Как лингвисты жаргон опять по зонам рассадили
О.П. Ермакова, Е.А. Земская, Р.И. Розина. Слова, с
которыми мы все встречались: Толковый словарь русского общего жаргона:
Ок. 450 слов / Под общим руководством Р.И. Розиной. — М.: Азбуковник, 1999.
— 320 с.
Исследователь жаргона в процессе работы неизбежно сталкивается
с двумя обстоятельствами.
Во-первых, при всей его (жаргона) сниженности, грубости
и т.п., он — чрезвычайно “деликатная” материя. Жаргон как-то патологически
не любит четкости, ясности формулировок. Здесь царят семантические полутона,
тени, аберрации. Одна терминология чего стоит: “общий жаргон”, “городской
жаргон”, “интержаргон”, “сленг”, “сниженное просторечие” и т.д. Загадочны
этимологии (половина этимологических справок фатально содержит дежурное
“возм.”). В космосе жаргона совершенно смещаются временны ’
е ориентиры: офенские корни, которым не менее двухсот лет,
соседствуют со словами — двух-, трехлетками. Жаргон — вавилонское столпотворение
языков: китаизмы, африканизмы, тюркизмы, американизмы, кореизмы, грецизмы...
И все они мимикрируются друг под друга, как бы подмигивают из-за плеча
слова-двойника. Гебраизм “мусор” “подделывается” под тюркско-русское “мусор”.
Слово “шкет” — то ли англицизм, то ли гебраизм. “Мент” — то ли полонизм,
то ли англицизм. И т.д. и т.п. Поистине в жаргоне есть что-то неуловимо-чертовское.
Сологубовская “Недотыкомка” какая-то. И одновременно — Вавилон с карнавалом.
Второе обстоятельство. В этом совершенно неясном, загадочном,
запутанном предмете разбираются решительно все, от бомжа до премьер-министра,
который храбро пообещал нам всех нехороших людей “мочить в сортире”. У
всех есть свое мнение, и все его высказывают. Все — эксперты, потому что
жаргон окружает нас, как воздух. И “каждый слышит, как он дышит”, а “как
он дышит, так и пишет”.
Эти два обстоятельства, описанные нами, разумеется, в
несколько заостренной манере, определяют тон, дух и букву большинства стандартных
исследований о жаргоне, в том числе — словарных.
Сначала делается этикетная оговорка о сложности описания
объекта и не менее этикетное сетование на засилье жаргонизмов в современной
речи. Затем начинается собственно описание, исследование, в котором — как
и следовало ожидать — очень велик субъективизм. Некое сентиментальное путешествие
в Страну Коннотаций вперемежку со Стоном о погибели русского языка.
Первое обстоятельство становится оправданием второго.
Второе — следствием первого. Образуется некий замкнутый круг, напоминающий
поэтику популярного оккультизма.
Рецензируемая книга написана парадоксальным образом “наоборот”.
То есть, во-первых, авторы книги не только не “деликатничают” с жаргоном,
но поступают с ним совершенно хладнокровно-хирургически. Чего он, кстати,
и заслуживает. Во-вторых, жаргон описывается не субъективно, не “изнутри”,
с “откровениями очевидца”, а максимально объективно, отстраненно. У рецензента
сложилось впечатление (может, впрочем, и ошибочное), что авторы книги никогда
жаргоном ни в малейшей мере не пользовались, в среде, использующей жаргон,
никогда подолгу не находились и делать этого не собираются по принципиальным
соображениям. Авторы явно не хотят прослыть “знатоками” жаргона, “удивить”
читателя тонкой нюансировкой толкований и т.д. Их задача — зафиксировать
и описать “общий жаргон”, причем сделать это строго лингвистически. Подробно,
академично, системно.
Подобных книг о жаргоне написано немного. Словарей таких,
пожалуй, нет. Появление книги О.П. Ермаковой, Е.А. Земской и Р.И. Розиной
— это не только безусловное событие в науке, но еще и социально-культурный
симптом. Выражаясь бахтинским языком, это симптом перехода от “малого”
(“романного”) времени к времени “эпическому” (“большому”). Иначе говоря
— от революционной нестабильности, в том числе и в научном мышлении, к
эволюционной стабильности.
Сам по себе всплеск популярности жаргона, некой “жаргономании”
— продукт “романного” времени, где “аномалия” стремится победить “аналогию”,
экспрессия — логику, эффект — суть. Во многом можно говорить о том, что
существует миф о жаргоне. Ведь в реальности мы имеем дело не столько с
увеличением интенсивности употребления жаргона в повседневной речи, сколько
с увеличением интереса общества к данному явлению. Общество начинает интенсивно
рефлексировать на жаргоне и о жаргоне. СМИ и художественная словесность
активно “раскручивают” миф о жаргоне. Создается “образ жаргона”, буквально
захлестывающий страницы газет и журналов, теле- и радиоэфир. В реальной
жизни, в повседневном общении никакой особой жаргонизации нет. Жаргон преимущественно
живет в виртуальном мире СМИ. По сути дела, не журналисты подхватывают
народный язык, а народный язык подхватывает речь журналистов. Еще в 60-х
годах, когда проблемы сниженного языка только начали активно обсуждаться
в России, В.М. Шукшин, отвечая на вопрос о его отношении к использованию
жаргона в литературных текстах, очень точно говорил: “Тут — странное дело:
в литературе стало модой, в жизни — все не так. <...>. Крупный вор никогда
не станет “по фене ботать” — говорить языком воров, за редким исключением.
“Ботают” — хулиганы, мелкие воришки, “щипачи”, студенчество. Семь лет назад
я сам был студентом — никакого такого особого жаргона у нас не было: отдельные
специфические слова, более или менее остроумные, несколько облегчающие
постоянный серьезный страх перед экзаменами, и еще — что касается стипухи,
ее чрезвычайной “скромности”. И опять же: щеголяют этими словечками первокурсники.
Студент-дипломник говорит “нормально”. В актерской среде больше всего говорят
о “ракурсах”, “мизансцене”, “фотогеничности”, “публичном одиночестве” профессиональные
участники массовых сцен. И в матросах я был, и там все нормально с языком.
“Салага” еще нет-нет выщелкнется со словцом, но его тут же осадит тот,
кто служит по последнему году. Да он и промолчит в среде старших, это он
с девушкой позволит себе “полундру” или “сачка”. Но вот в литературе запестрели
“предки”, “чуваки”, “чувихи”, “хаты”, “лабухи” — и пошла писать губерния:
критики и пенсионеры ополчились на это, модные писатели упорствуют: целое
дело! А “дела” нет “за отсутствием состава преступления”. Поумериться бы
с этим. Правда, “из мухи слона раздули” (цит. по В.М. Шукшин. Собр. соч.
в 5 т., М. 1996, т. 5, с. 71).
Рецензируемая книга — хладнокровно описанный “состав преступления”
жаргона конца ХХ столетия. Словарь содержит 450 “наиболее частотных слов
русского жаргона” (аннотация). Это и есть та “муха”, из которой “раздули
слона” СМИ, писатели и жаргоноведы. Слов-однодневок, конечно, в десятки
раз больше, но то, что авторы называют “общим жаргоном”, — всего лишь несколько
сот единиц. Так оно и есть в реальности.
Можно, разумеется, спорить с авторами Словаря по поводу
отдельных единиц. Например, не совсем понятно, почему в словарь включена
аббревиатура “Ж” в зн. Жириновский, но не включена, скажем, “Зю” (или “дядюшка
Зю”) в зн. Зюганов. И почему “Ж”, а не “Жирик”? И где тогда “Примус” —
Примаков, “Свиноёжик” — Павлов, “Киндер-сюрприз” — Кириенко, “Распутин”
— Путин, “Ястреб женский” — Ястржембский и т.д. и т.п. Но это частности.
В целом, как нам кажется, Словарь дает именно тот корпус жаргонизмов, которые
стали общеупотребительными. Чутье авторов не подвело.
Об употребительности описываемых слов говорят, в первую
очередь, приводимые в Словаре обстоятельные, подробные иллюстрации, представляющие
большую документально-историческую ценность.
Слова описываются в Словаре максимально полно. Даются
коннотации, связанные с данным словом, его сочетаемость, происхождение,
словообразовательное гнездо, частотность и т.д. Всего десять “зон” (вполне
закономерно: жаргон пришел к нам с зон, в зоны и вернулся, там ему и место).
Каждая словарная статья — исчерпывающий лингвистический “диагноз” жаргонизма.
Опять же: есть множество частных вопросов, сомнений, замечаний,
пожеланий. Особенно — в зонах “употр.”, “частотн.”, “коннот.” и “сочет.”.
Например, слово опер характеризуется как “пренебр.”, хотя нам приходилось
не раз слышать, как оно произносилось с неподдельным пиететом (“классный
опер”). Или: со словом путана авторы связывают следующие коннотации:
“молодая, с броской внешностью, модно и богато одетая, берет валютой. Шутл.
эвф. <броское, красивое и непонятное иностранное слово создает впечатление
экзотичности и нарядности; для тех, кто знает его, связывается с образом
“роскошной” иностранной проститутки, возможно, из итальянского фильма>.
Нам кажется, здесь достаточно точно описаны коннотации примерно конца 80-х
годов. В 90-х годах, особенно во второй их половине, никакая “роскошь”
или “экзотика” здесь, выражаясь в общежаргонном духе, “не ночевала”. Слово
это нормальный человек произносит не просто “иногда насмешл.” (см. ту же
статью, зону “употр.”), а “оч. пренебр.”, или даже “зло-уничижит.”. Или:
слово качалка дается как “малочастотн. Чаще в речи молодежи”. Все-таки
это слово “оч. частотн.”, поскольку у него просто нет никакого разговорного
эквивалента. К тому же это скорее не “спортклуб”, а “зал с тренажерами”
(“у нас в клубе есть “качалка”). Иногда вызывает сомнения зона “сочет.”.
К примеру, к слову вырубиться, помимо всего прочего, приводится
сочетаемость “вырубиться от потрясения”. Эти слова из совершенно разных
стилистических регистров. Что-то вроде “уничижительно облаять” или “высокоинтеллектуальный
ботаник”. Идея передана совершенно верно: “вырубиться” (“перестать что-л.
понимать”) от “потрясения” (скажем, от страшного известия) можно, но лексически
это будет оформлено как-то иначе, скорее всего без всякого глагольного
управления типа: “услышал — и вырубился”, хотя скорее: “услышал — и отпал”
или “челюсть отвисла” и т.п.
Все эти замечания (мысли, размышления) возникают у читающего
словарь практически по поводу любой из 450 статей. И это совершенно нормально.
Ведь каждый, как уже говорилось, обладает своим собственным “жаргонным”
речевым опытом, каждый в глубине души считает себя “специалистом” в этой
области. И имеет на то все права. А авторы словаря имеют полное “лингвистическое
право” на попытку некой унификации материала. Для сравнения: человек глубок
и неисчерпаем, но листок по учету кадров на него все-таки заводится.
“Толковый словарь русского общего жаргона” — первая и,
как нам представляется, очень удачная попытка обстоятельной систематизации
целого пласта русской лексики конца ХХ века, своего рода подведение итогов
интенсивной жаргонизации нашей речи прошедших полутора десятилетий. Большинство
аналогичных словарей стремится кратко, бегло описать как можно больше материала,
удивить размахом, рецензируемый же словарь составлен по принципу “лучше
меньше, да лучше”. Словарь эпичен, он принадлежит новой эпохе. Это как
бы жаргонный словарь-минимум. Или даже не словарь, а монография из 450
глав. Бушующая плазма сниженной лексики хладнокровно, хирургически упорядочивается
авторами. Просто физически ощущаешь, как жаргонизмы “кряхтят”, сопротивляются,
не желая втискиваться в статью-“камеру”, не желая “расчленяться” на десять
“зон”. Но делать это надо. Лингвистические скальпели О.П. Ермаковой, Е.А.
Земской и Р.И. Розиной неумолимы. Обнаглевший жаргон-Шариков снова становится
Шариком. Совсем не страшным, ручным и даже милым. В заключение хочется
поздравить авторов с прекрасной книгой и пожелать, чтобы она стала первой
в целой серии “Толковых словарей русского общего жаргона”.
В.С. Елистратов
