Ирина Роднянская

О путях-дорогах

Ирина Роднянская

О путях-дорогах
По поводу статьи Александра Агеева “Город на “третьем пути”. Анти“народная” статья” (“Знамя”, 1999, № 9)

Глубокоуважаемый
Александр Леонидович!

Прочитав в девятом номере “Знамени” за 1999 год ваше публицистическое выступление “Город на “третьем пути”. Анти“народная” статья”, я испытала сильное волнение. Оно связано не только с описанием бедственного положения города Иваново, “родины Советов”, оставивших после себя, как Вы показываете, обширные родимые пятна. Оно, это волнение, связано даже не с тем, что социальную диагностику Вы обратили в подсобный инструмент идеологической полемики (каждый из нас, интеллигентов, склонен осмысливать любое явление в контексте споров с идейными оппонентами — это нормально). Все дело в адресации Вашей полемики, каковая адресация представляется мне размытой, неточной и грозящей “заболтать” (уж извините) очень важные и насущные вещи.

На примере родного города, где наш все еще ущербный капитализм сплошь прослоен пластами “законсервированного социализма” (тупая поддержка фактически обанкротившихся предприятий, уравниловка во всевозможных платежах, отнимающая деньги у дееспособной части населения в пользу ленивых и безынициативных, и прочие способы социалистического “перераспределения”), Вы стремитесь продемонстрировать ужасы реализации некоего “третьего пути”. Если под лукавой идеей “третьего пути” понимается демагогический проект соединить в отмеченном особостью российском тигле “положительные стороны капитализма” с “положительными сторонами” пережитого нами социализма, то Ваш сарказм вполне уместен. (Правда, я не уверена, что изображенное Вами “ивановское стояние” можно вообще назвать путем, хоть третьим, хоть четвертым.) Жаль, что Вы не успели направить этот сарказм не только на публицистов журнала “Москва” (кажется, их имена Вы поминаете в числе прочих?), но и — в канун выборов — на программу движения “Отечество — Вся Россия — Аграрии” (ОВРАГ — как кличут его злые языки). Замораживание квартирной платы — один из самых соблазнительных для “народа” пунктов этой программы и, разумеется, один из самых “социалистических”. Но прежде чем, скажем, полемизировать с этим пунктом и заступаться за предлагаемый правыми и не приемлемый для Госдумы антиуравнительный и бюджеторазгрузочный план коммунальной реформы, Вам предстоит ответить самому себе на вопрос: согласен ли я, А. Л. Агеев, платить за коммунальные услуги на порядок больше одинокой беспомощной бабульки, проживающей выше или ниже этажом, — объекта адресной социальной льготы? Впрочем, у меня нет оснований сомневаться в Вашем положительном ответе — ответе, увы, меньшинства сравнительно обеспеченных граждан...

Однако я подозреваю, что словосочетание “третий путь” вынырнуло в Вашей статье не из идейного тезауруса ОВР и не из писаний наших почвенных публицистов. Это спонтанный отклик на полемику между Татьяной Чередниченко и Александром Носовым, развернувшуюся на страницах “Нового мира” в 1999 году (№ 1: статья Т. Чередниченко “Радость (?) выбора (?)”; № 4: полемическое “дружеское письмо” Носова и краткая ответная реплика адресата). Кстати, напомню, что выражение “третий путь” не встречается в январской статье Чередниченко (оно, на мой взгляд, не слишком корреспондирует с ее тезисами); употреблено оно Носовым, который, как теперь и Вы, старается обнаружить у Чередниченко склонность к этой “лукавой идее” наших ностальгирующих розовых. То, что я собираюсь сказать дальше, — не защита утверждений Чередниченко (хотя я, за малыми исключениями, с нею согласна), а попытка сделать так, чтобы спору предшествовало обозначение предмета спора.

То, что Чередниченко не употребляет слова “консуматорный комфорт” в негативном смысле, не призывает беднейшие слои населения сидеть на собственноручно выращенной картошке и “по-российски” довольствоваться этой малостью, не предлагает “все поделить”, — настолько должно быть очевидно даже невнимательному читателю ее статьи, что Ваши иронические уколы по этой части я могу объяснить лишь аберрацией, простительной “в пылу сражений”. Говорит же она (постараюсь передать вкратце) следующее. Мир как геоэкономическое целое переживает сейчас переломный момент, “чреватый противоположными историческими сценариями”. В этой точке бифуркации рыночная экономика теряет свои классические очертания, меняется на глазах, виртуализируется, отрываясь от “какой-либо материальности”, что чревато кризисами иного рода, нежели кризисы перепроизводства, которыми нас во время оно пугали преподаватели марксистской политэкономии капитализма. Между тем (как замечает Чередниченко) среди наших публицистов, считающих себя “правыми”, все еще жив миф, что “угроза рынку притаилась где-то на антирыночных обочинах истории” (на ивановском “третьем пути ” — добавлю от себя), а не внутри самого рынка. Чередниченко призывает обратить внимание на эту глобальную угрозу ценностям либерального общества, не отделимым от здорового рынка, и не проявляет при этом ни малейших признаков прискорбного “полевения” или тоски по социалистическому хозяйствованию. Можно с аргументами в руках доказывать, что такой угрозы вовсе нет, — это и будет подлинный предмет спора. Но нельзя любые признаки “алармизма” мазать отпугивающей свободолюбцев красной краской и, борясь с собственным “ивановским” застоем, апеллировать к некоему абстрактному “западному” статусу-кво, которого в природе нет и быть не может.

Я полагаю (вернее, догадываюсь), что Чередниченко небезосновательна в своих тревогах. Не так давно публицист Максим Соколов (один из умнейший мужей России, по-моему) напомнил, что “деньги — все-таки — не пахнут”, если пытаться сохранить за ними роль “всеобщего эквивалента”, и что нынешняя (американская, как он считает) мода выслеживать их “отмывание” и требовать по поводу каждого значительного взноса или перевода чего-то вроде “справки из парткома” — значит лишить деньги их безлично-универсальной роли. Совершенно справедливо, но ведь подобные полицейско-санитарные меры являются неуклюжим антидотом против пресловутой виртуализации денежных потоков в их нарастающей неуследимости и непостижимости. Так рынок пытается спасти сам себя — пока паллиативными средствами...

Однако Чередниченко — не профессионал в той области, в которую, тоже по-дилетантски, залезаем и Вы, и я; поэтому она и не предлагает спасительных рецептов от чудящейся ей опасности. О российской специфике она говорит очень лаконично: поздний рыночный старт, отягченный “старческими” болезнями рынка, — без ссылок, как видите, на какую-либо путеводную нашу “особость”. (От себя замечу, что поздний старт в истории мог оборачиваться не только изъянами, но и преимуществом, как, например, в Японии, — все зависит от вектора, выбранного обществом.) И тут Чередниченко в виде противоядия мучительным контрастам нашего “дикого” капитализма ¹ , озлобляющим общество и заставляющим численно заметную его часть ностальгировать по мнимоблагополучному прошлому, предлагает то, за что ее осмеяли сильней всего, и осмеяли на редкость несправедливо: благотворительность. То есть “добровольную консуматорную сдержанность благополучных и успешных” (подчеркиваю три эти слова специально затем, чтобы Вы не приписывали их автору призывов к самоограничению в нищете, а ведь Вы приписываете...) — и участие таковых в системных благотворительных проектах.

Смеяться над этим может, простите, только утопист, по недоразумению считающий себя рыночником. Потому что только утопист, только отвлеченный рыночный романтик способен вообразить себе существование социума, в котором вся жизнь строилась бы исключительно на соревновательном принципе (“пусть неудачник плачет”) и не существовали бы механизмы перераспределения благ, позволяющие сохранять общественную солидарность и не доводить дела до мятежей. В патриархальных обществах это были многолюдные пиршества, щедрые дары племенных вождей и феодалов, царей и воевод, швыряемые в толпу, открываемые в дни бедствий житницы. В рыночных обществах дело медленно и мучительно (ведь даже профсоюзы с их правом на забастовки — этим ограничителем рыночного принципа свободной продажи рабочей силы — явление сравнительно позднее) шло к тому, что некое перераспределение в пользу неудачливых и необеспеченных стало совершаться через систему налогов, а также через систему благотворительности. Благотворительность, помощь бедным, как Вы сами прекрасно знаете, всегда присутствовала как неотменимый принцип внутри библейско-христианской ойкумены. Апологет “невидимой руки рынка” Адам Смит иначе и не представлял себе дела, как таким образом, что стремящийся к собственной выгоде “экономический человек” в границах одной и той же личности дополняется человеком, живущим по нормам христианской морали. В XIX веке благотворительность многим мыслителям представлялась естественной антитезой революционному социализму. Владимир Соловьев (и полагаю, не он первый) говорил, что разница между христианством и социализмом состоит всего лишь в том, что первое призывает богатых жертвовать свое имущество бедным, а второй призывает бедных отнять это имущество у богатых. Надо было дожить до Зюганова, чтобы услышать (от него и не только от него), что этой маленькой разницы не существует вовсе.

Перераспределение через налоги и перераспределение через благотворительность — два метода, которыми пользуются современные цивилизованные общества, не утратившие чувства самосохранения. Ни тот, ни другой метод не может претендовать на исключительность. Бюджетные программы, черпающие средства из налоговых сборов, неизбежны. Вот Вы ругаете Ваших земляков за постыдную инертность: дескать, не могут в поисках приличной работы стронуться с насиженных мест , предпочитают убогое существование дома, — не то что их предки, еще при Столыпине рискнувшие двинуться в поисках лучшей жизни за Урал и далее. Но ведь не можете Вы не знать, что переселенческие программы разнообразными путями дотировались царским правительством. Это только в богатой Америке можно самому: прицепил трейлер к “тачке” — и поехал; а холодильник и кондиционер купим по прибытии...

Но “налоговый” способ перераспределения предпочитают на Западе “левые” правительства, а соположный ему — как раз “правые”. Высокое налогообложение, позволяющее на Западе устроить вэлфер, “социализм с человеческим лицом” (так в устной беседе определил жизнь в ФРГ один недавно осевший там наш писатель), к сожалению, гасит предпринимательскую инициативу, поощряет богатых не к инвестированию, а к проматыванию денег и, как следствие, ведет к застою и общему “похуданию”. Прекрасно это понимая, творцы “рейганомики” в США, неоконсерваторы в Англии и Германии в свое время сменили экономический курс, заботы о бедных и несамоокупаемых в немалой мере свалив на частные благотворительные фонды, и вывели свои страны из близившейся депрессии. Сейчас на Западе снова у власти “левые”, социал-демократические по названию или по сути правительства. Но это ненадолго. Как только они проедят жирок, накопленный экономическими “правыми”, народ-электорат, ощутив это на своей шкуре, сменит декорации. Такая там заведена не очень глупая чехарда.

По части благотворительности мы — одна из самых нецивилизованных стран, хотя на рубеже XIX и ХХ веков и в начале истекшего были одной из самых продвинутых. Помню, как нас, прибывших из России впервые в жизни на международную конференцию в Италию, удивляло бесплатное и обеспеченное там пребывание — кто сделал нам такой подарок? Оказалось, местный банк. Потому что ему это выгодно: эти деньги вычитались из налогооблагаемой базы. Оставалось только воскликнуть: до чего же складно устроен этот чертов капитализм! У нас ничего подобного до сих пор не заведено. Поэтому даже тонкий ручеек благотворительности имеет у нас за редкими исключениями рекламный и, значит, направленный мимо подлинных нужд характер. Выгодная благотворительность не отменяет, конечно, благотворительности бескорыстной, нравственно особенно ценной. Но когда само понятие вышучивается, почти как в советские времена, тогда не предвидится ни узаконенной базы для первой, ни благоприятного общественного климата для второй. Апелляция к институту благотворительности — это чисто правая, либерально-консервативная интенция. Чередниченко надо бы благодарить за то, что она об этом напомнила, а не искать в ее мыслях злокачественные симптомы “полевения”.

Ох, еще многое в Вашей статье нудит откликнуться. Например, раздражение против “шести соток” (они же — восемь, десять, двенадцать, у кого сколько). Чередниченко помянула их как метафору любого производительного труда, приносящего осязаемые плоды. Но даже если бы она предъявила их буквально, за нее и за них все равно следовало бы вступиться. Вас они злят как символ тупой, рабской покорности, между тем как для многих и многих это символ свободы — не только прокорм, но и хобби. (Похожим образом советская пресса костерила прожигателей времени — доминошников, чуя, что вокруг этих дощатых столов расположился неоприходованный участок частной жизни и личной прихоти.) Наряду с приватизацией квартир и свободой печати массовые “шесть соток” собственной, не арендованной, не подснятой у колхоза-совхоза земли — это то немногое, что уж точно дала новая Россия своим гражданам. Земли, на которой можно строить не бытовки и времянки, а домики и даже дома, с неутаиваемым зимним отоплением, — без страха, что у тебя из-за этого отнимут городскую квартиру. Или Вы уже забыли, как оно было недавно? Хоть это не посмела воспретить Дума, блокирующая настоящую земельную реформу. И из этого-то сада-огорода, доставляющего столько добра (в обоих значениях) и моим “простым” соседям по нашей неказистой девятиэтажке, и моим интеллигентно-остепененным коллегам, и, главное, их детям, — делать какой-то жупел ретроградства?! Побойтесь Бога.

Самое забавное, что мы с Вами, скорее всего, на выборах голосуем за одну и ту же партию и, значит, должны бы разговаривать — и спорить — о предметах общественно-политических на одном языке. Вот, давайте и обсудим все эти макро- и геоэкономические вопросы (но только совместно со специалистами), а заодно нравственно-гуманитарные их следствия то ли за каким-нибудь новомирским “круглым столом”, то ли в каком-нибудь знаменском “конференц-зале”. Может статься, будет толк.

P.S. Еще мне жаль, что Вы так ненавидите Некрасова — великого поэта, если говорить о его искусстве, а не спорить о его темах.

1 Личное, не до конца осознанное, недовольство этими контрастами Вы в своей “антинародной” статье загнали в сноску, выпадающую из общего тона. Я поступлю так же и процитирую этот пассаж в сноске же: “Самая впечатляющая “новостройка”, какую я заметил в Иванове, — это монументально реконструированное здание областного отделения Центрального банка ... с до боли знакомой “лужковской” башенкой. У ЦБ, даже в нищем городе, деньги есть, и стесняться богатства он не обучен. Через улицу — пустырь на месте недавно снесенного дома, а на глухой стене соседнего кривая стрелка: “Общество инвалидов там”.” Вы можете мне заметить, что ЦБ — учреждение государственное, отсюда и гнев, но соразмерные ему негосударственные — разве “стесняются богатства”?