Поэтика восхищения
Светлана Руссова. Н. Заболоцкий и А. Тарковский. Опыт
сопоставления. Киев: Издательский дом Дмитрия Бураго, 1999. — 118 с.
Российские литературоведы в последние годы не очень баловали
этих двух поэтов своим вниманием: главными событиями тут стали недавно
книги биографические — “Жизнь Н.А. Заболоцкого” Никиты Заболоцкого, мемуары
Марины Тарковской “Осколки зеркала”. Тем отраднее появление и довольно
обстоятельной монографии, посвященной исключительно проблемам поэтики двух
мастеров (количество страниц не должно здесь сбивать с толку, поскольку
книжка не мала по формату и набрана почти микроскопическим кеглем).
Книга С. Руссовой открывается довольно трогательным мемуарным
очерком о единственной встрече автора с Арсением Тарковским в 1987 году,
на первый взгляд, неожиданным в качестве предисловия к сугубо академическому
исследованию, но, как выясняется в дальнейшем, содержательно с ним весьма
связанным. Заболоцкий и Тарковский объединены тут прежде всего по принципу
причастности к “традиционной культуре”, слово же “традиция” означает “передача”,
и с этой точки зрения эмоционально понятно, почему тогдашней аспирантке
так важно было лично увидеть последнего классика “серебряновечной” формации
и получить от него не только одобрение своих “наработок”, но и определенный
духовный импульс.
Основанием для сопоставления поэтических систем Заболоцкого
и Тарковского служит объединяющая двух мастеров-мыслителей натурфилософия,
причем различия здесь не менее интересны, чем сходства. Для Заболоцкого
человек, по его собственным словам, есть “мысль природы”, в мире Тарковского
человек, по формуле исследовательницы, — “брат Природы”. Вокруг этого смыслового
центра выстраивается множество интересных частностей: соотношение Запада
и Востока в культурном сознании поэтов, философия Сковороды и ее поэтическое
преломление, структура стихотворных циклов — всего не перечислишь. Лично
мне особенно интересным показался анализ верлибров Заболоцкого и Тарковского,
полезный как для историков русского свободного стиха, так и для его нынешних
практиков.
При всей своей научной дисциплинированности книга помогает
обновить читательское отношение к обоим поэтам, подталкивает к их перечитыванию.
Хочется находить текстуальные проявления внутренней связи между ними: скажем,
в стихотворении Тарковского “Прохожий” (1931): “Прохожему — какое дело,
// Что кто-то вслед за ним идет...” — мне слышится и “заболоцкая” интонация,
и легкая реминисценция из знаменитого “Футбола” (“Ликует форвард на бегу,
// Теперь ему какое дело!”), а Заболоцкий к теме “прохожего” обратится
в 1958 году. Колорит и ритмика неожиданного в позднем творчестве Тарковского
“Чуда с щеглом” (1977) упорно вызывают в памяти поэтику “Столбцов”. Впрочем,
не уверен, что эти попутно возникшие догадки нашли бы подтверждение в достаточно
строгой системе доказательств, на которую сориентирована работа С.Руссовой.
По своей методологии рецензируемая книга восходит к той
традиции 70-80-х годов, которую Е.Г. Эткинд определял формулой “структурализм
с человеческим лицом”, то есть когда в стихотворном тексте в целом и в
каждом его элементе старались видеть отражение личности поэта, причем не
в житейски-бытовом, а в идеальном смысле, когда интересовались поэтической
философией автора, а не его “поведением”. Такой тип научности может показаться
наивным с позиции сегодняшних “деконструктивистов”, смело стирающих границы
между стихом и мемуарными сплетнями, обожающих заниматься “десакрализацией”
великих имен, а в наследии, скажем, Ахматовой, Пастернака и Мандельштама
акцентирующих внимание в первую очередь на сталинской теме (из трудов такого
рода уже можно составить коллективный сборник, могу даже предложить для
него хорошее цитатное название: “Он мал, как мы, низок, как мы...”). Что
же касается рецензируемой книги, то в ней три “сталинские” строки из “Горийской
симфонии” упомянуты всего-навсего как пример аллюзионной техники Заболоцкого.
Недостаточная политическая бдительность исследователя? Или просто здравый
смысл?
Когда-то поэтикой по-простому считали совокупность
художественных средств, при помощи которых создается эстетическое впечатление.
В 90-е годы само слово “поэтика” стало характеризовать порой не столько
объект исследования, сколько его субъект: сошлюсь на характерные названия
талантливых книг симпатичных мне авторов: “Поэтика раздражения”, “Поэтика
недоверия” (здесь важна сама эффектность концепции, а к какому именно писателю
она приурочена — уже дело второе). Думаю все же, что вслед за такими гиперболическими
изгибами мы придем к некоторой гармонии, к равновесию субъекта и объекта.
С этой точки зрения я назвал бы научный метод, явленный в книге Светланы
Руссовой, поэтикой восхищения: текст воспринимается как нечто прекрасное
и этому отыскивается подтверждение во всем: в цветовых лейтмотивах, в уровне
звучности (в книге даже соответствующие графики вычерчены), в ритмических
ходах и всяких там анжамбманах. В случае с Заболоцким и Тарковским это
безусловно проходит и удивительно резонирует с тем духом восхищения жизнью,
что присущ обоим поэтам. Всегда ли оправданна данная позиция? Объективно
судить не берусь — хотя бы потому, что сам стою на примерно такой же.
Вл. Новиков
