ли это на самом деле, его ли это власть? В его тени скрывается загадочная и зловещая фигура Ларри Теишвили. Возможно, Платон на вершине власти лишь до тех пор, пока Ларри нуждается в его хитроумии. Вряд ли автор делал это сознательно, скорее всего даже он имел в виду какой-то реальный прообраз, но вышло так, что Ларри сильно смахивает на товарища Сталина: раздвигающая рыжие усы добродушная улыбка — предвестник беспощадной расправы, покрытые веснушками руки, умение незаметно расставить на ключевых постах своих людей, мертвая хватка, не знающая моральных преград жестокость и в довершение всего грузинский акцент. И инфернальное обаяние. Ларри получился очень живым и, как ни парадоксально, наиболее привлекательным персонажем.

В “Большой пайке” много раз явственно звучит ностальгия по шестидесятым—семидесятым годам, по атмосфере уютных кухонных застолий и кокетливого фрондерства. Сотрудники НИИ пели “Возьмемся за руки, друзья”, читали самиздат, иногда даже давали деньги на политзаключенных, чувствуя себя большими смельчаками, но при этом делали карьеры, не задумываясь, вступали ради этого в КПСС и серьезно ничем не рисковали (рисковали и шли в тюрьмы и лагеря совсем другие люди). Те времена безвозвратно прошли, но именно тогда вырабатывалась не только привычка к активной умственной деятельности, но и циничная жизненная позиция, та позиция, которая помогла органично вписаться в постсоветский капитализм. Впрочем, несостоявшиеся светочи отечественной науки потеснили еще больших циников, тех, кто долгие годы произносил демагогические речи, забивал головы легковерных соотечественников идеологическими догмами, чтобы легче шуровать с так называемым народным достоянием, и в конце концов просто присвоил все. Поскольку честного бизнеса у нас нет и в обозримом будущем не предвидится, история о том, как интеллектуалы отняли жирный кусок у номенклатурных захватчиков, вызывает злорадное удовлетворение и даже приносит некоторое утешение. Ведь отняли не у нас, а у них. У нас ничего не было и не будет. Нас вообще там не стояло.

Ада Горбачева