Александр Твардовский

Рабочие тетради 60-х годов

Александр Твардовский

Рабочие тетради 60-х годов

1964 год

19.I. М[осква]

Казалось, когда прибирал на столе перед Новым годом, как обычно, хоть и не всерьез казалось, что загруженность всякими делами и пустяками уйдет со старым годом, а там начнем. Но до сих пор — исключая дни “ослабления” после праздника, только и делаю, что прибираю на столе, подбиваю почту, дочитываю (порой задним числом) верстки журнала, очередные рукописи и т.д. и т.п. до того, что и к этой тетрадке впервые, почти что формально обращаюсь в новом текущем году. Это — до отчаяния, как вдумаешься. Валя сказала: “Папа, в твоем возрасте...” — А что мой возраст? — “Пара, тебе под шестьдесят...” — И глядит своими большими решительными, максималистскими глазами...

Опять гимнические хлопоты и пустоутробие ¹ (не миновать идти к Н.С. ² — Протоколы допроса Ионесяна и его спутницы по записи Ирины Дементьевой. ³ — <...> Письмо Б.П. Розанова и план побега в Карачарово ⁴ (без уведомления властей — как бы на дачу). — Дай бог!

Сейчас едет ко мне Солженицын, позвонивший с утра. —

Дачные мечтания и действительность.

 

20.I.64 М[осква]

Более трех часов вчера посидели с Солженицыным. Он на большом рабочем подъеме, даже сам говорит: работаю бешено. Выходит, что у него в работе три большие вещи: роман, начатый где-то еще до “Ив[ана] Денисовича”, “раковая” повесть и “Замысел отроческих лет” — роман об Октябрьской революции (до 29 г.).

— Мне всего в жизни успеть 2 романа написать.

Роман “В круге первом” (первые дни (часы) после 70-летия Сталина) уже написан — около 35 листов. Не даст до апреля, когда приглашает меня в Рязань, чтобы прочесть его “вне редакции и вне всего”.

Для второго романа (о 20-х годах) он сейчас в Москве и поедет в Л[енингра]д для работы в биб[лиоте]ках. В марте поедет в Ташкент (для раковой повести).

Впервые из его уст я услышал даже похвальбу: от романа, мол, кто читал (кто?), шатаются... Но эта похвальба не страшна — это от того тонуса, который — бывает на большом подъеме.

Он решил довести “В круге”, чтобы не обкрадывать самого себя (при работе одновременно над тремя вещами). Я сказал, что какую бы из трех вещей он сейчас ни стал доводить, в ней будет все главное, что заготовлено для всех порознь. Иначе и быть не может. Он понял, он все, черт, понимает. — Интересно, что ему пишут многие писатели, объясняются в любви, помалкивая публично, т.е. отнюдь не объявляясь его сторонниками в печати (Ю. Герман, В. Лидин и т.п.). Отвечает он им, по его словам, кратко и решительно заявляя о своих позициях в искусстве и, т[аким] обр[азом], ставя перед ними вопрос наподобие: “с кем вы, мастера культуры?” ¹

Так захотелось (не без грустного чувства) самому писать, писать, не упуская времени — что бы то ни было — стихи, прозу, хоть статью. Нельзя потери времени компенсировать сомнительным чувством удовлетворения ролью “Нового мира”. Нельзя тешиться в лучах этой зыбкой и весьма проходящей славы прогрессивного редактора, — это уж совсем для стариковских лет, да и то грустно. —

Все ближайшие надежды на “академический особняк” в Карачарове, где в прошлом году об эту пору заканчивал моего бедного “Теркина”...

В “Мостах” (ФРГ), оказывается, “Т[еркин] на том св[ете]” (по-видимому, в варианте 54 г.) был действительно напечатан в начале 1963 г. ²

 

30.I.64. М[осква]

Третьего дня отметили с Дементом и Иваном Сергеевичем ¹ день рождения Маши и Оли. Маше — 57-й, Оле — 24-й.

Все эти дни подбивал неотложки перед отъездом в Карачарово: Домбровский, Розов ² , чит[ательская] конференция в Доме учителей (вчера) ³ .

Сегодня в “Правде” — статья Маршака “Правдивая повесть”. Как все-таки потихоньку, с надломами и изгибами дело Солженицына подвигается вперед — к заданной цели. Обе крупнейшие и решающие газеты, наконец, после умолчаний и вихляний прямо высказались за кандидатуру Солженицына ⁴ . Трепещите, “октябристы” и проч[ие]!

Вчера, хоть и понятны были обстоятельства неподготовленности вечера, хоть и очень хорошо, даже трогательно было многое, вплоть до стихов, обращенных к “Новому миру”, хоть и говорил, утешая себя и соратников, что свадьбы без дурака не бывает, — все же мне была неприятна сама возможность глупого и нахального выступления некоего словесника Ремезова.

19.II.64. М[осква]

Отъезд 30.I. с Ив[аном] Сергеевичем в Карачарово. Первая “зарядка” в Грязях (ресторан “Турист”), как и в прошлом, благополучном году — предстоящее возвращение в Москву на Комитет 4.II. ¹ (“ах, все равно”...). — “Конаковская”. — Приезд Маши, и позорное возвращение из академособняка на свой московский топчан-кушетку. — А за стеной, за телефоном — свальный грех в Комитете, отчаянные призывы. — В воскресенье уже мог, но не пошел, счел за благо неучастие, по крайней мере, на этом этапе. —

Пленум ЦК (понедельник 10.II.). Недомогание Маши. — Вечером вернулся с пленума, не решив еще = не пойти ли на концерт в Д[ворец] съездов, а Машу уже собирают в б[ольни]цу. Проводы в Кунцево. ² Как увидел ее в больничной пижамке, маленькую, подавленную, но не поддающуюся, и как положили ее на ту высокую тележку, да еще прикрыли простынкой, то лучше бы и не видеть этого. — На другой день повез ей забытые вещички, “взятка” в проходной двум вахтерам — того и этого Теркина пообещал, вынужденный их просьбой. — Слава богу, теперь она хороша, а когда ездила в первый раз Оля, увидела костыли у спинки кровати, приехала очень грустная. —

Пленум — 15, кажется, содокладов ³ , почти все — громкое чтение “текстов”, не писанных самими декламаторами. — Уныние. Кажется, один только казахстанский содокладчик заговорил о “совершенствовании” (“дальнейшем”) системы оплаты труда в совхозах (о колхозах уж не речь). ⁴ Потом были хорошие выступления (Смирнов-Крымский ⁵ , Аскоченский ⁶ , директор, как его, института удобрений, сделавший конфуз Н. Сергеевичу в отношении “Горок Ленинских” ⁷ ).

Доклад Суслова. Реплики Н.С. (“лежим это мы с Мао Дзе Дуном у бассейна, а он и говорит: рису много, не знаем, куда девать...”). ⁸

Главный мотив — культ личности. Можно считать, что это третий вал (после 20 и 22) ⁹ . Жизнь вновь и вновь заставляет допахивать эту трудную целину.

Редакционные неприятности (думаю освобождать Марьямова). ¹⁰

Уже больше года я ничего не пишу, все жду “запаса покоя”. Год, конечно, был поглощен ожиданиями и последующими переживаниями в связи с Т[еркиным] на т[ом] св[ете], но все же. —

22.II.64. М[осква]

Вчера — очередной депутатский прием в райсовете. Задолго до этой пятницы обычно она меня тревожит и настраивает на волну раздражения, безнадежности и нереальных порывов как-то отвязаться от этого не просто трудного, неприятного, но фальшивого и стыдного дела.

Там не только нет ни Юго-Запада ¹ , ни миллионов квадратных метров новой жилплощади (жуткое слово, которое я ненавидел еще во времена моей бесквартирной молодости и избегал его), но порой кажется, что нет и самой советской власти, или она настолько не удалась, что хуже быть не может. Там она оборачивается к народу, к отдельному человеку с его бедами, муками и томительными надеждами лишь своей ужасной стороной отказов, вынужденных и непрочных обещаний (чтобы только отвязаться), чиновничьим холодом и неподкупностью. И хочешь-не-хочешь ты там натурально олицетворяешь все эти ее качества, представляешь еще одну форму бюрократизма, м.б., наиболее гнусную, т.к. ты как бы над бюрократизмом обычным, ежедневным, служебным, — к тебе идут за окончательной правдой, тебе жалуются с глазу на глаз (правда, при секретарше, без которой, конечно, каждому было бы еще вольнее, лучше, но мне уж совсем бы невыносимо). И не так трудно с теми, кто ведет себя развязно и требовательно, кто предъявляет тебе лично спрос за всю советскую власть (“Так куда же деваться? Как же жить? Так неужели же?” и т.п.), как с теми, кто приходит с наивной верой, что ты, наконец, тот человек, который все поймет, все примет к сердцу (“и велит дать лесу”). ² А ты, если уж не можешь с затаенным облегчением отстранить все эти жалкие затрепанные бумажонки железным, обезоруживающим: закон, ничего не могу и т.п., то, в сущности, только врешь: попытаюсь, напишу, оставьте мне это и т.п., откладывая, в сущности, ответ до получения просителем очередной бумажки: “не представляется возможным”, “в порядке очереди для инвалидов 2-ой или 1-ой группы”, “при рассмотрении лимитов на такой-то год”.

И еще, что мучительно-тяжело и отвратительно, что люди (не от хорошей, конечно, жизни) несут сюда все самое ужасное свое — болезни, семейные раздоры, несчастья, часто то, что испокон веков полагалось скрывать, о чем не принято говорить (“я психический”, “она лежит и делает под себя”, с торжеством представляют справку об открытом, а не закрытом <туберкулезном> процессе и т.п.). Вчера, напр[имер], была мать, ходатайствующая за сына, получившего 10 лет за участие в групповом насилии (“с применением извращенных форм”, как указывается в приговоре), указывая на такое обстоятельство, что, мол, насилия не было, а было по добровольному согласию со стороны пострадавшей, известной своим распутством, в 19 лет уже разведенной и пр[очее].

Но, пожалуй, самое страшное это закон о прописке. Человек проштрафился, даже, скажем, не просчитался, а проворовался в магазине, получил срок, отбыл из двух один год, освобожден досрочно с хорошей характеристикой, приезжает в Москву к жене и детям, а его не прописывают. Или даже мать к детям не может вернуться. По сравнению с этим выселение всей семьи за ту же провинность отца или матери представляется более гуманным, причиняющим меньший урон организму общества, чем этот насильственный развал семьи, влекущий за собой самые бедственные последствия. Жена офицера, покинувшего ее, просит меня ускорить напечатание объявления о разводе — тогда, может быть, ее не выселят, и я вижу, что при этом лишается пусть слабой, но все же надежды на его, мужа, отца ее дочки-школьницы, возвращение.

Конечно, где-то я уже формулировал для себя в этой тетрадке или в голове, что мне уже никуда не деться от своей известности, литературного и общественного имени, которое с неизбежностью стягивает на себя все такие и прочие беды, надежды, просьбы и т.д. Но, во-первых, мучительна переоценка, наивнейшее завышение моих возможностей реально помочь, а во-вторых... Во-вторых, допустим, что со всем этим я так ли, сяк ли могу справляться, могу привыкнуть, как могу справляться со всеми тяготами и муками журнальных моих обязанностей, но одного при всем этом не могу уж наверняка: писать.

Вот тут и подумаешь. Ну, хорошо, пусть я не смогу писать, м.б., это и по другим, внутренним причинам не могу писать (это, конечно, вздор), но пусть бы я мог хоть реально, результативно, не для видимости, нужной черт его знает кому — заниматься устройством этих несчастных судеб. ³

 

23.II.64. М[осква]

Вчера пошли с Олей в Дом актера, где был “в гостях” “Василий Теркин”. Некий Александр Перельман читал того “Теркина”, Д. Радлов — “Т[еркина] на том св[ете]”.

Боже мой, какая это пытка сидеть и слушать, как тебя передразнивают какие-то чуждые “Теркину” голоса, “декламируют” (без малейшего личного чувства) с искажением и погублением интонаций, которые, казалось бы, уже утвердились настолько, что не могут быть переиначены. Дм[итрий] Ник[олаевич] Орлов, которого я всегда чуть-чуть не принимал из-за его “мужиковствующей” манеры, теперь мне мысленно казался добрым гением интерпретации моего стиха. ¹ Потом — Радлов, присовокупивший еще и чьи-то режиссерские усилия (был объявлен “режиссер” композиции). Все не так, все пошло, грубо, глупо. Вот уж поистине чувство особого, почти физического страдания, как говорил Толстой в отношении всякой фальши со сцены, — а тут еще и тебя впихивают в эту фальшь и пошлость. —

О другом. Эти люди вообще по природе своей, по крови были способны врать и подличать — это было их затаенным призванием. Когда же оказалось, что это можно делать (врать и подличать) во имя социализма и коммунизма, они удесятерили свои старания. ² —

25.II.

Живу день за днем, справляясь так-сяк с нагрузкой данного дня, без попыток высвобождения сил для чего-нибудь мало-мальски продуктивного.

Переезд редакции в новое помещение, более просторное и более благоустроенное (вчера смотрел) очень схож с переездом на новую квартиру — опять черта под целым периодом жизни, безвозвратно ушедшим.

Вчера — неприятный разговор с цензорами, уже давшими разрешение на № 3 и вдруг обнаружившими в пьесе Розова пустяшную шутку насчет “винных паров”, на которых будто бы запускаются ракеты. “Анекдот”. ¹ “А вы знаете, как в ЦК говорили о вреде анекдотов?” ² Погорячился, сказал, что все равно это место пройдет, но потом увидел, что и хлопотать-то не из чего — можно вычеркнуть, можно оставить, говно собачье, но листы уже сматрицированы, сутки, по кр[айней] мере, мы теряем на этом деле. Нет, говорю своим соредакторам, хорошо, что я не вычеркнул из “Теркина” строчки о цензуре, хотя, м.б., именно следствием их оставления в тексте являются эти придирки. А уж если что отметят красным, то уже сами окаменевают перед этой отметкой — ни к чему никакие аргументы. Говоришь, как с телеграфным столбом. У Бёлля в “Глазами клоуна”: глупость доходит до таких пределов, когда уже ее нужно запрещать законом. ³

Приходил в ред[акцию] чтец Д. Радлов — не принял его под предлогом занятости в связи с переездом.

Идем сегодня с Лакшиным к Лесючевскому пропихивать новое издание (дополненное) М. Щеглова. ⁴ —

26.II.64. М[осква]

День памятный вчерашний. На Секретариате с 12 до 4 разбирался вопрос о подложном читательском письме в “Дружбе народов” против “Т[еркина] на т[ом] св[ете]” ¹ . Снимали стружку и скалывали щепки с Васьки Смирнова ² , но поначалу отвергавшего всякое неодобрение его поступка и под конец признавшего все полностью. Но “по условиям игры” ему даже на вид ³ не поставили, и членов редсовета, подавших в связи <c> этим инцидентом заявления о выходе (Межелайтис, Сурков, Брыль) из редсовета, многомудрый Георг[ий] Марков призвал взять свои заявления обратно. — Завтра посмотрю стенограммы и, м.б., поставлю вопрос об опубликовании в печати результатов рассмотрения этого дела. Никуда не денутся.

Вчера же мы с Лакшиным побывали в берлоге зверя Лесючевского по поводу дополненного издания сб[орни]ка покойного М. Щеглова. Что ему, мерзавцу, до того, что талантливый Щеглов, сохраняя все нормы пиетета в отношении Леонова и Корнейчука, совершенно справедливо оценил — тогда! и “Русский лес”, и “Крылья”, и др[угие] шедевры ⁴ того времени; что ему до того, что статьи эти оказались долговечнее тех художественных произведений, которые уже давно не ставят и не читают; что ему до 22 съезда и проч[ее]. Не читающий 99,9<%> выпускаемых книг, полагающийся целиком на мнение какого-нибудь Б. Соловьева (этот паскудник и предложил переиздать книжку, имевшую решительный успех и большую прессу, без дополнений) или Е. Книповичихи ⁵ , с моим мнением, именно потому, что оно мое, Твардовского, мнение, он и не подумает считаться. Наоборот, уже давно замечено, что если рекомендую я, значит, будет задержано, будет читать лично и хоть кол ему на голове теши, хоть вычитывай ему страницами то, что пишется о “Лесе” и “Крыльях” другими авторами — все, как к стене горох. Схватило меня, и не удержался я от сладостной утехи почти что отчаяния, обматерил его, самым прямым образом, обозвал его тупым и чуждым литературе человеком, больше того — не верящим ни в сов[етскую] власть, ни в партию — и это уже при раскрытых дверях, к восторженному ужасу “аппарата”. — За все сразу этому костяному жуку.

Вчера же — последний день в старом помещении редакции, где в конце дня Б. Яковлев информировал нас о ходе и итогах обсуждения. ⁶ Задумалось было выпить в стенах этого помещения, где прошло столько лет трудных и изредка радостных, где журнал помаленьку становился нынешним “Новым миром”, но еще много было вещей, пачек книг к переносу. Поехали с Дем[ентьевым] и Лакшиным ко мне, где Ольга, куда более строгая, чем Маша, накормила нас обедом. Выпили поллитра.

27.II. М[осква]

Сегодня — секретариат по “дальнейшему укреплению взаимосвязей братских литератур”. Если стенограмма третьедневошного (?) секр[етариа]та будет готова, пойду, нет — нет. ¹

Операция у Маши отодвигается, по кр[айней] мере, до след[ующей] недели. 3–5.III. — Л[енингра]д.

В середине марта — Киев ² , где опять же придется выжимать из себя какие-то слова (да не какие-то, а соответствующие). Дожил до того, что уже мое “неприсутствие” — скандал. “Бывший писатель”? Вроде того: гожусь для представительства. Впереди у меня, если не извернусь как-нибудь, доля Николая Тихонова: возглавлять делегации, председательствовать на вечерах и ужинах и т.п. радости полного величия.

Столько всякого насущного и острого на душе, и не просто на душе, а в ходе дел, выполнения твоих непосредственных задач, а пойти, поговорить — некуда. Никто не ждет с охотой, с готовностью понять, поддержать. Л.Ф. ³ , конечно, не откажется принять меня, но будет корчиться, извиваться, переводить разговор на пустяки. А как тяжело идти к тому, кому ты не в радость, а в тягость.

Поликарпий вновь задержал Каверина, при всей поддержке этого материала со стороны Игоря Сергеевича ⁴ “<Лунин> — дурно пахнет” и т.д.

Мне ясна позиция этих кадров. Они последовательны и нерушимы, вопреки тому, что звучало на последнем съезде и даже на последнем пленуме ЦК, стоят насмерть за букву и дух былых времен. Они дисциплинированы, они не критикуют решений съездов, указаний Н.С., они молчат, но в душе любуются своей “стойкостью”, верят, что “смятение”, “смутное время”, “вольности”, — все это минется, а тот дух и та буква останется. Таковы в порядке расположения постов Снастин ⁵ , Поликарпов, Лесючевский, цензора. Даже ополоумевший Васька Смирнов, как и следовало ожидать, не пострадает. Да, хватил через край маленько, но “свой”, и он знает об этой их молчаливой, но несомненной поддержке (да и не только молчаливой). Это их кровное, это их инстинкт самосохранения и оправдания всей их жизни. Чего ждать от Поликарпова, какого добра, если он в узком, застольном кругу, как передают, однажды не сдержался, прорвался и <c> великой горечью сказал: “Солженицын и Твардовский — это позор советской литературы”. Их можно понять, они не торопятся в ту темную яму, куда им предстоит рано или поздно быть низринутым<и> — в яму, в лучшем случае, забвения. А сколько их! Нет, прав один мой корреспондент, что не культ их породил, а они его, и верны ему — больше им ничего не остается — все остальное им кажется зыбким, неверным, начиненным всяческими последствиями, утратой их привилегий, и страшит их пуще всего. И еще: они угадывают своим сверхчутьем, выработанным и обостренным годами, что это их усердие не будет наказано решительно, ибо нет в верхах бесповоротной решимости отказаться от их услуг. И это надолго. И нечего больше делать, как только отламывать по кирпичику, выламывать, выкрошивать эту стену.

1.III.64. М[осква]

Чтение стенограммы Секретариата, обсуждавшего “Дружбу народов”. Мне неловко как-то даже встречаться с вами (членами), разговаривать о чем бы то ни было после того, как вы поговорили об этом деле без меня, — сказал я Воронкову ¹ , позвонившему мне наутро. И действительно: пожурили Ваську ² , но, опасаясь “галерки” (словечко-то!), которая, будто бы, поняла бы все не так и, опасаясь “поляризации”, все свели на пшик. Суркову и Межелайтису предложено взять свои заявления обратно, т.е. почти что извиниться перед Смирновым. А Яковлеву еще до заседания была вручена выписка о принятии его отставки. С Янкой Брылем — так же: его, мол, заявление связано с отклонением его романа редакцией (это, действительно, неловко получилось). Нарочные, неискренние восклицания Васьки: “снимите меня с поста” были мягко отклонены: “ничего не меняется”.

По памяти:

Смирнов: — Не считаю предосудительным. Партия не запрещает печатать письма читателей. А что письмо взято из “Октября”, так это же не антисоветский ж[урна]л. ³

Грибачев: — Ничего, собственно, не произошло. Над письмами мы работаем. Конечно, выписывать гонорар соавтору письма — это нехорошо. Но это — форма действия. ⁴

Чаковский: — Это дело выходит за пределы частного случая. Необходимо помнить, при каких обстоятельствах появилась поэма. Я там был в Пицунде при чтении. Говорят, что Хрущев сказал “хорошо”, но я, правда, не слышал этого. Он только предложил выпить за автора. (Никто из участников встречи не поправил этого хитреца и мерзавца — ни Федин, ни Марков, ни Воронков). И потом, у нас ведь нет культа личности... ⁵

Марков: — Не раздувать, не радовать “галерку”, заботиться о журнале, и т.п.

Было чувство, что нужно подать заявление о выходе из Секретариата, — в перспективе и из ж[урна]ла, естественно. Нет, этот шаг был бы им на радость только. Дай бог, если удастся заставить дезавуировать “письмо читателя” в печати.

Эти люди связаны неписаным уставом, круговой порукой в отношении Солженицына и меня, подобно антисемитам при формальном запрещении антисемитизма. Они не сговариваются, не протестуют против закона о наказуемости антисемитизма, наоборот, они говорят: “у нас нет антисемитизма”. Но они безошибочно, при молчаливой поддержке младшего старшим, действуют практически: “Вакансий нет...”, “На эту тему мы уже имеем статью” и т.д.

Где-то незримо идет обкладка (?) Лифшица ⁶ . С такой фамилией он еще хочет учить уму-разуму. Он пролез в “Новый мир”, говорил в Академии Художеств некий Кацман (!), и немудрено: редактор вечно пьяный. Правда, говорят, одернули, зашумели.

Больше всего стал ценить сон. Сплю охотно и днем, если есть возможность. Устаю к середине дня так, что ни на что не тянет, кроме сна. Во вторник Маше делают операцию. —

2.III.64. М[осква]

В Секретариат Союза писателей СССР

Я внимательно прочел стенограммы заседания Секретариата 25.II.64 года, на котором я не присутствовал совершенно сознательно и уведомил об этом тов. К.В. Воронкова заранее. Я полагал, что обсуждение вопроса о “письме читателя” в “Дружбе народов”, направленном против моей поэмы “Теркин на том свете”, более удобно проводить без меня. Конечно, это не означало, что для меня безразлична степень серьезности со стороны моих товарищей по Секретариату в рассмотрении беспрецедентного в нашей печати факта опубликования В. Смирновым фальсифицированного письма читателя.

Теперь я вынужден в письменном виде выразить свое крайнее недоумение по поводу состоявшегося обсуждения и его выводов.

Разумеется, речь идет не о содержании названного “письма читателя”, всяк волен высказывать в любой <форме> свое самое критическое суждение о любом произведении нашей литературы, в том числе, конечно, и любой моей работе. Это я всегда считал и считаю нормой литературной жизни. Так я воспринимал, например, весьма тенденциозную статью Старикова в “Октябре” ¹ или отрицательно оценивающие мою последнюю поэму письма читателей, опубликованные “Известиями” и “Лит[ературной] газетой” наряду с положительными отзывами о ней. ² Более того, в моей обильной почте есть письма, еще острее и непримиримее оценивающие “Теркина на том свете”, как, впрочем, и “За далью — даль”, поскольку в обеих этих поэмах главным является мотив обличения, отрицания того явления, которое мы называем культом личности. И я никогда бы не унизился до того, чтобы искать защиты от таких профессионально-критических или читательских суждений, потому что подлинность их я принимаю так же, как и подлинность иных, положительных оценок критикой и читателями моих поэм.

Но обширное “письмо читателя”, опубликованное в “Дружбе народов”, не является подлинным письмом врача пензенской больницы имени Семашко Б. Механова, — это письмо подложное, как неопровержимо свидетельствует история его опубликования.

Секретариат не дал соответствующей политической оценки той особой заинтересованности редактора “Дружбы народов” в опубликовании отрицательного отзыва о моем произведении, которая побудила его “позаимствовать читательское письмо” в редакции “Октября”, переписать его наново, командировать в Пензу для согласования этого “варианта” с автором первоначального текста сотрудника редакции и выплатить ему гонорар за соавторство. Это выходит далеко за пределы “частного случая” редакторской нечистоплотности В. Смирнова.

Меня не интересует мера взыскания по отношению к редактору “Дружбы народов”, я оставляю в стороне тенденцию келейным образом пожурить В. Смирнова за “неловкий по форме” редакторский ход. Но в глухих и смутных выводах, которые делает Секретариат, отсутствует, совершенно отсутствует постановка вопроса о том, что “акция” В. Смирнова, допущенная им в печати, должна быть дезавуирована посредством печати же.

Я считаю, что оставление “письма читателя Б. Механова” в качестве подлинного документа читательского мнения недопустимо ³ и не только противоречит элементам этическим нормам советской печати, но имеет определенный*

<Вклейка>

В СЕКРЕТАРИАТ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР

Я внимательно прочел стенограммы заседания Секретариата от 25.II.64 г., на котором не присутствовал отнюдь не случайно: я полагал, что обсуждение вопроса о “письме читателя” в “Дружбе народов”, направленном против моей поэмы “Теркин на том свете”, более удобно проводить без меня, о чем я заранее уведомил К.В. Воронкова, который со мной согласился. Но, конечно, мое неприсутствие на этом заседании отнюдь не означало, что для меня безразличны характер и выводы этого обсуждения.

Разумеется, речь идет не о содержании названного “письма читателя”: всяк волен высказывать в любой форме свое, самое критическое суждение о любом произведении нашей литературы, в том числе, конечно, и любой моей работе. Это я всегда считал и считаю нормой литературной жизни. Все дело в том, чтобы эти суждения были подлинными, т.е. принадлежали тому, чьею подписью они скреплены.

Однако обширное “письмо читателя”, опубликованное в № 1 “Дружбы народов”, не является подлинным письмом врача пензенской больницы имени Семашко — Б. Механова. Оно фальсифицированное, как об этом неопровержимо свидетельствует история его опубликования, изложенная в заявлениях членов редсовета “Дружбы народов”, которое обсуждалось на Секретариате.

Мне непонятно, почему Секретариат не обратил внимания на ту особую заинтересованность редактора “Дружбы народов”, которая заставила его “позаимствовать” читательское письмо в редакции “Октября”, переписать его наново, командировать в Пензу сотрудника редакции для согласования этого “варианта” с автором первоначального текста и оплатить соавтору его работу, оставив, однако, под письмом лишь подпись “читателя Б. Механова”.

Меня не занимает вопрос о мере взыскания по отношению к редактору “Дружбы народов”. Но я решительно не могу согласиться с тем, что “акция” В. Смирнова, допущенная им в печати, не была бы в печати же дезавуирована. Оставление “Письма читателя Б. Механова” в качестве подлинного документа читательского мнения противоречило бы элементарным этическим нормам советской печати.

3.III.64 г. М[осква].

А. Твардовский

3.III.64. М[осква]

Сегодня сделали Маше операцию, длилась она 2 ¹ / ² часа. Мне разрешили повидать ее — очень, видимо, ослабела, но уже зная, что я приеду, не засыпала. Побыл у нее минут пять. Зашел в ординаторскую — тот же симпатичнейший Виталий Георгиевич рассказал об операции, а по тел[ефону] еще из города мне отвечала Вера Петровна, делавшая операцию. Все как будто хорошо, и нельзя было не делать (“сгустки, плохие стенки” и т.п.).

Переписал с утра письмо в Секр[етариа]т и, отредактировав окончательно, с “моими людьми” в редакции, отослал. Воронков уже пожаловался Черноуцану, что я “всех оскорбил, обидел Федина” — черт знает что!

Еду в Л[енингра]д ¹ с обычными тревогами перед публичными выступлениями — только бы не закисло мероприятие!

Перехожу в новую тетрадь — по приезде.

<Вклейка.>

Котельнич.

Марта 8-го дня

1963.

Уважаемый Александр Трифонович Здравствуйте!*

А.Т. выслушав Ваше выступление 4-го января с/г после чего прочев без отрыва повесть за Далью — даль пришел к заключению, коротко Вам написать.

А.Т. мы с Вами родились и прожили детские годы в хуторе Загорье с Вашим отцом Т.Г. ² были близко знакомы а А. Митрофановна имела родство с моей матерью признаться Вас в то время я незамечал имея старший возраст, а данное время является какое-то тяготение встретиться, наверно потому что, Т.Г. оставил добрую память, он являлся хорошим односельчанином, все это помнится как будто бы было вчера.

А.Т. я осмеливаюсь просить Вас, приезжайте запросто в Котельнич, в период весенней охоты и рыбалки, здесь протекает река Вятка, Молома и Пижма, по разливам которых я провожу охоту, реки эти имеют живописные берега, во время перелета останавливается Дикий гусь в массовом количестве и разных пород утки, имеются лесные дачи, так же богаты дичью начиная от глухаря и кончая рябчиком который идет на манок.

Лодка илюменевая у меня имеется, но мотор Москва необходим, если Вас не затруднит так везите,** буду Вам благодарен. Получа мое письмо пишите о себе какая у Вас семья, сколько Вам лет интересно все знать, имеете ли связь с родиной, меня вот, вот возмет старость мне вчера исполнилось 72, но я еще крепок, всю зиму охотился за пушным зверем за лисой.

Пишите мой постоянный адрес Кировская область г. Котельнич ул. Чкалова 15.

Гриневич Яков Гаврилович

Барвиха, 7 марта.

“Книги Бунина я любил в отрочестве, а позже предпочитал его удивительные струящиеся стихи той парчевой прозе, которой он был знаменит. Когда я с ним познакомился в эмиграции, он только что получил Нобелевскую премию. Его болезненно занимали текучесть времени, старость, смерть, — и он с удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше. Помнится, он пригласил меня в какой-то, — вероятно, дорогой и хороший — ресторан для задушевной беседы. К сожалению, я не терплю ресторанов, водочки, закусочек, музычки — и задушевных бесед. Бунин был озадачен моим равнодушием к рябчику и раздражен моим отказом распахнуть душу. К концу обеда нам уже было невыносимо скучно друг с другом. “Вы умрете в страшных мучениях и совершенном одиночестве”, — сказал он мне, когда мы направились к вешалкам... (О шарфе).

В дальнейшем мы встречались на людях довольно часто, и почему-то завелся между нами какой-то удручающе-шутливый тон, — и, в общем, до искусства мы с ним никогда не договорились, а теперь поздно, и герой выходит в очередной сад, и полыхают зарницы, а потом он едет на станцию, и звезды грозно и дивно горят на гробовом бархате, и чем-то горьковатым пахнет с полей, и в бесконечно отзывчивом отдалении нашей молодости опевают ночь петухи”.

(Вл. Набоков. — Другие берега. — Изд. Чехова, Нью-Йорк) ¹ .

Барвиха, 17.III.64.

Декабрьское пребывание под этой крышей, такое недавнее, сливается со всеми прежними сроками, — как будто вообще здесь живу издавна, только отлучался на ненадолго. Это тем более живо, что почти все послевоенное (“Послевоенные стихи”, “Дали”, “Т[еркин] на т[ом] св[ете]” в значительной части писались или дописывались здесь. — Я в восьмом люксе, таком, какой занимали с Машей в 62 г., и в каком я навещал здесь однажды Фадеева, тень которого здесь имеет особые права.

Я — здесь, Маша — в Кунцевской больнице, Оля — московская наша хозяйка. Еще ничего, кроме заполнения карточек меню, не обременяло моего пера (их целых четыре — три цвета чернил — все водянисты, — порчу начальной записью третью тетрадь из четырех, присланных Олей).

С чем сюда приехал? С мыслями в направлении “Пана” ¹ , возобновленными чтением заключительной части Эренбурга и, гл[авным] обр[азом], “Других берегов” В. Набокова. В обоих случаях “от противного”. Конечно, намерения скромные — заняться подвозкой материалов к стройплощадке, возведением некоторых, м.б., времянок-навесов, будок, забора. Без разлуки с “Н.М.” к такой работе вплотную не приступить... А ближ[айшей] короткой задачей определяется статья о совр[еменном] лит[ературном] моменте (Солженицын — фокус) ² .

19.III.64. Барвиха.

Сперва только для себя, для полного уяснения себе самому того, что происходит и чем является. Иначе начну волей-неволей — пробираться меж рифами и скалами существующих (хотя бы на бумаге) понятий, оценок и т.д. Нужна полная ясность для самого себя — будет или не будет возможно высказать это в печати (или публично), хотя бы и “в пределах разумности”.

Литература и искусство никогда не были и не могут быть главным в жизни людей. Но дело в том, что они нередко способны выражать в своих формах главные общественные надежды и требования в современности. Они являются фокусом, в котором обнаруживаются самые острые на данный момент и глубокие в перспективе интересы определяющих сил общества. В формах литературы и искусства находят свое выражение (в самых неожиданных порой формах) все те сдвиги, что происходят в сознании людей, что подсказаны существенными переменами, когда новое властно стучится в жизнь и оттесненное, но никак не желающее сдавать позиций старое приобретает особую судорожную активность самоутверждения.

Мы привыкли оперировать обзорами, инвентаризацией фактов литературы во всем неоглядном ее нынешнем объеме, стремясь ничего не забыть, не упустить в привычных перечислениях имен и названий книг, и такой именно способ нам представляется наиболее продуктивным и объективным. Между тем — это все равно, что выводить среднюю температуру года по Союзу, в которой исчезают климатические и метеорологические особенности поясов, краев и времен года.

В искусстве чаще всего бывает так, что перед началом общего значительного поворота, принципиальных изменений в его (искусства) развитии, всеобщее внимание сосредотачивают на себе немногие, единичные факты и явления, часто не только один автор, но даже одно какое-нибудь произведение — и не обязательно крупное по объему и не обязательно в предполагаемом заранее жанре.

“Хорь и Калиныч” ¹ — небольшой очерк в отделе “Смесь” на фоне тогдашних “многоплановых” вещей.

И не обязательно там, где предположено ожидать появления произведений, которые и т.д. (Айтматов (?), Гамзатов) ² .

И не обязательно это произведение охватывает все стороны и проблемы момента, — не обязательно всеобъемлюще по охвату действительности, постановке и разрешению всех проблем, интересующих нас в данное время. Мы же, исходя из предположения об обязательном появлении новой “В[ойны] и мира” и т.п., хотим непременно, чтобы в такой вещи было все. В жизни получается так, что если там и далеко не все, но что-то из самых “существенных сторон”, то это прощается, и на произведении, освещающем лишь одну из “сторон”, сосредотачивается всеобщее внимание (за и против).

21.III. Б[арвиха}.

Все это научное начало ни к чему. Но всегда бывает нужно начать писать, чтобы отвязаться от этой тягомотины, когда стремишься все объяснить “с самого начала”.

Сейчас план статейки таков:

1. Необходимость появления повести С[олженицы]на (первый признак значительности худож[ественного] произв[едения].

2. Она для самых “верхов” и для самых “низов”.

3. Она имеет горячих поклонников, друзей и яростных недругов — третий признак.

Она явилась из необходимости и сейчас сама стала необходимостью.

Она оказалась фокусом, в котором... (ликвидация культа) и уже сама становится фактором борьбы за ликвидацию последствий, за перестройку сознания.

4. “Не тот герой”. Можно было бы, во-первых, сказать, что в композиции вещи решающую роль играет фигура Буйновского.

Но, в конечном счете, герой тот самый, которого называл своим героем — правда.

Есть люди, которые по недопониманию и по инерции поверхностного схематич[ного] понимания, хулят Ив[ана] Д[енисови]ча. Иным из них помогла критика (“Недругов” и “друзей”) понять вещь. ¹

Но есть и такие, которым ничего не поможет, — позиция их достойна сожаления.

Бывают произведения, вызывающие большой шум, споры внутри лит[ерату]ры, не задевая читателя. Здесь иное. Читатель с первых дней — активный участник обсуждения.

“Читал сегодня Бернса. Любопытно, чем он был бы, если бы родился знатным? Стихи его были бы глаже, но слабее — стихов было бы столько же, а бессмертия не было бы — в жизни у него был бы развод и пара дуэлей, и если бы он после них уцелел, то мог бы — потому что пил бы менее крепкие напитки — прожить столько же, сколько Шеридан, и пережить самого себя, как бедняга Бринсли” ² .

(Байрон “Дневники-Письма”).

Я обратил это место в шутку от себя на Арк[адия] Кулешова: что было бы, если бы он писал по-русски? Он, бедняга, был польщен, смеялся, а я подумал, что писать по-русски он не смог в силу, прежде всего, своей крайней необразованности, неначитанности.

Оказывается, он с 11 лет остался сам по себе (“один в хате”): мать осудили в тюрьму за производство подпольных абортов, — учительница. Отец не дождался ее возвращения из тюрьмы (полгода!) и женился на другой. Так мальчик и доучивался в семилетке “один в хате”. Напустил к себе квартирантов-одноклассников, что-то вроде коммуны, а там техникум, стихи в печати и т.д. Потом наезжал к отцу и матери гостем, но уже с ними не жил. Они под конец вновь сошлись. ³

“Если человек способен на лучшее, ему не следует делаться рифмачем. Вот потому-то и досадно видеть Скотта, Мура, Кэмпбелла и Роджерса, которые могли бы быть людьми дела и вождями, а стали всего лишь созерцателями”.

(Байрон) там же, стр. 58.

“Партия несет ответственность за развитие социалистической национальной культуры. Партии не нужны ни дешевый оптимизм, ни лакированная картина действительности. Нам нужна правда жизни, богатая и всесторонняя, проникнутая социалистическим гуманизмом. У нас не должно быть места для произведений, идеологическое и моральное содержание которых направлено против социализма”.

(Тезисы ЦК ПОРП к IV съезду партии. “Правда” от 18.III.64.)

22.III. Б[арвиха].

Воскресенье. В ожидании Оли, с которой поедем в Кунцевскую б[ольни]цу. Похудел за неделю на 2,5 кг, и то еще 97. Унизительные заботы, но возраст подпирает. Прекратил непрерывное чаехлебание с сахаром, принимаю какую-то специю для отжима влаги. За м[еся]ц вернуться бы хоть к прошлогодним 94–95 кг.

Вчера набросал две странички — до перехода: и это хорошо во многих отношениях (то, что у С[олженицына] есть противники).

И это хорошо и поучительно во многих смыслах.

Во-первых, когда к произведению литературы не предъявляют упреков в неправдивости его, в нехудожественности, когда попросту не отворачиваются от него, а читают, всматриваются с таким пристрастием и “отвергают” его по иным мотивам — это всегда свидетельство большой жизненной силы прочитанного, его прямого попадания в главную точку.

Претензии типа “не тот герой” исходят, конечно, из той поверхностной искушенности записного читателя, который усвоил бытующие в нашей критике примитивные понятия о том, что нам будто бы заранее известно, каков должен быть герой (не важно каков он в жизни).

Претензии эти несостоятельны по самой своей сути умозрительных построений: нам нужен такой-то герой, наделенный такими-то качествами, и нам нет дела до того, каков тот герой, которого автор наблюдал в жизни.

Такая претензия — от губительной предвзятости в подходе к художественному произведению, предвзятости, игнорирующей жизненную сложность явлений.

(Не того — многословно и темновато — боже, сколько наврано и как трудно вернуться к правде, уйдя так далеко от нее).

В тот же день. — Дело Бродского (записка на вечере “Н.М.” в Выборгском доме культуры, пук стихов, теперь еще письма Македонова и каких-то двух геологов и “отчет” Вигдоровой — все это “в свете” настоятельных советов Вл[адимира] Cем[енови]ча ¹ “не вникать в грязное дело”) 2 . Налицо очевиднейший факт беззакония: 5 лет за то, что работал с перерывами, мало зарабатывал, хотя никаких нетрудовых источников существования — отец и мать пенсионеры. Парнишка, вообще говоря, противноватый, но безусловно одаренный, м.б., больше, чем Евтушенко с Вознесенским вместе взятые. Почему это меня как-то по-особому задевает (ну, конечно, права личности и пр.)? М.б., потому, что в молодости я длительный срок был таким “тунеядцем”, т.е. нигде не работал, мало, очень мало и случайно зарабатывал, и мучился тем, что “я не член союза” (профсоюза), и завидовал сверстникам (Осину, Плешкову, Фиксину) — членам союза и получавшим зарплату. ³ Но я тянул и тянул эту стыдную и мучительную жизнь, как-то угадывая, что служба, работа в штате (ее, кстати, невозможно было получить) может подрубить все мои мечтания, и, в конце концов, выходит, что я был прав, идя на этот риск. А как я бросил с третьего курса Смол[енский] пединститут и за год “вольной жизни” написал “Страну Муравию”. Я никогда бы этого не сделал, не рискнув так решительно (много раз мне казалось, что ничего не выходит, бросить бы к черту, но бросать уже было нельзя, и так и дописал и “перешел в новое качество”).

23.III.

До прогулки — чтобы отвязаться от этого на редкость мерзостного впечатления. — Фильм “Секретарь обкома” ¹ . Вернее было бы назвать его “Секретари”, ибо они идут в паре как положительный и отрицательный. Однако по выходе из кинозала спрашиваешь себя: а который из них хороший, который дурной? Оба ужасны своей культово-казенной окраской и сущностью, но на самый худой конец — в Артамонове еще есть хоть некие условные, “приданные” черты (чтобы он был отрицательный) чего-то хоть отдаленно человеческого (любит выпить-закусить, похвастаться, а под конец даже разражается монологом о том, что он “не для себя” творил свое гнусное дело (тут пристебнутой оказалась “Рязань”, которой в романе, кажется, нет и в намеке). ²

Странное дело: Денисов (положительный по заданию) подобран в смысле обличья, типажа с каким-то роковым сходством с Кочетовым и с Козловым одновременно. ³ Тонкогубое недоброе лицо, тяжкий “энкаведешный” взгляд “руководителя”, всегда что-то знающего, чего никто больше не знает, и видящего насквозь всех. Фильм о должности, а не о человеке, культ должности. Отвратительная отчужденность от “простых людей”, хотя внешние и тошнотворные черты “близости к народу”, “демократизма” не забыты: здоровается за ручку с охранником при входе в обком, запросто беседует со “своим” шофером, которого забирает с собой, как положено, при переезде в другую область. Колхозники — щебечущий, смеющийся плоским шуткам высокого начальства ансамблец — ни слова о них, как людях, чего-нибудь на свете желающих, кроме выполнения плана поставок мяса и т.п. — Прав Кулешов, что мы, боясь всегда “использования за границей” того или иного случая в нашем искусстве (вроде того же Солженицына), даже не предполагаем, как выгодно могли бы использовать наши враги этот фильм. Его только показать: вот оно, их, т.е. наше директивное, партийное, идейное искусство во всей своей мертвящей казенности, антихудожественности — вот она, их, т.е. наша, ужасная безжизненная действительность, и т.д. Да, такой клеветы, такого очернения никому нарочно не придумать. Точка. Случится, скажу публично об этом фильме — это редкий по цельности образчик, это знамение того искусства и той мнимой жизни, против которых я не перестану бороться всеми силами разума и сердца до конца дней моих.

Если бы это искусство действительно могло утвердиться, — вообразить только, что это то самое, чего “хочет от нас партия”, то жить уже не стоит. —

24.III.

До прогулки. На вчерашней утренней прогулке постепенно успокоился. Очень хорошо: этот фильм — образцовое произведение искусства, созданное по идейно-эстетическим принципам кочетовщины. Это фокус, в котором все обнаружилось с предельной ясностью, никаких отклонений. Описать весь этот набор средств показа действительности — и все налицо. Вечером подсел к нашему столу Романов А.В. (министр кино) и сообщил, что “этот фильм очень не понравился Н.С.”. Главным образом из-за мотива “ларионовщины”. Разве, мол, дело в Ларионове, ведь мы сами его... Т[аким] обр[азом], фильм вряд ли будет выпущен, к сожалению, ибо выгоднее для дела было бы ему быть на виду и служить примером, как, например, “Куб[анские] казаки”. —

(Позавчерашнее посещение мною соблазнителя Аркашки ¹ после кино дало вчера заметное повышение давления — 150, а было уже нормальное — 120. Впрочем, м.б., врачиха ошиблась. Вчерашнее — пустяки, вряд ли отразится, но нужно это знать). —

Вчера статья начала связываться, зачин во всяком случае. Дальше будет развита мысль о том, что, во-первых, подлинное произведение искусства, к тому же берущее за самое живое, не может быть снято посредством критики, любого охаивания и т.п. С ним ничего не поделаешь, т.к. и нападки в таком случае не только не оправдываются, но, наоборот, часто достигают противоположных результатов, т.е., никак не входивших в расчеты этой критики. Явивши[сь] в такой атмосфере “духовного освобождения”, эта вещь, будучи фактом искусства, отозвавшегося не на “потребности сознания”, является и фактором борьбы против того, наличие чего в нашем общ[ест]ве обозначают эти нападки (хотят или не хотят того критиканы).

Читательская критика нередко следует навыкам профессиональной — самым дурным ее приемам и посылкам, но бывает и такая (и в ней главная сила), которая не приемлет, остро возражает профессиональной и способна многому поучить ее.

Словом, все хорошо. Судьба “Одного дня” куда завиднее любого произведения, одобренного сверху в иные времена и хвалимого без удержу по всем горизонтам.

Для концовки — мысль о невозможности “запаять” настоящее в искусстве.

Собрание сочинений

В 5 томах:

Том первый: Стихотворения.

Том второй: Страна Муравия,

Василий Теркин.

Том третий: Дом у дороги,

За далью — даль,

Теркин на том свете.

Том четвертый: Родина и чужбина.

Том пятый: Статьи и заметки.

“Томами” являются на сегодня лишь первые три. 4-й и 5-й — это еще полутома. Они должны и могут быть дополнены, один — рассказами и очерками, другой — всякого рода статьями, заметками, речами (нужно включить и кое-что из того, что указано в письме одного читателя по книжке “Ст[атьи] и заметки”) ² . Это все еще до “Пана Твардовского”, до настоящей старости. —

25.III.

Продвигаюсь помалу, только не сбиться на мелочные возражения вздорной критике, не доказывать самоочевидного, не пускаться в боковые подробности. — С высоты времени, под знаком идейно-политической сегодняшней сути дела.

Отвлекался чтением корректуры “Теркина” для “Шк[ольной] б[иблиоте]ки” Детгиза. Давненько не читал его, — здорово все же, хотя есть главы послабей (“Поединок” — вся из головы, “Т[еркин] ранен” — обветшала, вся еще на финских впечатлениях. А так в двух-трех местах даже прослезился как чужой хорошей вещи, но не впал в умиление — вижу, что отпечаток времени уже лег на некоторые главы (длиннотки). Вычеркнуть смог лишь две строфы:

1. Мимо их висков вихрастых...

Какие же вихры, если они стриженые.

2. И покамест неизвестно...

Эта строфа только разрывает музыкальную связь:

Переправа сорвалась.

Переправа, переправа... и т.д. ¹

И еще строку (пятую у собаки ногу):

В эту памятную зиму...

Она как-то уцелела с 40 г., когда в виду имелась только одна военная зима — финская. 2 И некоторые словечки: От кого всегда держала. Всегда на “вдали”. И еще кой-что.

Попробовал было вставить строфу с “недоедом” для переклички к “недосыпом”:

Мол, здоровью не во вред

Закусить покруче

И за прошлый недоед,

И на всякий случай. ³

Вчера весьма серьезное решение ЦК и Совмина “Об извращениях” ⁴ ... Пожалуй, это из тех документов, что включают более решительные и бесповоротные слова, чем многолюдные прения и резолюции многодневных “исторических форумов”. Но неужели нужно было 10 лет, чтобы решиться на это, вернее, сказанное и записанное о самостоятельности планирования колхозами своего производства наконец-то счесть серьезным установлением жизни реальной, а не мнимой. —

Читаю “Дневники-письма” Байрона. ⁵ Странно, что я дожил до середины шестого десятка, имея смутное представление об этом всеевропейском и мировом для своего времени кумире, воздействие которого на многие литературы, в т.ч. русскую, так значительно. Правда, перечитывать его не тянет, читал его давно — “Каин”, “Манфред” — в отрочестве без малейшего понятия, а потом еще “проходил”. Подозреваю, что эти записи живее и реальнее рисуют его выдающуюся личность и ум, чем сочинения, потрясавшие его современников. А пожалуй, Бернс в каком-то смысле оказался долговечней Б[айро]на, хотя последнему делает честь его прозорливость относительно “незнатного” Бернса. —

Неприятности (опять!) по № 4 ⁶ . Приедут Дем[ентьев] и Лакшин. — Так или сяк, после объявления премии К[омите]том придется решать вопрос: или и без меня все идет хорошо, или же и со мной никакого толку не предвидится. ⁷ —

26.III. Б[арвиха].

Нелепо доказывать бессмыслицу или издевательский характер упреков критики по адресу заключенного Шухова в том, например, что он думает о еде, будучи голодным, а не занят более возвышенными размышлениями, или в том, что он — натура пассивная, “каратаевская”, т.к. не протестует против лагерного режима; не ведет борьбы, — против чего и кого — критики обычно не договаривают. Но глубокомысленные потуги к тому, чтобы лишить Шухова отличительных черт человека, сформировавшегося в советскую эпоху, нужно решительно отвести за полной бездоказательностью таких утверждений. Человек труда, способный даже в столь специфических условиях испытывать радость труда, увлечение и порыв в артельной работе, находить в ней — и только в ней, целительную душевную отраду и опору своего человеческого достоинства — такой человек не может быть противопоставлен понятию об особых качествах советского общества. Нет. Он поистине плоть от плоти и кровь от крови этого общества, и частица его трудовой сноровки, умелости, прекрасной рабочей удали несомненно сливается с историческим трудовым подвигом народа, прошедшего пятилетки, годы войны и послевоенного строительного напряжения. Здесь, как и там, Иван Шухов работает — воодушевленный трудовой спайкой с товарищами по бригаде, работает самозабвенно и заражает других — столь различных по своей жизненной судьбе и одинаково удрученных своим нынешним положением — заражает благородным чувством трудового участия, в чем-то неизмеримо большем, чем возведение корпуса безвестной ТЭЦ в безрадостном краю лагерного Заполярья. Да, Шухов и его товарищи не забывают и о выведении “процентовки”, о том, чтобы не подвести бригадира Тюрина и, может быть, выиграть какую-то мизерную хлебную надбавку, но одного этого было бы далеко не достаточно для проявления себя в осмысленной работе, исполненной настороженной сметки мастерства и горячности увлечения. Вспомним только, как Шухов без уговора берет на себя самое ответственное рабочее место и спрямляет кладку стены там, где, должно быть, были приложены руки не такие умелые и не такое усердие. Я не знаю в нашей беллетристике описания трудового подъема, выполненного с такой неподдельной, захватывающей читателя силой. Нет, пожалуй, я мог бы сравнить — не по мастерству и безупречной экономности изображения, но по самому настроению, подмывающей музыке слаженных усилий трудового коллектива лишь с трудовыми эпизодами в небольшом и, к сожалению, еще не замеченном критикой очерке рабочего-монтажника В. (?) Кондратьева ¹ в № 3 “Нового мира”. Там тоже налицо эта рабочая удаль, мастерство, точность (даже щегольство) людей, связанных как бы единым дыханием. Но там не мастерок и носилки с раствором или шлакоблоками, не тяжкий ручной труд, а современные механизмы, инженерный расчет и разнообразное техническое обеспечение и не только это, <там> еще и свободные, тепло одетые, здоровые люди, привыкшие знать себе цену, гордые своей рабочей славой и участием в завершении знаменитых гидростроек страны. Но странным образом эти картины труда производят на меня, читателя, сходное волнующее впечатление прекрасной поэзии труда, задушевной связи товарищей, круговой рабочей поруки. Можно еще добавить, что и там и там выступает еще одна сила: покоряющее читателя знание авторами дела — до деталей и подробности — то безусловное знание, которое позволяет и не быть уж слишком подробным в описании, не щеголять терминологией и излишне-специальными “тонкостями”, чем обычно грешат авторы, не обладающие этим особым богатством художника: непосредственным личным трудовым опытом.

Заслуга С[олженицы]на как раз в том, что он избрал этого героя (его глазами и словами).

Вчера — папка с почтой из редакции, сидел с 6 ч., всех рассовал и после завтрака стал было вянуть. Особая тоска от писем по делу “тунеядца Бродского”. Поговорил по телефону с В.С., с Дементом, здесь с Исаковским и Кулешовым ² . — Иду в 3 ч. к Маше, Оля, м.б., не поедет, нездорова, в чем она обычно крайне неохотно сознается. — Иду подставлять свои “статьи” под брандспойт, который направляет та или иная из молодых женщин водолечебного отделения — беда, не могу привыкнуть, чтоб совсем не испытывать неловкости. —

27.III. Б[арвиха].

Дополз до девятой странички. — Нужно все время мысленно возвращаться к началу, — то ли говоришь, что думаешь и что надо, или поддаешься капризному течению и попадаешь в один из множества возможных рукавов и уже лепишь, что набегает. Ах, как легко написать претенциозную глупость, как много подворачивается слов “для красоты” только, а порой и просто повторяющих кого-то или что-то пустопорожнее. —

Вчерашнее посещение Маши в больнице самое горькое из всех: показала мне зажившую ногу с черными стежками шва на икре и здесь же выступающим узелком “недочищенной” вены, на которую, оказывается, указал и профессор некий, смотревший ее в последние дни. Это значит, что может быть очень скоро опять старушке ложиться на операцию, во всяком случае — начинать ждать такой или иной штуки. Не стал говорить Оле об этом, — бедняжка моя и так, видимо, еле тянет — вчера и сегодня прихварывает, не ходила в школу.

То вдруг опять вспомню, что где-то у родни покойного А. Рутмана в Москве, м.б., уцелел мой однотомный Лермонтов, переданный ему в Брянске году в 28-29 за долг в 5 р. — Предложить бы за этот однотомник любое собр[ание] соч[инений] Л[ермонто]ва, коль уж самому заботиться о реликвиях будущего музея, но это возможно только через Осина, а не хочется. Можно бы поискать и заказать это издание в Лавке ¹ , но это уже будет не то, не тот наш Лермонтов Загорьевский, что отец привез, из тюрьмы вернувшись, вместе с Пушкиным, которого почему-то передал мне, а Лермонтова — старшему брату Косте: м.б., это уже было, когда я марал бумагу стихами, и мне уже отводилась должность Пушкина.

Лермонтовский Кавказ, воспринятый в отроческом чтении, не совпадающий с современным, увиденным много лет спустя — не разместить на его дорогах и курортах Бэлу с Казбичем и др. —

 

28.III. Б[арвиха].

Подвигается. Конечно, м.б., все, что я с известным напряжением уясняю для себя и стараюсь связно изложить, вовсе не так уж ново и глубоко, но все же я иду к главному вопросу, пытаюсь сформулировать в общедоступной форме то, что, как мне кажется, не сформулировано, во всяком случае, не стало привычным понятием, — на что не каждый решится.

Иногда мне даже кажется, что я “не по чину беру”, залезаю, куда не положено, и что из этого ничего реального, печатного не получится. Но, боже мой, куда более невероятным представлялось напечатание “Ив[ана] Д[енисови]ча”, да и моих “Далей” (“Так это было”) или “Т[еркина] на том свете”.

Правда, до опубликования казалось, что только бы опубликовать эти вещи — остальное приложится. Опыт показывает, что это далеко не так. Нельзя думать, что и эта статейка сразу все перевернет, но она найдет отклик в душах людей, позволяющих себе роскошь думать, лично симпатизировать чему-то или отрицать что-то. А появись она в “Правде”, м.б., заставит придержать язык безответственному и наглому вранью, горлопанству и провокации. —

Не нужно бы, ох, не нужно бы заходить в дообеденные полчаса к Аркашке с его обеспечением, да уж где наше не пропадало!

 

31.III.

Так-сяк статейка подвигается к концу. Для меня и в этом скромном случае важнейшим побудителем к работе является то, что ничего необходимее и важнее для данного момента я не мог бы сейчас писать — это неотложное.

Сегодня надеюсь сдать на машинку то, что есть (или будет) к полудню, когда поеду в Москву для встречи с Эренбургом ¹ . —

Примерно:

Изложить о кавторанге по корреспонденции в “Известиях” ² . Затем:

Подчеркнуть это тем более необходимо, что, к сожалению, у некот[орых], пишущих об “Одном дне Ивана Денисовича”, проявляется почти нескрываемое отношение к Шухову, его товарищам по судьбе и ко всем-всем этим “людям из-за проволоки”, странное высокомерие как к миру, с которым они, во всяком случае, слава богу, ничего общего не имеют.

1) Эти люди забывают, что только случай или ребяческий возраст мог уберечь их от такой же судьбы, и хотят они того или не хотят, но это их превосходство над жертвами произвола и беззаконий минувших лет покоится на той самой самоуспокоительной казенной философии бывалых времен, которая формулировалась обычным: “У нас зря не сажают...”.

2) Есть и молчаливое неприятие “Ив[ана] Д[енисови]ча” со стороны людей того печального жизненного опыта, который говорит: подождем да поглядим, как еще оно обернется. Прочесть-то они прочли от строчки до строчки, с полным сочувствием или угрюмым неприятием, но и в частной беседе воздержатся от каких-либо суждений: о, эта житейская мудрость, крепко усвоенная и довольная сама собой.

И как это ни прискорбно, такое отношение к необычному по силе и воздействию на миллионы читателей, такая похвальная в былые времена сдержанность заметна и со стороны некоторых почтенных литераторов. Правда, здесь к прописной мудрости воздержания примешивается несомненно и другое. Эти люди не могут не видеть, не чувствовать, что какой большой читательский интерес прихлынул к этой скромной, малого объема повести и, увы, она заслоняет их многообъемные, неторопливые сочинения — лишенные жара живой.

3) Все это многообразие мнений, суждений и даже умолчаний относительно повести Солженицына заслуживает глубокого внимания и изучения. — Оно весьма показательно для переживаемого нашей литературой в целом момента, хотя сама она еще недостаточно, м.б., осознает это.

Только после исторических съездов партии, вынесших окончательный приговор всему тому, что отмечено в нашем развитии знаком культа личности, могла появиться или, лучше сказать, не могла не появиться эта суровая и мужественная, пронизанная светом социалистического гуманизма повесть о человеческом в нечеловеческих условиях, о великой силе духа советских людей, — повесть, с бесстрашных партийных позиций приоткрывшая завесу над прошлым.

В этом политическое содержание повести, которого нельзя переоценить.

4) Мы в самых беглых чертах коснулись характеристики только двух героев повести, а их там много, и каждый заслуживал бы отдельного и подробного рассмотрения и толкования, — так правдивы эти мастерски исполненные портреты, иногда с минимальной затратой красок, одним безотрывным обводом контура, и такие незабываемые. Какой многоговорящей, глубоко впечатляющей тенью встает с этих страниц, например, безмолвная фигура старика, который ест, зажав шапку под мышкой, с невозмутимым благообразием человека, которого никакая форма насилия, ничто не может унизить. И это достоинство благообразия — как гордый вызов противостоит всему неблагообразию обстановки и свидетельствует о таких неодолимых духовных силах, которые заставляют вспомнить образы (оживают в нем) поистине революционеров-большевиков, людей несгибаемой воли и незапятнанной чести. Разве этот, в немногих строках набросанный безымянный портрет — не один из самых дорогих нам героев повести?

Но незримо, но явственно среди всех ее героев живет, присутствует, высказывается еще один герой этого произведения — суровый и беспощадный, сердечный и взыскательный, отвечающий за себя и за всех остальных — это ее автор, который хоть и ведет свой рассказ как бы только словами Ив[ана] Д[енисови]ча и видит все вокруг как бы только его глазами, но неотрывно с ним и со всеми другими проходит от первой до последней страницы “Одного дня”. И как многозначительна его встреча с Буйновским за пределами повести, на борту легендарного крейсера “Аврора”.

А в целом здесь хочется привести слова молодого Толстого, которыми он заканчивает один из своих севастопольских очерков: “Главный же мой герой, который был и всегда будет прекрасен — этот герой правда” ³ .

(отсутствие жалостливости)

5) Юмор! (нац[иональный] характер). Работает, зябнет, тоскует, радуется и даже шутит! Да, да, и шутит, и заставляет уже нас — смеяться. Это одна из самых победительных сторон...

6) История русской литературы знает немало примеров того, как непредугаданное и неожиданное, скромное по объему и выбору объектом изображения как бы только частного случая действительности, одного из уголков ее, до поры не привлекавшего внимания прославленных мастеров пера, — как такое произведение становилось знаменательной вехой в развитии лучших, наиболее перспективных ее тенденций.

А. Солженицын опубликовал до сих пор всего четыре небольших по объему вещи. Неслыханный успех первой из них не заставил его стать певцом лагерной темы, хотя иному автору материала, которым располагает Солженицын к этой теме, хватило бы на всю его писательскую жизнь.

Каждая новая вещь Солженицына — новый материал жизни: послевоенная деревня, прифронтовая ж.д. станция первой военной осени; нынешний день учебного заведения в большом областном городе. Каждая из этих вещей — новое свидетельство многосторонней талантливости автора. Перед ним большой писательский путь, на котором, несомненно, будут новые и, может быть, еще более значительные удачи, могут быть и трудности, и задержки, и промахи.

Но одно несомненно, что уже первой своей повестью он напрочно вписал свое имя в историю советской литературы, и поворотное значение этой повести в развитии сов[етской] лит[ерату]ры будет со временем выявляться все более очевидно.

2.IV.64. Б[арвиха].

До прогулки.

Статья, по-видимому, получилась — это явствует из того, что теперь нас уже более занимает ее опубликование в ближайшее время. Ни на что другое я не мог потратить здесь время более продуктивно. И сейчас даже подумал, что если на худой конец (весьма возможный) она не попадет в печать “к христову дню”, ее прохождение по инстанциям будет иметь значение и с точки зрения той конкретной задачи, которой она посвящена (премия Солженицыну).

Намахалась она сравнительно легко, нужно было только следить за главной мыслью. Но вчерашнее “чтение” ее с Дементом ¹ и Лакшиным было архиполезно, — отваливались целые куски, иногда сами по себе даже интересные (об именах лит[ературных] героев и др.), но все же расслабляющие главную пружину, или обозначились проемы, которые необходимо занять существенным, неотложным предметом содержания. (Не обошлось, конечно, без некоторого обострения с Дем[ен]том, в котором порой просыпаются его прежние инстинкты (о “протесте” и “борьбе” против “беззаконий на местах”, т.е. лагере). Продолжаю думать, что прав Солженицын, а не его критики.

Сегодня день перебелки, — перенесения на чистый экземпляр всей правки и внесения необходимейших добавлений, хотя статья и так уже под печ[атный] лист, и объем может стать ближайшей благовидной причиной к ее неопубликованию. —

1. Ленин об “использовании врагами” правды о наших изъянах.

2. О “принципиальной невозможности” присуждения премии за такую вещь.

3. О языке повести (в др[угих] вещах эвфемизмов у Солженицына нет!). ²

4. Об особом тоне в отношении критиков к Шухову и вообще заключенным, — все-таки — заключенные, а “у нас зря не сажают”.

5. Цит[ата] из Л.Ф.?..

“Мы нисколько не закрываем глаза на то, что всякое слово, которое будет здесь произнесено, будет перетолковываться, что к нашим признаниям будут прислушиваться агенты белогвардейцев, — но мы говорим: пусть!

Мы гораздо больше пользы извлечем из прямой и открытой правды, потому что мы уверены, что если это и тяжелая правда, то, когда она ясно слышна, всякий сознательный представитель рабочего класса, всякий трудящийся крестьянин извлечет из нее единственно верный вывод”.

Ленин, 4-е изд. т. XXIX, 231. ³

3.IV.64. Б[арвиха].

Еду на Комитет, хотя З.Б. ¹ сказала, что это заседание можно пропустить — все равно там меня ждет перебеленная статья, нужно говорить с Л.Ф., нужно присмотреться к народу на К[омите]те, нужно на обр[атном] пути заехать к Маше, ее опять забинтовали, не дай бог, и отложили выход на волю до 10-го, что, конечно, неточно и т.д. Вторая половина м[еся]ца может у меня здесь пойти кувырком: из 15-ти дней — 6–7 для Москвы. —

Конечно, с провалом (очень, очень вероятным) Солженицына при голосовании еще не резон тотчас впадать в ликвидаторство, еще есть запасные позиции, на которых можно держаться с достоинством и честью, но только держаться.

Роман С[олженицы]на, бог его знает еще — что это такое, но будь он хоть какой, его встретят в штыки, обзовут так и этак (если даже удастся его напечатать). Словом, будет куда труднее. Но такова, по-видимому, наша доля. — Я иду к человеку, от которого сейчас, в данном конкретном случае (моя статья), много зависит. Но у меня не только нет уверенности, что он сочувствует мне, но, скорее, есть уверенность, что в душе он желает провала С[олженицы]на по своим особым, далеким от лит[ерату]ры, соображениям. Тут опять бескультовые условия используются в чисто культовых целях: “Демократия-с”...

Но очень хорошо, что я в эти дни сосредоточился на этом деле, я добрался, кажется, до ясности — невеселой, но, по кр[айней] мере, несомненной, я знаю, на какой стороне что. Силы тьмы — все, кто великолепные решения съездов принимает лишь внешне, в глубине считая, что все это “только так” (и не без некоторых оснований). Силы жизни считают: пусть себе отчасти это, может быть, “только так”, но мы намерены понимать это не как “только так”, а всерьез и утверждать эту серьезность до конца. Если бы силы тьмы перевесили, то на длительный срок вообще нечего делать в смысле журнальном, общественном, нужно уходить “на творческую работу”, т.е. писать потихоньку в сундук, а это уже — как пенсия.

Третьего дня в “Изв[естиях]” статья памяти Раскольникова, где отмечается его разоблачительная деятельность против культа в условиях невозвращенства (во Франции). Это беспрецедентное дело в нашей печати. Человек по вызову его в Москву из-за границы, сообразив, что к чему, едет во Францию и там в буржуазной печати (не в коммунистической же!) выступает против Сталина и его режима. Это решительно новое во многих смыслах. ²

Записи Тарасенкова о Пастернаке рисуют последнего во многом как умного, честного и глубоко несчастного человека, по-своему, но в общем правильно понимавшего то время и трагическую роль искусства. Мы, говорит он, совершаем поход на подводной лодке, с редкими выходами на поверхность, почти без воздуха, а должны петь о поездке на яхте, солнце, воздухе и всяческих озонах. ³ Жаль только, что все это записал Толечка, как он иногда подписывался, который вульгарнейшим образом отказался от Пастернака, когда это было к его выгоде, и порядочно преуспел. ⁴

10.IV.64. Б[арвиха].

На обороте вырезки из Литгазеты от 7.IV. прочел сообщение о смерти Бориса Сергеевича Бурштына (Иринина), которого я знал со смоленских ¹ времен. Незадолго до этого как-то в редакцию заходил человек, кажется, поэт Белинский, с просьбой от Елизаветы Яковлевны ² , чтобы я позвонил Блохину (?) и попросил его лично сделать операцию Иринину, которая только и может его спасти. Еще одна история, когда я отказал родным известных мне людей в “принятии срочных мер” (1-й раз — Еголин А.М.) и оказался как бы виновным в их смерти. ³

Записывать сколько-нибудь подробно перипетии “битвы русских с кабардинцами” из-за кандидатуры Солженицына на Комитете не имеет смысла — она зафиксирована так ли сяк в стенограмме.

Выступал дважды (еще дважды — по Серебряковой и Исаеву) ⁴ . Пережил невозможное напряжение и муку: сплоченность лагеря “кабардинцев” и иже с ними (гнусность Тихонова и Анисимова) ⁵ .

Что-то все же произошло: К[омите]т, несмотря и вопреки воле руководства и действиям прибывшей специально для этого случая тяжелой артиллерии в лице Павлова (от “молодежи Советского Союза” ⁶ ) и Титова (“от космонавтов”), — несмотря и вопреки всему этому — восстановил Солженицына в списке для тайного голосования.

Мне очень помогла работа над статьей — так я ее по памяти почти всю в два приема выцитировал, заостряя отдельные положения и пр. Конечно, многое и упустил, хотя кое-что и добавлял по непосредственной надобности “битвы”. Уже вряд ли удастся напечатать статью — обоих редакторов нет, как нарочно, В[ладимир] C[еменович] c Н[икитой] С[ергеевичем] в Будапеште ⁷ , с Л.Ф. не удалось связаться по телефону (трижды звонил по вертушке — то “нет”, то “не будет”). А В.С. до зарезу, до крайности нужен уже не с точки зрения опубликования статьи, а в связи с гнусной выходкой Павлова в отношении Солженицына (“Он, мол, не был политическим заключенным, и нечего ему приписывать борьбу против культа личности”) и всей “постановочной” сущностью его появления на комитете.

Статью — в случае наименее возможного случая итогов голосования — можно будет напечатать без хлопот в любом месте; в случае же вероятнейшего — развить, дополнить, в частности, сравнением с Воспоминаниями Кирпичникова (?) в изложении покойного Вл[ладимира] Борисовича ⁸ и напечатать хотя бы в “Новом мире”.

Были в эти дни и очень грустные мысли, тягостное и тоскливое чувство: кабардинцев много, и они стайно, по-звериному дружны, идут на рожон, ничего не боятся, чуют, что нет на них настоящей управы — облавы.

Но все же были основания быть немного довольным собой — сделано все, что велели долг и совесть, м.б., даже через силу-возможность. Когда поступаешь так — как иначе не мог, не хотел поступить — на душе лучше, — что бы там ни было. — М.б., завтра привезу Машу, пошел 3-й м[еся]ц, как она в больнице.

11.IV.64. Б[арви]ха.

День этот — необычайный, тревожный, начался вчера с разговора по тел[ефону] c Дементом, который мялся, не договаривал и явно “перепоручал” мне одному все эти радости, что предстоят сегодня.

К 3 ч. было известно, что:

1) Караганова вызывали “туда”, т.е. к одному из членов к[омите]та, прямому начальнику К[арагано]ва по линии кино, стругали, стращали и т.п., рекомендовали сегодня, т.е. 11.IV, представить мнение теокиносекции в другом виде. Отказался впредь до “прямых указаний” — в этом роде. ¹

2) Речь явно идет о переголосовании списка — с недвусмысленной целью.

3) Возможно, будет созвана партгруппа. Это бы неплохо, я сам подумывал, что ее необходимо созвать для приведения в чувство Грибачевых, Прокофьевых, ² и т.п. Теперь она будет созвана для других целей, но все равно.

4) В редакции появился Солженицын. На мой прямой вопрос дал четкий по-военному ответ: 58-10, ч[асть] 2 и 58-11. Реабилитирован за отсутствием состава.

5) Еду для оформления запроса в воен[ную] коллегию и получения выписки.

А поезд из Будапешта только вчера утром тронулся, — где он сейчас, боже мой, как это важно и нужно. —

12.IV.64. Б[арви]ха.

С новой страницы и другими чернилами. Das ist alles!

Вчера вышел к завтраку до 9 ч., взял у коменданта “Правду” — вот оно: ред[акционная] статья на месте и в том, примерно, объеме, что предположенная мною моя с ее мыслившимся в течение этого м[еся]ца эффектом. ¹ В город поехал, чтобы оформить получение “копии судебного определения по реабилитации Солженицына” (накануне вызвал к 10 ч. С[офью] Х[анановну] ² ), встретиться с А[лександром] Исаичем, но на К[омите]т уже думал не ходить. Однако, под влиянием, м.б., звонка моей милой девочки (“Папа, все-таки, м.б., тебе лучше уж до конца”...) и соображения о том, что могут попросту истолковать непоявление как трусость и загул отчаяния, поехал. Там сразу успокоился, видя себя неустрашившимся и ясным, отбыл свое, отвесил Павлову ³ в виде “справки”, что положено, и обеспечив себе благовидный (хотя и понятный в своей демонстративной сущности) уход (“В больницу, перевожу жену”...), вышел “скромно и гордо”. Да, все. Новая полоса жизни, ибо “лучшего” случая уйти из “Н.М.” уже не дождаться — будет хуже.

И чувство молодости странной...

13.IV. Б[арвиха].

Вчера собирался на этой странице сформулировать для себя полнейшую оправданность и целесообразность моего ухода из “Н.М.” в связи с “манипуляциями” против Солженицына, против меня и против — бог весть кого — со стороны известного Отдела.

Но после разговора с Валей по пути от больничных ворот до гл[авного] корпуса — она просто горько заплакала, моя бедная девочка, видя, что я говорю не в аффекте, не сгоряча, а серьезно, после встречи нашей семьи за столиком больничного фойе (коридора), настроение мое подалось в сторону “непреклонности и терпенья”, м.б., еще на некоторый срок. По крайней мере нужно убедиться в решительной невозможности продолжения работы в ж[урна]ле (ближайший случай — роман Солженицына), нецелесообразности дальнейшего “терпения”. ¹

Сегодня постараюсь увидеться с В.С. — многое прояснится. —

14.IV.64. Б[арви]ха. 6 ч.

Сегодня еду голосовать, участвовать в акции заведомо незаконной, происходящей в нарушение элементарных норм общественной демократии, т.е. в гнусном деле, и иначе не могу поступить в силу только “божественного закона” партийной дисциплины: такова воля ЦК, недвусмысленно выраженная в ред[акционной] статье “Правды” и “мероприятиях” по обеспечению недопущения кандидатуры С[олженицы]на в список для тайного голосования.

Что же, собственно, произошло и происходит? То, что подступало уже давно, издалека, сперва робко, но потом все смелее — через формы “исторических совещаний”, печать, фальшивые “письма земляков” и т.п. и что не может быть названо иначе, как полосой активного, наступательного снятия “духа и смысла” 20-го и 22-го съездов.

Так только я могу оценивать это, принадлежа к тем людям в партии и наиболее близким ей вне ее рядов, которые всерьез и с радостным доверием отнеслись к этому “духу и смыслу” и несут его в себе; в противоположность тем “многомудрым”, которые аплодируют этим съездам вместе с нами, про себя считали и считают, что все это “только так”, “для политики”, а на самом деле, мол, все остается, как “в старое доброе время”.

Что произошло и происходит фактически.

1. Премия этого года принадлежит единственно Солженицыну — это подтвердили его враги, опасения которых перед результатами голосования были столь основательны (несмотря на активность “бешеных”), что они пошли на прямую фальсификацию, на ложь (“Правда” вопреки тому, что сама же утверждала недавно), на “организацию” мнения членов К[омите]та — коммунистов способом “команды” (“была команда” — К-в).

“Какое это несчастье — быть членом партии, слава богу, что я не коммунистка и могу не участвовать в бесчестном деле против своей совести” — это слова члена К[омите]та, артистки К[онюхо]вой я уже услышал в редакции, переданными со слов члена К[омите]та К[арагано]ва.

2. Прием, употребленный Павловым, хоть и разоблачен мною оглашением документа, не утрачивает своего первоначального назначения и смысла: за очевидным недостатком аргументации, дискриминировать политически человека, автора повести, заплатившего за ее правдивость и силу таким “жизненным опытом”, который ни в какой другой области еще не принес ничего, идущего в сравнение с ней (повестью) в смысле борьбы с культом.

3. Ссылка на “народ”, на “большинство писем читателей” — ложь и мерзость. Большинство — и решительное! — письма восторженные, благодарные, умные — и они истинная ценность, в отличие от писем “против”, которые делятся на две категории: 1) от недомыслия и привычного следования сигналам “бдительной критики” и 2) от ощущения или сознания того, что эта повесть то новое, что беспощадно разворачивает твердыни прошлого.

4. Кто на К[омите]те был активно, открыто за или против кандидатуры Солженицына? (из литераторов).

За. — Крупнейшие писатели нац[иональных] литератур: Айтматов, Гамзатов, Стельмах, Токомбаев, Н. Зарьян, М. Карим, Марцинкявичюс, Лупан — из них трое — лауреаты Лен[инской] премии (всего — 4). ¹

Против. — Бездарности или выдохнувшиеся, опустившиеся нравственно, погубленные школой культа чиновники и вельможи от лит[ерату]ры: Грибачев, Прокофьев, Тихонов, Ив[ан] Анисимов, Г. Марков (полтора лауреата — Прокофьев и Грибачев). ²

Н. Тихонов имел возможность увенчать свою пустопорожнюю старость поступком, который окрасил бы всю его литературную и гражданскую жизнь самым выгодным образом, но этот “седой беспартийный гусь” предпочел другое — поделом ему презрение, в лучшем случае — забвение.

Что говорить о роли чиновников от искусства — министре Романове, Т. Хренникове ³ или постыдной роли бедняги Титова, выступившего “от космонавтов”, как Павлов “от комсомола”. О последнем не речь, но Титов сказал нечто совершенно ужасное (во втором выступлении) с милой улыбкой “звездного брата”: — “Я не знаю, м.б., для старшего поколения память этих беззаконий так жива, и больна, но я скажу, что для меня лично и моих сверстников она такого значения не имеет” (не букв[ально] но точно).

Отрывки из записи беседы с бразильским публицистом, членом компартии, товарищем Педро Мотта Лима. 4

— Как встречена повесть А. Солженицына в Бразилии?

— Так же, как 20-й съезд КПСС, учитывая, конечно, все различие масштабов и, так сказать, жанров этих явлений. Антикоммунисты, как обычно, пытаются использовать правду в интересах лжи. Но эта попытка — бумеранг, ибо надо объяснить главное: почему вы сами публикуете такие вещи. Это не манная кашка. Чтобы переварить такую правду, надо иметь крепкий желудок. Нет беспросветной правды. Беспросветна ложь. Вообще весь суровый тон Солженицына во многом родственен тону Шолохова в “Тихом Доне” и в “Судьбе человека”. Солженицын, как всякий настоящий художник, нуждается не в славословии, а в понимании. И все же я не удержусь и скажу: эта повесть — один из предвестников того искусства, которым Россия еще удивит, потрясет и покорит мир не меньше, чем когда-либо раньше, — того искусства, которое расскажет миру обо всем хорошем и тяжелом, что пришлось вам пережить. Такие художники — гордость вашего народа, но они и наша гордость.

(О статье “Здравствуйте, кавторанг!”):

— Вот лучшее предисловие к зарубежным изданиям повести. Обязательно сообщу об этом в нашу прессу (тов. П. Мотта Лима выполнил свое намерение).

Если все это останется в силе. То будет ясно, что произошел переворот не государственный, но партийно-идеологический переворот, направленный против 20-го и 22-го съездов.

Само собою, переворачивается (открывается) новая страница и моей литературной и жизненной судьбы, независимо от того, как долго я еще смогу проявлять душевную “непреклонность и терпенье” при фактической преклонности.

Ведь я уже распорядился снять с 4 кн. ж[урна]ла чудесные письма читателей в защиту кандидатуры Солженицына (их нет для общественности, как нет моей статьи в печати, а есть ложь правдистской ред[акционной] статьи) т[ак] к[ак] я не имею права продолжать на страницах ж[урна]ла агитацию за при наличии “прямых указаний” и самого факта исключения кандидатуры Солженицына из списка на голосование. —

Вперед, и горе Годунову!

 

15.IV.64. Б[арви]ха. День отъезда.

Кончилась-таки эта стыдная колготня на Неглинной ¹ , если не считать, что еще, пожалуй, будут разыскивать для подписания протокола.

В[ладимир] С[еменович] сказал свое обычное “буду рад”, но рад, конечно, он не был, вообще, как-то грустноват, похудел, м.б., это объясняется только усталостью от поездки, а, м.б., и еще чем. Всезнающая Зоя Борисовна в присутствии ученого секретаря ² спрашивает меня: “Правда ли, что Н[икита] С[ергеевич] собирается, справив 70-летие, уходить на покой?” — Не дай бог, хуже ничего и придумать нельзя было бы на нынешнем этапе. Все выправят, все повернут за милую душу, само понятие культа личности снимут. Не дай бог. Впрочем, не верится, не бывает так. Тот тоже грозился уйти на покой, быть лишь советчиком (этому не оставят и этой роли — при жизни развенчают!), но ушел лишь помимо своего желания. ³ —

Рассказал о своем разговоре с Н[икитой] С[ергеевичем] в вагоне на обратном пути, о чтении ему вслух статьи в “Правде” ⁴ . Из всего явствует, что Н.С. действительно не хотел, чтобы Солженицыну была присуждена премия, считая, что это кем-нибудь (многими) будет понято как следствие его “прямых указаний”, поскольку широко известно его участие и благословение на выход в свет этой вещи и последующие высказывания (при наличии в “кругах” иного отношения к ней). Этому можно верить, и это, как я и сказал, делает честь ему, его скромности и осторожности, но может свидетельствовать и об опасливости, нежелании раздражать кого-то.

Опять же эта статья: он не мог знать, и этого ему не мог объяснить Вл[адимир] Сем[енович] (хотя он и объяснял ему, что статья плохая), что отзывы читателей подобраны и что даже при этой их подобранности они не дают возможности сделать вывод о “недостаточной художественности”.

Конечно, В. Сем. не может не ощущать личной неприятности от того, что так все обернулось — слишком известна его роль в этом деле. Он даже сказал, что он что-то упустил из виду, чего-то не предпринял, а “они не упустили”.

Разговор (м.б., еще ранее, до поездки) шел и в таком смысле, что, мол, зачем же на такую высочайшую ступень Солженицына, где у нас Шолохов, Твардовский и т.д. И В.С. будто бы возражал, что невозможным это кажется людям, которые и в проведении линии партии идут лишь до какой-то ступени. Но этот (или тот вагонный) разговор был прерван: “займемся делами”.

В момент нашей беседы в дверь высунулся, как почти всегда, когда я там бываю, Сатюков ⁵ . При нем В.С. повторил то, что рассказал мне, но как бы в первый раз: “пусть и А[лександр] Триф[онович] послушает”. Статью назвал плохой, способной только вызвать раздражение в среде творч[еской] интеллигенции. Был я у В.С. сразу после голосования, а около часу или двух в редакцию позвонила Зоя Борисовна: никто из писателей не прошел. Потопленный Солженицын увлек за собой в пучину всех остальных. Началось ликование. Ясно было, что это следствие именно нехороших приемов воздействия на К[омите]т, что будь с Солженицыным все благородно, поместились бы один-другой и из этих, канувших нежданным для себя образом. Переликовали! Поехал в К[омите]т, а там уже совещание президиума и подготовка бюллетеней для частичного переголосования (Гончар, Песков, Дейнека) ⁶ . Выступил (не очень удачно) против нарушения положения, предложил было перенести эти кандидатуры на обсуждение в будущем году, но поддержал меня только один член, хотя слышались и др[угие] голоса “правильно”, но больше этих голосов было в пользу переголосования, а были и выступления (Грибачев, Вучетич) ⁷ , вообще критикующие “лицемерие” некоторых членов, т.к. количество тайных “за” было куда меньше голосов “за” при открытом голосовании. Прокофьев не пропустил моей булавки насчет “одного” голоса, хотя и я, пожалуй, зря это. Словом, вышел было даже совсем, не желая участвовать в этой унизительной комедии, но все же проголосовал, как все, демонстративно опустив чистенький. Я не знал, что президиум действовал по прямому распоряжению Л.Ф. Бедняга Тихонов: “Что я могу поделать?” (на мои слова перед открытием заседания — зачем ты это делаешь?). Приехал чуть живой.

Сегодня выезжаю сам и забираю по пути Машу. Домой, в огромность квартиры — в ее шум, пыль и проч.

16.IV. Москва.

Позади месяц научной барвихинской жизни, если не считать, конечно, второй его половины, подчиненной задачам борьбы и муки в Комитете. Остались там по-разному очень близкие мне в разные годы Маршак и Исаковский.

Один из них очевиднейшим образом стар, одевается с помощью няньки, жалкими движениями каких-то неумелых рук (“руки-крюки”), точно он в жизни ничего ими не держал, кроме пера — так оно и есть — управляется с протезами зубов, очками и слуховым аппаратом (сломал-таки), снедаем старческим тщеславием, не дающим ему ни минуты покоя, — все же остро и живо интересуется тем, что происходит “в миру”, правда, м.б., отчасти по связи со своей статейкой о Солженицыне ¹ , но все же.

Другой не так уж и стар, но совершенно раскис, растворился в болезнях и старческой нежности к этой бабе, играющей в супружескую нежность и развивающей в нем в силу своих медицинских (сомнительных крайне) познаний эту губительную склонность. Он полон угрюмого отвращения ко всему “мирскому”, не терпит даже слабых напоминаний о работе, о каких бы то ни было возможностях продолжить жизнь в лит[ерату]ре, начисто чужд всему, что так поглощало меня всего все это время, — ни одного вопроса, ни тени интереса. Даже о Бурштыне ² : “А я думал, ты знал” (т.е., ни слова, — он думал, что я знал о смерти Б[урштына], потому и молчал, хотя с этим человеком куда более ближайшим образом связана его литературная молодость, смоленские воспоминания). Глубоко честный, он страдает от ничегонеделания, понимает, что так нельзя, и поэтому с готовностью отдается малейшему недомоганию — это освобождает, это уже как бы тоже дело, — болеет — как дело делает.

И странная вещь — оба — так-сяк, один, держась за жену, другой за кого придется (целый м[еся]ц за “переводчика” Кулешова) устремляются в кино и высиживают до конца любой фильм, — один не видя ни черта, а другой и не видя и не слыша (затем и “переводчик”). Боже, милостив буди нам, грешным, страшнее этого ничего нет в старости.

Ив[ану] Сергеевичу тоже 70 лет, он тоже слеп, читает с лупой, любит вздремнуть, трубочку пососать, рюмочку пропустить, у него мало энергии, убыль сил, но он нынче смотался в Карачарово, чтобы не пропустить там раннюю весну, хотя давно уже не охотится. — Третьего дня был в редакции — говорит: написал воспоминания о Бунине, Куприне, еще о ком-то ³ . В ближайшие дни нужно подработать предисловие к его новому однотомнику — по просьбе Лен[инградского] отд[еления] “Сов[етского] писателя” ⁴ .

Завтра прием в райсовете. Нет, кажется, такой тяготы, таких издержек, каких не принял бы на себя взамен этой муки мученической, но что делать. И как подумаешь, что впереди еще чистых три года этой мучительной, непродуктивной, фальшивой до отчаяния “деятельности”. И — почта! Она как постоянная вина, как неумолчный недуг, от которого только редкие просветы облегчения, а лечение все то же безнадежное, формальное, как порошки и таблетки. Как ни уговаривай себя, что это плата за славу, за имя, за любовь к тебе, за сознание своей необходимости людям, что это — крест, который нести до конца...

Вчера пригласил на конец дня в редакцию Солженицына, а там еще оказался и М. Лифшиц, давно желавший познакомиться — единственно, м.б., с кем он захотел познакомиться из литераторов за все время, сколько я его знаю. Хорошо посидели за чаем. — В конце м[еся]ца еду в Рязань читать роман. Дал бы бог!

29.IV.64. М[осква].

Перерыв в записях — не следствие, так сказать, последствий двух юбилеев — Н[икиты] С[ергеевича] и Ал. Грига ¹ , хотя нельзя отрицать, что частично и последствия тут сделали свое дело.

Но в целом за эти две недели много-много передумано, доведено в мыслях до края самого, и только после этого как всегда наступила ясность и спокойствие.

Различные итоги этих размышлений:

1. Храбрость — это не когда ничего не боишься и уверен в результатах, которые за все вознаградят, а когда знаешь, что дело наверняка безнадежно в смысле конкретных результатов (ближайших), и все-таки идешь, не отступаясь от дела по его безнадежности. Это я где-то вычитал на днях (в книгах всегда попадается то, что нужно — в самых далеких от того, что переживаешь про себя в данную минуту), и в этом смысле я был храбр, т.е. вел себя достойным образом на К[омите]те.

2. Полное прояснение. С кем здороваться шапочным образом, а с кем и вовсе не здороваться и не знаться в дальнейшем. Отпадает пустая надобность поддержания внешних отношений, за которыми — ничего, кроме полной, предопределенной давным-давно отчужденности по существу. Я долго был беспечным в этом отношении — хватит. Грибачеву, Прокофьеву и иже с ними более нужны эти мнимые отношения приятельства или пустопорожней застольной близости со мной, чем мне с ними. Мне их все равно на свой салтык не повернуть, не сломить их внутреннего нежелания видеть меня на этом свете, мириться с моим существованием, — они хорошо показали это в решающий час: если бы могли, так же утопили бы меня (и в первую очередь), как и Солженицына, да, собственно, утопление С[олженицы]на означает не что иное как поход против всего, что мне дорого и без чего я не согласен жить и быть в литературе.

Точно так же ясность и в отношениях с идеологическим руководством: никаких минутных обольщений: там нас не любят, там нас только терпят до поры.

3. Нет, уходить из ж[урна]ла, а, след[ователь]но, из лит[ерату]ры, нельзя. Я — не Симонов, которому все равно, где печататься: у Кож[евнико]ва ли, у Коч[ето]ва ² ли. Я не могу думать, что мне наплевать на все, а я вот, мол, буду писать и все. Нужно терпеть и тянуть, тянуть свой воз, пока есть хоть малая возможность — другое дело, если силком выпрягут. Тогда я не виноват и волен делать то, что останется для меня возможным в том положении. А покамест — нет. Сидеть в обороне, не допуская ничего стыдного в ж[урна]ле, но и не пузырясь по частностям, как бы они ни были мучительны. Не забывать, что мой добровольный уход — для наших “благожелателей” — благо. И он был бы как использован. Волею судеб я стал “борцом”, хотя всю жизнь считал и считаю т[ак] наз[ываемую] борьбу в лит[ерату]ре самым противным делу лит[ерату]ры, но я “борюсь” не в этом, а в том смысле, когда — не бороться — значит отказаться от всего святого. Не уступлю, а уступил бы — конец, конец не мне, а тому, ради чего стоит и мне и другим жить и писать.

Покупаю дачу Дыховичного — в итоге многолетних изучений — наряду с другими объектами — пахринского дачного хоз[яйст]ва (осмотрено около 10 дач). Опять никаких обольщений — “осознанная необходимость”. Вчера подгребал листву во Внукове, чинил забор, но не испытывал уже чувства “возвращения” ко всему этому. Наверно, если бы все было благополучно (Солженицын и т.п.), я так-таки и не решился на эту негоцию: все отдавал бы дань сентиментальным факторам.

С поездкой в Рязань получилось не очень ловко (в результате “последствий”), но вполне поправимо — поеду числа второго. ³ —

Выставка В.С. Лебедева ⁴ . Вчера были с Ал. Григом.., сплоховали, не заметив книги посетителей. Вчерашний вечерний звонок В[ладимира] С[еменовича]. Да, в лит[ературной] части выставки он (“против течения”) остался верен, подчеркнуто и смело, тому, с чем он уже связался ранее. —

Из письма по поводу неприсуждения С[олженицын]у премии:

“это было бы понятно, если бы речь шла о Сталинской премии”.

Мелкие огорчения: книжечка “Мол[одой] гв[ардии]” с идиотическим предисловием Витьки Гончарова и фантастической “библиографией”. ⁵

Соколов-Микитов, бедняга, “нацарапал”, как он любит говорить, и сообщил с торжеством затаенным, предоставив в редакцию листика полтора воспоминаний о Бунине, Куприне и др., а товарцу-то маловато. ⁶ Поотстал старина. Придется как-то выручать.

Предпраздничные хлопоты — поздравления, которым грош цена, а не поздравь иных добрых людей — обида!

 

Примечания

19.I.

1. Речь идет о создании нового государственного гимна, над которым А.Т. работал вместе с композитором Г.В. Свиридовым. (см. записи 10–11 февраля 1961 г. и примеч. к ним). С ростом сталинистских настроений в верхах там зрела мысль о возвращении к старому гимну. В феврале 1964 г. Идеологический отдел ЦК КПСС негласно закрывает конкурс по созданию гимна, посчитав целесообразным поручить С. Михалкову представить новый текст на музыку “действующего гимна” (Записка Л. Ильичева Н. Хрущеву о создании гимна Советского Союза. // Февраль 1964. // История советской политической цензуры. М., 1997. С. 144).

2. Здесь и далее Н.С. Хрущев.

3. И.А. Дементьева, работавшая в газете “Известия”, познакомила А.Т. со своими выписками из материалов следствия по громкому тогда уголовному делу убийцы-грабителя и его сообщницы. О деле Ионесяна см.: Ардаматский В. Наказание неотвратимо. // “Известия”, 1964, 15 января; Галич Б., Резвутин А. Сначала тунеядец, затем убийца. // Там же, 4 февраля.

4. Борис Петрович Розанов — директор дома отдыха в Карачарове, родственник И.С. Соколова-Микитова.

20.I.

1. Вопрос, обращенный М. Горьким к интеллигенции в памфлете под таким же названием, опубликованном в “Правде” и “Известиях” 22 марта 1932 г. В библиотеке А.Т. сохранилась книга: Горький М. Публицистические статьи. Л., 1933, где статья “С кем вы, мастера культуры? (Ответ американским корреспондентам)” выделена А.Т. в оглавлении вместе с несколькими другими.

2. Альманах “Мосты”, издававшийся в Мюнхене Центральным объединением политической эмиграции из СССР, уже попадал в поле зрения А.Т. См. запись 9.VII.1962 г. Поэма “Теркин на том свете” опубликована в выпуске 1963 г. с некоторыми расхождениями с авторским текстом 1954 г.

30.I.

1. Ив. Сергеич (Ив. Серг., И.С.) — здесь и далее И.С. Соколов-Микитов.

2. Речь идет о готовившихся к публикации повести Ю. Домбровского “Хранитель древностей” (“Новый мир”, 1964, №№ 7–8) и пьесе В. Розова “В день свадьбы” (там же, № 3).

3. Встреча редакции и авторов “Нового мира” с учителями Москвы в печати не упоминалась (вопреки обыкновению “Учительской газеты” и “Литературной газеты” давать подобную информацию).

4. Кроме статьи Маршака в “Правде”, А.Т. имеет в виду статью В. Паллона “Здравствуйте, кавторанг” (“Известия”, 1964, 15 января), где повести Солженицына также дается высокая оценка. А.Т. рассматривал эти публикации как поддержку Солженицына, выдвинутого “Новым миром” на Ленинскую премию.

19.II.

1. Государственный комитет по Ленинским премиям.

2. Марию Илларионовну госпитализировали с диагнозом “острый тромбофлебит”.

3. Пленум ЦК КПСС был посвящен интенсификации сельскохозяйственного производства. У выступившего с докладом министра сельского хозяйства СССР И.П. Воловченко было 17 содокладчиков (Стенографический отчет пленума ЦК КПСС 10–17 февраля 1964 г. М., 1964).

4. Имеется в виду выступление министра производства и заготовок сельскохозяйственных продуктов Казахской ССР Б.Н. Дворецкого.

5. Б.С. Смирнов, директор совхоза “Горный” Крымской обл., на примере своего хозяйства доказывал выгоды гидропоники, признаваясь, что, для пользы дела, не всегда следовал рекомендациям из центра. Его живой рассказ прерывался смехом и аплодисментами.

6. А.И. Аскоченский, академик ВАСХНИЛ, призывал перейти к единому плану преодоления засухи.

7. Директор Всесоюзного исследовательского института удобрений и агропочвоведения Г.А. Черемисинов пытался протестовать против засилья лысенковщины, убеждая, что нельзя допускать “игнорирования одних направлений и пропаганду других направлений в агрохимии”. Он подверг сомнению информацию о блестящем состоянии дел в опытном хозяйстве Лысенко в “Горках”, приведя о нем свои данные. Хрущев в своей речи поддержал Лысенко, ссылаясь на то, что своими глазами видел успехи его хозяйства. А.Т. скептически относился к опытам Лысенко, что видно и из записей о пленуме.

8. Доклад М.А. Суслова был посвящен разногласиям между КПК и КПСС. Реплики Хрущева в печать не попали.

9. Т.е. после ХХ и XXII съездов КПСС. Мотив борьбы с “культом личности” присутствовал и в речи Хрущева.

10. Недовольство А.М. Марьямовым у А.Т. накапливалось постепенно. А.Т. был неприятно удивлен его книгой о Вс. Вишневском “Революцией мобилизованный и призванный” (М., 1963), написанной с иных идейно-эстетических позиций, чем те, что отстаивались “Новым миром”, членом редколлегии которого являлся автор. В январе 1964 г. Марьямов дал отрицательный отзыв на повесть Д. Витковского “Полжизни” — на “лагерную” тему. А.Т. она понравилась, с автором был заключен договор, но напечатать ее “Новому миру” не удалось (опубликована лишь в 1991 г. — “Знамя”, № 6). Однако расхождения с Марьямовым А.Т. посчитал все же менее существенными, чем то, что их объединяло. Александр Моисеевич оставался зав. отделом науки и публицистики “Нового мира” до разгрома редакции в 1970 г. и ушел из нее вслед за А.Т.

22.II.

1. Речь идет о запланированном жилом районе Москвы.

2. Строка из стихотворения Н.А. Некрасова “Забытая деревня”.

3. В дневнике В.Я. Лакшина 22.II.64. зафиксировано, что в редакцию А.Т. приехал “хмурый, будто больной” после приема избирателей. “Возмущается антигуманностью закона о прописке… Нет, если я еще пойду к Хрущеву, вот о чем я буду говорить с ним, а не о литературе” (Лакшин В.Я. “Новый мир” во времена Хрущева. Дневник и попутное. (1953–1964). М., 1991. С. 202).

23.II.

1. О Д.Н. Орлове см. запись 1.III.61. и примеч. к ней.

2. Возможно, одним из конкретных поводов для такого обобщения стало обсуждение 11 февраля в Московском отделении СП журнальной критики, которое свелось к проработке статьи В.Я. Лакшина “Иван Денисович, его друзья и недруги” (“Новый мир”, 1964, № 1), а также нападкам на саму повесть Солженицына. Редакционная статья “Литературной газеты” (20 февраля) поддержала это “обсуждение”.

25.II.

1. Шутку насчет “винных паров”, на которых будто бы запускаются ракеты, цензура восприняла как намек на важный источник бюджета — водку.

2. Политический анекдот становится к этому времени основным жанром фольклора. За анекдот преследовали, а подчас и сажали, что было симптомом углубляющегося кризиса системы.

3. Роман Г. Бёлля “Глазами клоуна” появится в № 3 “Иностранной литературы” за 1964 г. (Подписан к печати 5.III.64). Судя по записи, А.Т. читал его в рукописи без сокращений. “Новый мир” одним из первых откликнулся на него — Адмони В. “С позиций человечности” (1964, № 12). Г. Бёлль начинает печататься в “Новом мире”: “Ирландский дневник” (1964, № 5), “Самовольная отлучка” (1965, № 1), посещает редакцию. А.Т. “ему очень понравился: “Сразу видно, что незаурядная личность” — записала в дневнике 1965 г. Р. Орлова отзыв писателя. (Орлова Р. Копелев Л. Мы жили в Москве. 1956–1980. М., 1990. С. 157).

4. Цель визита к Н.В. Лесючевскому — директору издательства “Советский писатель” — переговоры о новом, дополненном издании сборника статей М. Щеглова, рано умершего новомирского критика. А.Т. был председателем комиссии по литературному наследию М. Щеглова. “Новый мир” опубликовал “Студенческие тетради” и литературные заметки Щеглова (1963, № 6), развенчивающие идейные установки и эстетику “соцреализма”.

26.II.

1 См. Механов Б. Атака в одиночку. // “Дружба народов”, 1964, № 1. Читательское письмо, подписанное врачом из Пензы Б. Механовым, было написано с помощью сотрудника журнала А. Богданова, получившего за эту работу гонорар. История письма изложена А.Т. в его обращении в секретариат ССП 2 марта (см. далее).

2. В.А. Смирнов — главный редактор журнала “Дружба народов”, секретарь ССП.

3. “А потом на вид поставят / По условиям игры” — строчки из “Теркина на том свете”. Руководство ССП ограничилось в отношении В. Смирнова даже не “постановкой на вид”, а более мягкой формулировкой: “обратить внимание”.

4. А.Т. имеет в виду статьи М. Щеглова “Русский лес” Леонида Леонова” (“Новый мир”, 1954, № 5) и “Реализм современной драмы” (“Литературная Москва”, 1956. Вып. 2).

5. Б.И. Соловьев и Е.Ф. Книпович — критики, сотрудники издательства “Советский писатель”.

6. Б.В. Яковлев, критик, сотрудник редакции “Дружбы народов”, протестовавший против публикации фальшивки, присутствовал на заседании секретариата ССП, где обсуждалось письмо Б. Механова.

27.II.

1. Стенограмма заседания секретариата ССП по обсуждению фальсифицированного “читательского письма” в “Дружбе народов” о поэме “Теркин на том свете” (см. запись 26.II. и далее).

2. В Ленинграде планировалась встреча редакции и авторов “Нового мира” с читателями. В Киев А.Т. собирался на торжества по случаю 150-летия Т.Г. Шевченко, к творчеству которого был причастен как переводчик. А.Т. был награжден настольной медалью, выпущенной к 125-летию поэта в 1939 г. В № 3 “Нового мира” за 1964 г. напечатан “Заповiт” Шевченко в переводе А.Т.

3. Л.Ф. — здесь и далее секретарь ЦК КПСС Леонид Федорович Ильичев, заведующий Идеологическим отделом ЦК.

4. Речь идет о неоднократно упоминавшейся в записях 1963 г. статье В.А. Каверина “Белые пятна”; Поликарпий (также — Д.А., Дм. Ал.) — Дмитрий Алексеевич Поликарпов, зав. отделом культуры ЦК КПСС (в то время входившего в Идеологический отдел в качестве “подотдела”); Игорь Сергеевич Черноуцан — зам. зав. отдела культуры ЦК КПСС.

5. В.И. Снастин — первый зам. зав. Идеологического отдела ЦК.

1.III.

1. К.В. Воронков — секретарь ССП СССР.

2. Речь идет о В.А. Смирнове.

3. Публикацию сфабрикованного письма В. Смирнов оправдывал его направленностью против А.Т., линию журнала которого он оценивал как “ошибочную и вредную для советской литературы” (см. стенограмму обсуждения в архиве СП СССР).

4. Н.М. Грибачев считал, что письмо Б. Механова написано “в правильной и хорошей манере”. “Форму действия”, избранную редакцией “Дружбы народов”, он признает допустимой, поскольку А.Т. за рубежом называют “вождем либералов”.

5. Солидаризируясь со Смирновым и Грибачевым в оценке редактора “Нового мира”: “Твардовский для заграницы и для всех, кто поднял вокруг этой истории шумиху, — лидер либерального направления”, — главный редактор “Литературной газеты” А.Б. Чаковский дает понять, что А.Т. пора снять с его поста.

6. Имеются в виду критические выступления против статьи философа, искусствоведа М.А. Лифшица “В мире эстетики” (“Новый мир”, 1964, № 2), раскрывавшей убожество и схематизм официальной эстетики. Е.А.Кацман — художник.

2.III.

1. Стариков Д. Теркин против Теркина. // “Октябрь”, 1963, № 10. См. о ней запись 4.XI.63. и примеч. к ней.

2. Сергеев А. О различных мнениях и объективности критики. // “Известия”, 1963, 5 октября; Редакционный дневник “Принципиальность критики” // “Литературная газета”, 1963, 19 ноября.

3. В печати фальшивка так и не была дезавуирована. Руководители ССП не могли допустить гласного разоблачения приема, широко использовавшегося официальной пропагандой, — организации “мнения простых советских людей”.

3.III.

1. О встречах редакции и авторов “Нового мира” с читателями в Ленинграде см.: Лакшин В.Я. Указ. соч. Сс. 204–208.

2. Трифон Гордеевич Твардовский.

7.III.

1. Выписка из воспоминаний В. Набокова (Нью-Йорк, 1954) будет использована А.Т. в его статье о Бунине, где она сопровождается наблюдением А.Т., что Набоков незаметно переходит на пародирование бунинского стиля, выказывая незаурядные “способности к имитации”. (“Новый мир”, 1965, № 7; Бунин И.А. Соч. в 9-ти томах. Т. I. М., 1965).

17.III.

1. Речь идет о замысле автобиографической книги “Пан Твардовский”, неоднократно упоминавшемся в записях предшествующих лет.

2. А.Т. говорил В.Я. Лакшину, что хочет написать об оценке Солженицына “разными по своим понятиям людьми совершенно открыто”: “Поставлю все точки над i, чего вы еще не могли сделать” (Лакшин В.Я. Указ. соч. С. 209. Запись 16.III.64). Одной из целей А.Т. было поддержать кандидатуру Солженицына, выдвинутого “Новым миром” на Ленинскую премию. С середины марта до начала апреля наброски этой статьи составят значительную часть записей А.Т.

19.III.

1. Очерком И.С. Тургенева “Хорь и Калиныч” (“Современник”, 1847. Кн. I) открывался цикл рассказов и очерков “Записки охотника”, получивших большой общественный отклик и оказавших существенное влияние на подготовку крестьянской реформы.

2. Ч.Т. Айтматов и Р.Г. Гамзатов — авторы “Нового мира”, лауреаты Ленинской премии.

21.III.

1. Имеется в виду статья В.Я. Лакшина “Иван Денисович, его друзья и недруги” (“Новый мир”, 1964, № 1).

2. Байрон Дж.Г. Дневники. Письма. М., 1963. Выписка из записи 16.XI.1813. Роберт Бернс (1759–1796) и Ричард Бринсли Шеридан (1751–1816) — английские поэты. В библиотеке А.Т. сохранился экземпляр книги с дарственной надписью А.Т. “от переводчика этой книги — верной и благодарной читательницы его поэзии и его журнала” — З. Александровой (апрель 1964)”, а также приобретенный ранее, читанный в Барвихе — с его пометками. Упоминаемые ниже Томас Кэмпбелл (1777–1844) и Сэмюэл Роджерс (1763–1855) — английские поэты, Вальтер Скотт (1771–1832) — английский писатель, Томас Мур (1779–1852) — ирландский поэт.

3. Аркадий Александрович Кулешов — белорусский поэт, автор “Нового мира”, с 1966 г. — член его редколлегии. См. переписку Кулешова с А.Т. (“Неман”, 1980, № 9). Во время пребывания в Барвихе в марте 1964 г. они с А.Т., по свидетельству Кулешова, делились впечатлениями детства и А.Т. побуждал его писать воспоминания (Письмо А.А. Кулешова М.И. Твардовской. 16 августа 1975 г. Архив А.Т.).

22.III.

1. Вл. Сем-ч (также В.С.) здесь и далее — В.С. Лебедев.

2. А.Т. уже пытался вмешаться в дело Бродского, о чем свидетельствуют и “советы” В.С. Лебедева. Как и Н.С. Хрущев, его помощник был резко отрицательно настроен к “антисоветчику” Бродскому. После поездки в Ленинград, где на встрече новомирцев с читателями А.Т. передали стихи Бродского, его внимание к делу поэта усиливается. Письмо Адриана Владимировича Македонова, старого друга А.Т., критика и литературоведа, доктора геолого-минералогических наук, написанное под впечатлением суда над Бродским, состоявшегося 13 марта, призывало ходатайствовать за поэта. Свою запись процесса над Бродским прислала Ф.А. Вигдорова (опубликована в альманахе “Воздушные пути”. Т. 4. Нью-Йорк, 1965). В то же время такие новомирские авторы, как М.И. Алигер, В.Ф. Панова, О.Ф. Берггольц, отзывались о Бродском отрицательно. Вопреки “настойчивым советам” сверху, А.Т. продолжал вникать в дело Бродского. “Я еще буду иметь возможность разузнать о подоплеке этого дела, но сейчас мне неясно, в чем она”, — писал А.Т. Македонову 30.III. (Твардовский А.Т. Земной удел. Впервые — письма к другу поэта, критику А.В. Македонову. Починок, 1998. Сс. 15–16). В литературной среде стал известен конфликт А.Т. с А.А. Прокофьевым, одним из главных обвинителей Бродского (Дело Бродского по дневнику Л. Чуковской. // “Знамя”, 1999, № 7. Сс. 143–144).

3. Д.Д. Осин, А.А. Плешков, С.А. Фиксин — смоленские поэты. В первой половине 30-х годов А.Т. не имел постоянной работы не только вследствие безработицы, но и как “сын кулака” и как автор политически вредных стихов, за которые в 1930 г. был временно исключен из смоленской писательской организации.

23.III.

1. Фильм, снятый по одноименному роману В. Кочетова режиссером В. Чеботаревым. Роман был подвергнут критике в “Новом мире” (Марьямов А.М. Снаряжение в походе. // 1962, № 1), но тут же взят под защиту (Недопустимые приемы // “Литературная газета”, 1962, 19 января).

2. Имеется в виду самоубийство секретаря Рязанского обкома, члена ЦК КПСС А.Н. Ларионова, когда обнаружилось, что принятые областью заведомо нереальные обязательства по сдаче мяса привели к крупномасштабному очковтирательству.

3. Главную (положительную) роль секретаря обкома Денисова играл в фильме В.Я. Самойлов. Ф.Р. Козлов — член Президиума и секретарь ЦК КПСС.

24.III.

1. А.А. Кулешов.

2. Твардовский А.Т. “Статьи и заметки о литературе”. М., 1963. Изд. 2-е, дополненное.

25.III.

1. Строфы из главы “Переправа” были все же автором сохранены.

2. Строка “В эту памятную зиму…” (из главы “Теркин ранен”), также осталась в тексте.

3. Глава “Два солдата”.

4. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР “О фактах грубых нарушений, извращений в практике планирования колхозного и совхозного производства” осуждало планирование “сверху”, навязывание приказным порядком планов по посевам, урожайности, поголовью скота и т.д. Колхозам и совхозам отныне предписывалось самим определять размер посевов, выбор культур, агротехники и т.д., руководствуясь постановлением ЦК КПСС 9.III.55. “Об изменении практики планирования”, которое, оказывается, не выполнялось. О постоянном вмешательстве власти в “порядок жизни деревенской”, превратившем ее в “муку-мученскую”, — стихи А.Т. “А ты самих послушай хлеборобов” (1965).

5. Из отмеченных А.Т. при чтении Байрона мест приведем одно: “Какие противоречия уживаются в нем! нежность — грубость — деликатность — неотесанность — чувствительность, чувственность — парение и ползание в грязи — низменное и божественное — все смешано в одной горсти вдохновенного праха”.

6. Из № 4 “Нового мира” была изъята подборка писем читателей “Еще раз о повести А. Солженицына “Один день Ивана Денисовича” (см.: Лакшин В.Я. Указ. соч. Сс. 210–214). Задержанная цензурой повесть Ю. Бондарева “Двое” напечатана в № 4 с некоторыми купюрами.

7. Речь идет о присуждении Ленинской премии А.И. Солженицыну, которое А.Т. считал принципиально важным для литературы в целом.

26.III.

1. Имеется в виду очерк А. Терентьева “На Воткинской ГЭС. Записки рабочего монтажника”. (“Новый мир”, 1964, № 3).

2. Несмотря на предостережения В.С. Лебедева, А.Т. вновь обращается к нему по делу Бродского, разговоры с М.Исаковским и А.Кулешовым, возможно, связаны с попыткой опереться в этих хлопотах на мнения известных поэтов.

27.III.

1. Книжная лавка писателей с ее букинистическим отделом.

31.III.

1. Встреча с И.Г. Эренбургом была связана с подготовкой к публикации в “Новом мире” очередной — шестой книги его мемуаров “Люди, годы, жизнь”. Предыдущие части воспоминаний встречали резкое противодействие Главлита и ЦК КПСС, их появление в журнале стоило редакции длительной изматывающей борьбы. Разгромная критика Н.С. Хрущевым мемуаров Эренбурга на встречах с интеллигенцией особенно осложнила их судьбу. У А.Т. были и свои претензии к автору, крайним выражением которых (правда, единственным в этом роде) стал отказ принять главу о Фадееве. “Фадеева Вы, конечно, не желая того, рисуете в таком невыгодном и неправильном, на мой взгляд, свете, что, напечатав ее, я поступился бы дорогой для меня памятью друга и писателя” (Письмо И.Г. Эренбургу 19 мая 1964. // Твардовский А.Т. Соч. Т. 6. С. 220).

2. Паллон В. Здравствуйте, кавторанг. // “Известия”, 1964, 15 января. Корреспондент рассказывал о встрече с капитаном второго ранга в отставке Бурковским (прообраз Буйновского в повести Солженицына) на крейсере “Аврора”, музеем которого тот заведовал.

3. Речь идет о рассказе Л.Н. Толстого “Севастополь в мае”, который заканчивается словами: “Герой же моей повести, которого я старался воспроизвести во всей красоте его и который был, есть и будет прекрасен: правда”.

2.IV.

1. Демент (также Ал. Григ., А.Г.) — Александр Григорьевич Дементьев, зам. главного редактора “Нового мира”.

2. Речь идет о смущавшем некоторых критиков употреблении героями “Одного дня…” нецензурных выражений в их измененных (эвфемистических) звучаниях.

3. Предполагаемая А.Т. цитата из выступления Л.Ф. Ильичева — как и из В.И. Ленина, являлась не только необходимым “декором” публицистики той поры, но служила определенной защитой для тех или иных авторских идей.

3.IV.

1. З.Б. Богуславская — в то время сотрудник Комитета по Ленинским премиям.

2. Тихомиров В. Красный адмирал. // “Известия”, 1964, 1 апреля. В эмигрантской печати были опубликованы статьи Ф.Ф. Раскольникова “Как меня сделали “врагом народа” (“Последние новости”, Париж, 1939, 26 июня) и “Открытое письмо Сталину” (“Новая Россия”, 1939, 1 окт.).

3. Анатолий Кузьмич Тарасенков — критик, библиофил, член редколлегии “Нового мира” в период первого прихода А.Т. в журнал. Опубликованные ныне записи Тарасенкова (1934–1939 гг.) о Пастернаке (“Вопросы литературы”, 1990, № 2) А.Т. читал в рукописи, предоставленной ему вдовой Тарасенкова М.И. Белкиной. Высокие оценки Пастернаком поэзии А.Т., зафиксированные в записях, подтверждаются стенограммой обсуждения “Страны Муравии” с участием Пастернака (“Вопросы литературы”, 1984, № 8. С. 189–190).

4. В период “борьбы с космополитизмом” А.К. Тарасенков (тогда зам. главного редактора журнала “Знамя”) опубликовал “Заметки критика” (1949, № 10), где отрицательно оценивал поэзию Пастернака, которую на самом деле высоко ставил.

10.IV.

1. Бориса Сергеевича Бурштына (псевдоним Б. Иринин) А.Т. высоко ценил как знатока литературной жизни 1920–1930-х гг. и переводчика. В “Новом мире” (1950, № 10) опубликован его перевод с чувашского стихов Я. Ухсая.

2. Жена Б.С. Бурштына.

3. Подобное “невмешательство” было принципом А.Т. Просить об особых условиях для родных, друзей и знакомых значило для него признать свое право на привилегии. Так, он не просил для Марии Илларионовны “хорошего” хирурга, рекомендованного семье, а согласился с уже назначенным, сделавшим неудачную операцию. Позднее он выразил свое недовольство брату Ивану Трифоновичу, прибегнувшему к ссылкам на А.Т. при устройстве в больницу и т.п.

4. Имеются в виду выступления на заседаниях Комитета по Ленинским премиям 7–8 апреля: в поддержку кандидатуры А.И. Солженицына и против оставления в списке кандидатов на премию Г.И. Серебряковой (трилогия о К. Марксе) и Е.А. Исаева (поэма “Суд памяти”).

5. Н.С. Тихонов — поэт, председатель Комитета по Ленинским премиям по литературе. И.И. Анисимов — директор ИМЛИ, член Комитета.

6. С.П. Павлов — первый секретарь ЦК ВЛКСМ, участник травли Б. Пастернака, последовательный противник “Нового мира” (см. вклейку к записи от 22.III.1963).

7. Имеются в виду главные редакторы “Правды” (П.А. Сатюков) и “Известий” (А.И. Аджубей). Н.С. Хрущев вместе с В.С. Лебедевым находились в Венгрии по случаю 19-й годовщины освобождения ее от немецких захватчиков.

8. Критик Владимир Борисович Александров (Келлер) — друг А.Т. Рукопись И.Ф. Колодникова (у А.Т. ошибочно — Кирпичникова) вошла в очерк В.Б. Александрова “Фронтовые рукописи” (“Новый мир”, 1963, № 2). А.Т. был председателем комиссии по литературному наследию В.Б. Александрова.

11.IV.

1. А.В. Караганов — кинокритик, секретарь Союза кинематорафистов СССР, возглавлял секцию театра и кино Комитета по Ленинским премиям. Секция (20 человек из 21 при одном воздержавшемся) высказалась за оставление в списке для тайного голосования А.И. Солженицына. А.Т. отмечал аргументированные выступления в его поддержку актеров А. Баталова и М. Ульянова.

2. Н.М. Грибачев, А.А. Прокофьев — поэты, члены Комитета по Ленинским премиям по литературе.

12.IV.

1. Под заглавием “Высокая требовательность” “Правда” 11 апреля 1964 г. опубликовала обзор писем читателей о повести А. Солженицына “Один день…”. Приуроченная к решающему голосованию в Комитете по Ленинским премиям, статья от имени читателей давала недвусмысленные указания забаллотировать кандидатуру Солженицына. Здесь говорилось о противоречивой позиции автора, с его “уравнительным гуманизмом”, ненужной жалостливостью, праведничеством — всем тем, что мешает “вдохновлять читателя на борьбу за социалистическую нравственность”.

2. С.Х. — здесь и далее Софья Ханаановна Минц — секретарь А.Т. в редакции “Н.М.”.

3. На заседании Комитета А.Т. огласил полученный в Военной коллегии Верховного суда ответ на свой запрос о причинах ареста А. Солженицына, опровергавший клевету секретаря ЦК ВЛКСМ С.П. Павлова.

13.IV.

1. Любимые строки А.Т. из Пушкина (“Элегия”): “Сохраню ль к судьбе презренье, / Понесу ль навстречу ей / Непреклонность и терпенье / Гордой юности моей…”

14.IV.

1. Р. Гамзатов, Ч. Айтматов, Ю. Марцинкявичюс. Четвертым лауреатом был А.Т.

2. Н.М. Грибачев вместе с несколькими соавторами получил в 1960 г. Ленинскую премию за сборник панегирических репортажей о визите Н.С. Хрущева в США “Лицом к лицу с Америкой”. А.А. Прокофьев был лауреатом Государственной премии.

3. Т.Н. Хренников — первый секретарь Союза советских композиторов.

4. Мотта Педро Лима — бразильский публицист, сотрудник журнала “Проблемы мира и социализма”, где выступал с предупреждениями об опасности возрождения “культа личности”. По-видимому, записанная беседа с ним не увидела света в советской печати.

15.IV.

1. Т.е. в Комитете по Ленинским премиям.

2. З.Б. Богуславская. Игорь Васильев — ученый секретарь Комитета. Речь идет о 70-летии Н.С. Хрущева

3. Имеется в виду И.В. Сталин.

4. См. запись 12 апреля и примеч. к ней. Речь идет о редакционной статье 11 апреля.

5. П.А. Сатюков — главный редактор “Правды”.

6. Все трое получили премию. А.А. Дейнека — художник, В.М. Песков за книгу очерков с авторскими фотографиями “Шаги по росе” и О. Гончар за роман “Тронка”.

7. Е.В. Вучетич — скульптор, народный художник СССР.

16.IV.

1. Маршак С.Я. Правдивая повесть. // “Правда”, 1964, 30 января.

2. О Бурштыне см. запись 10.IV и примеч. к ней.

3. См. также запись 29.IV. Воспоминания И.С. Соколова-Микитова не появились в “Новом мире”. Очерк о Бунине напечатан в “Звезде”, 1964, № 11. Воспоминания о Куприне не были опубликованы.

4. Имеется в виду предисловие А.Т. к кн.: Соколов-Микитов И.С. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М., 1959, которое А.Т. предполагал предпослать и однотомнику писателя (Л., 1965). См. Твардовский А.Т. О родине большой и малой. // Его же. Соч. Т. 5. М., 1980.

29.IV.

1. Имеется в виду 70-летие Н.С. Хрущева и 60-летие А.Г. Дементьева.

2. В.М. Кожевников — главный редактор журнала “Знамя”. В.А. Кочетов — главный редактор журнала “Октябрь”.

3. Имеется в виду запланированный визит к Солженицыну для чтения романа “В круге первом”.

4. На выставке фотографий В.С. Лебедева демонстрировался портрет А.И. Солженицына.

5. Александр Твардовский (в серии Библиотека избранной лирики. М., 1964). В предисловии В. Гончарова “забыт” “Василий Теркин”, а “Теркин на том свете” отнесен к эпическому жанру. В библиографическую справку не вошел ряд важнейших изданий, в том числе и “Теркин на том свете” (М., 1963). Упомянуто лишь первое, неполное издание “Василия Теркина” (1943), ошибочно датированное 1942-м годом. Но назван коллективный сборник “Страдания. Частушки” (Куйбышев, 1945).

6. См. примеч. к записи 16.IV. “Сам вижу, что очерки мои коротковаты, отрывисты — что-то в них нужно изменить, поправить”, — писал И.С. Соколов-Микитов А.Т. 10.V, забирая из редакции рукопись своих воспоминаний (Соколов-Микитов И.С. Соч. в 4-х томах. Т. 4. М., 1986. С. 393).

 

Публикация В.А. и О.А. Твардовских.

Подготовка текста Ю.Г. Буртина и О.А. Твардовской.

Примечания Ю.Г. Буртина и В.А. Твардовской.

(Продолжение следует)

Продолжение. Начало — “Знамя”, №№ 6, 7, 9, 2000 г.