Татьяна Бек

Узор из трещин

Татьяна Бек

Узор из трещин

* * *

Что я поведаю вам, соплеменники?
Ночью мне снилась, совсем как живая,
Чёрная кошка — в собачьем ошейнике,
Около кладбища, сторожевая.
Батюшки светы! Украшу хлопушками
Ёлку, стоящую в старом бидоне.
Кошка реальная прядает ушками,
Смотрит на дерево, лижет ладони.
Вещие сны мои — шарж или копия?
Будет грядущее пусто ли, тесно ли?
Надо поехать — проверить надгробия:
Подозреваю, что осенью треснули.
Крики на лестнице —
гости с гостинцами.
Это пока не ко мне, а к соседу.
Где моя скатерть с весёлыми птицами?
(...Вот отгуляю, а завтра — поеду...)
Я угощение не испекла ещё.
Надо заквасить предчувствие —
шуткою!
Что, бишь, мне снилось?
Фамильное кладбище.
Чёрная кошка,
но с белою грудкою.

Depression

Р. Леонович
Разучилась петь, и любить любовь, и бежать на речку,
Удивляться, плакать, готовиться к медосмотру,
Танцевать от печки, и снова влезать на печку,
И варить картошку, и гладить кошачью морду.
Разучилась учиться, ходить конём, а не в ногу,
Покупать билеты на поезд “Москва — Полома”,
И сушить грибы, и вскакивать на подмогу,
И читать Катулла всю ночь под раскаты грома.
Я на мир обиделась, я отвернулась к стенке,
Где узор из трещин, как иней, лёг на обоях...
О, зачем подростки дерутся на переменке,
Предрекая главные битвы, погибнуть в коих
Суждено позднее? (В прихожей стоят ботинки:
Просят ваксы, хотят на улицу, ждут погоды...)
Разгадать обойные шифры, пока на рынке
В ликованьи торга звереют и мрут народы!
Разглядеть, как в лупу, царапины, пятна, дыры,
Ибо Музе — мусор (созвучье?) дороже кладки.
...Я ещё восстану! Я выйду с лицом задиры
На просторы жизни, родины и загадки.

* * *

— Как жить прикажешь,
если трус на трусе,
Да и герой устал до потрохов?
Мне скушно, брат, как девочке Марусе
В Тарусе меж гусей и петухов.
Мне тесно, брат, как было Гулливеру,
Которого опутал лилипут, —
И поздно, знаешь, принимать на веру
Высокий смысл дисциплинарных пут.
Сама с собой никак не примирюсь я,
Поскольку, слышишь, сознаю, что я —
Не Гулливер и даже не Маруся,
Но мелкий мусор злого бытия.
...А над Тарусой — небосвод пресиний,
И, как солдатки, яблони в саду...
Нет,
я ни лилипуткой, ни гусыней
Не буду, брат, — а лучше пропаду.
Последнее: как вытянуться выше
Над участью, где нелюди царят,
И — ливнем грянуть о родные крыши,
И — в половодье?.. Понимаешь, брат?

* * *

О, девочка моя неро ’ дная
С пометой смерти на запястье, —
Почти в аду, как степь безводная,
Почтив безумие за счастье,
Напяливши мешок с оборкою
И северо-восточной вышивкой, —
Сходи на нет, дыми махоркою,
Но только, заклинаю, вышагай
Языческий отрезок участи
От гибели (но нет!) до удали, —
Чтоб злые духи невезучести
Раскаялись, что путь запутали, —
Хмельная от росинки маковой
И пряча помутнённый разум, —
Отнекивайся и поддакивай,
Ворон считая в небе грязном, —
Но только выживи — до августа,
До рая, до звезды, до Кая,
До зги, до вести — ну, пожалуйста!
...Я знаю: я сама такая.

* * *

Просыпаюсь от радости и хочу,
чтоб меня было несколько.
Инга. Из разговора.
Попрощалась печально и звонко
С частью жизни,
где рвут удила,
И во тьму (как значок октябрёнка
В карамельной коробке) легла.
Это — ужас, но это не трепет,
Это — чтенье тоски назубок
И досада: зачем меня терпит
На земле наблюдательный Бог?
Это — дети разъяты и предки,
Это — в банке сухие цветы,
Это — выдернут шнур из розетки,
Это — я, не ведущее в ты.
Это — бред малярийной гордыни:
Так вначале
болеет
весна...
И в одном городке на чужбине
Я в кофейне очнулась от сна!
Я сумела. Я нети разъяла,
Как цезура — и снова — строка.
...Просыпаюсь: и мне меня мало.
И меня подпирают века.

* * *

Лестницей вверх ли
с поющею лирою —
Вниз ли без лиры,
смакуя позор...
Я куралешу —
и я формулирую:
Разом безумица и хроникёр.
Счастье — разглядывать,
паданцы треская,
Как,
ни бум-бум про мою похвалу,
Белочка,
яркая, рыжая, дерзкая,
Стелется — как без костей! — по стволу
И напружинившейся
акробаткою
Прыгает в небо
на всех парусах!
...Громко играют,
а плачут украдкою
Малые звери в дубовых лесах.
Мы с этой белочкой
связаны вервием —
Тайным ознобом
и криком “Виват!”
...Кто исподлобья
глядит с недоверием
Попросту болен, а не виноват...
Экая невидаль:
душу ограбили!
Дам ей поплакать —
и лбом поверну
В лучшие годы,
где с двойкою в табеле
Дети — ликуя! — бегут по бревну.

* * *

Я — в венке из еловых иголок
Не без шишек — стою не у дел...
Как не любящий птиц орнитолог,
Ты зачем на меня поглядел?
Да. Клеймила свободу как иго,
И любила её благодать,
И рвалась вообще как калика —
То бродяжничать, то оседать.
Это трудно — вернуться, отпрянув:
Занавески — как ветер с полей!
...Если пить из гранёных стаканов, —
Почему-то печаль веселей.
Повернёмся спиною к монархам —
В одиночку распутаем нить...
Наше время закончилось крахом —
При возможности повременить.
(О, сугубая прелесть отсрочек!
В пересменок ушёл конвоир,
И бомжи, разведя костерочек,
На помойке устроили пир.)
Ты мне даришь букет иван-чая.
Всё как прежде: “хула — похвала”.
И — посмотрим на мир, не серчая,
Ибо поздно
громить
зеркала.

* * *

А мой грандиозный город
стал придурковат не в меру.
Храмы — помойки — рынки —
и — “Чей это чемодан?”
Беременная цыганка
гадает в метро офицеру:
Малюсенький, и весёлый,
и, видите, вдрабадан.
Она именует болезни —
“испугами медицины”.
— Ты, — врёт, — высоко летаешь, —
но низко сегодня сел... —
А он желает взаимности
от некоей злой Марины,
И машет, как флагом, сотенкой,
и, знаете, окосел
Вконец! И ему не хочется
ехать на Маяковку.
Лучше на лавке выспаться,
и — дальше во весь опор.
...Я дам ему для Марины
заколку — тире — подковку
И ладонь протяну цыганке.
— У, — скажет, — какой бугор! —
Язычество ль это, ересь,
а может быть, вещий лепет,
За коим таится знание,
как выжить наоборот,
Когда “этот город вязевый”
то тебе оплеуху влепит,
То страстно облобызает,
то мутной воды нальёт...

* * *

Я говорю волкам:
Тубо! Сочтёмся славой.
Вы — клан, а я — вулкан.
И я залью вас лавой:
До страшных волдырей!
До судорог во чреве! —
Но слышу: “Ты ж добрей,
Чем кажешься во гневе.
Вот и сойди к волкам
(Тем более к волчатам) —
Как снег, как великан
В смиреньи непочатом”.

* * *

Улечу от тебя, безокого,
Опираясь на палки лыжные...
“Мне не ты законом, а Богово
Поручение внятно слышное!”
Убегаю, как стрелка ходиков
(Часовая? Но нет, минутная.),
Ибо страсть — это вид наркотиков,
Я ж плохая, но не беспутная.
Уезжаю ночной телегою
Мимо Митина, мимо Свиблова —
И лечу, и парю, и бегаю,
Потому что — “свобода выбора”.
(Мимо Тушина, мимо Сокола
С фонарями, как жизнь, разбитыми...)
Я люблю, чтобы лошадь цокала
Неподкованными копытами!
Но, приблизив лицо безбрежное,
Отвергая разлуку шкурою:
“Ну, зачем ты опять за прежнее,
Злая девочка — дура дурою?” —
Скажет он, ослеплённый сполохом
Этой нежности, этой ярости...
Дура дурою, олух олухом,
Убегающие от старости.

* * *

Даже если морочит, и плачет,
И пророчит небывшую новь, —
Это прелесть и это не значит,
Что тебя осенила любовь.
Даже если приснится под утро,
Даже если ворвётся в строфу,
Даже если смятёт как полундра, —
Это всё не свершенье, а тьфу!
Ибо если в лице человека
Померещился Божий призыв, —
Надо вскрикнуть и выслушать эхо,
По возможности рот закусив.
Я аскезой себя изувечу,
Замурую и выход, и вход
И не сделаю шагу навстречу, —
Если эхо в ответ не поёт.

* * *

Снежную скатерть не вышьет иголка:
Это альянс, обречённый заране...
Рана в груди раскрывается долго,
Как полудикий шиповник в стакане.
Не получается — не укоряйся.
Мудрому мудрость, а вольному воля.
“Я — человек из другого караса”, —
Как говорила чертёжница Оля.
Только запомни, пожалуйста, этот
Преображённый к сочельнику дворик...
“Спор о небудущем — тлен,
а не метод”, —
Предупреждает античный историк.
...Выбежит мальчик и сядет на санки,
Чтобы впервые разбиться о воздух!
Мудрому (я о тебе) — до стоянки.
Вольному — небо в нетающих звёздах.
Я о себе как о злом прототипе
Той журавлихи, что,
метя в синицы,
Вдруг ощущает себя как на дыбе...
Разные особи. Разные птицы.

* * *

Любой из нас человечек — дыра, сирота, изгой —
Воплощает собою Высшего Замысла сдвиг...
Даже мой стихоритм, как зубы больного цингой,
Расшатался! Снова — дольник иль тактовик.
В детстве я выбегала во двор — на условный свист,
Чтоб на снегу разлечься, в тучу плюя...
Музыка нарастала! (Так слепой гармонист
Звуком сшивает
земли ’ и неба края.)
Жизнь заросла полынью опыта: чем лютей,
Тем, как ни странно, глубже над вонью — высь.
Главное, не зависеть от сдвигососеда... Эй!
Дай путь моему зигзагу, посторонись, —
Чтобы сплестись позднее в асимметричный узор
Под кодом, который значит “любовь как бой”.
...А давно, в 54-м, обрубок Егор
Починял керосинки, гордясь собой
Как Победитель... Мы все победители сплошь.
Наша такая ноша — отсебятина, пар, миф.
— Будем же врать друг дружке,
взаимоплодя ложь,
Что и составит правду, испод открыв.

Из “шведской тетради”

1. Готланд

Дикие розы прильнули к стене в слезах, —
Кажется, что молящие: “Смилуйся и приди”, —
Алые, мелкие, гордые, о ’ строва посреди,
В порту, торгующем рыбой (кто их тут посадил?),
А кирха на реставрации: в стальных “лесах”!
Вотчина лютеранская, втиснутая в мундир,
Военная атрибутика — крейсер... аэроплан...
Впрочем, и гуси-лебеди (лебедь по-шведски svan:
Прелесть иноречения — как ветер чужих полян),
И колокол в полном здравии: вот, разбудил —
Рано, в казённой келье, до петухов (петух —
Надо же, tupp по-здешнему): на ’ море, и скорей!
...Я всегда, путешествуя, прочь рвалась, с якорей
(Господи, просквози меня, заморозь и согрей).
С насеста, который — родина, и крест, и одно из двух.

2

Сколько загадок в чужом языке живёт!
Знай поспевай за спиралью его излишка.
Ёжик по-шведски, представь себе, igelkott,
То есть пиявка, которая разом шишка.
Жизнь любопытна вся, несмотря на чин:
Храм — пивоварня — госпиталь — флаг овечий...
А музейный работник с ключом от руин
Песню споёт про Олафа (ихний вещий
Вроде Олега)... Чайки орут в порту
И норовят проехаться на пароме.
Благодарю тебя за позднюю лепоту:
Быть пилигримшей в родственном окоёме.

3

Мельница, хвоя, вереск, ветер в лицо до слёз...
Крест из лесных дощечек: “Спи под звезда ’ ми, пёс”.
Окаменелости моря: раукур — вопль немой...
И в небесах над зыбью (Господи!) путь домой.
1998

* * *

Я воротилась. Дрогнул маховик.
Как вещуны, запели шестерёнки.
Грибницу распирает — моховик
Набычился. Да здравствуют силёнки!
Не силы, нет, тем более — не мощь,
А именно силёнки по старинке...
Я счастлива как падчерица рощ
С трофеями в полуденной корзинке.
Ещё ура глубокому, как вдох,
Желанию одаривать и нежить!
Орехи, шишки, папоротник, мох —
Всё голосует против слова “нежить”.
Сё человек. Влюбляется, и врёт,
И делает запасы из варенья.
...Вниз головой — и задом наперёд —
И руки-крюки — и... Венец творенья!