Новелла Матвеева

Не спрашивай у чудищ...

Новелла Матвеева

Не спрашивай у чудищ...

 

Сонет на убиение короля Гамлета, Гамлетова отца (и в опровержение толка о нём, что “дурному правителю поделом”)...

Правителей дурных, поверь, не убивают.
Продажных деспотов, как сахар, берегут!
Подошву лижут им, соринки с них сдувают,
Их волю выполнять кровавую — бегут...
Макбета не проймёт ни время, ни закон,
Пока не дрогнет сам пред роком непогожим.
Из царства изгнан Лир за то, что стал хорошим:
Покуда был плохим — безбедно правил он.
Поверим Трагику; он знал людские души.
Он разбирался в нас немножко лучше нас...
Но оттого-то мы и в... веществе по уши,
Что нам ни сам Господь, ни гений — не указ!
Что в сумерках расправ, на взгляд наш, злой и сытый,
Всегда убивец прав, а виноват — убитый.
Январь—июнь 1999 г.

Горностай

О сердце, сердце! — рваться перестань
И вопрошать в горячности горючей:
— Куда запропастился
Горностай?
Почто остался с нами скунс вонючий?
Нас привела к обрыву Чистота.
Нам за Брезгливость нелюди отмстили.
СКУНС — ВОНЬЮ ЗАЩИЩАЕТСЯ ВСЕГДА, —
Вот почему вонючки победили.
В неслыханном бесстыдстве изощрясь,
Погрязла мразь в распутстве, в травлях, в линче...
А ГОРНОСТАИ ЛОВЯТСЯ НА ГРЯЗЬ, —
Вот почему и не видать их нынче.
Обмененный на сникерс, на крюшон, —
В каком раю их гордый род проснулся?
Зачем неизреченный мех пошёл
На царственную мантию для... скунса?!
О сердце, сердце, рваться перестань!
Не спрашивай у чудищ беззаконья:
— Куда ушёл из дебрей
Горностай?
Где сами дебри?
Где Родимый край?
Откуда гарь?
И отчего — зловонье?
18 августа 1998 г.
 

К слову о Шекспире

Классическому гению, за то, что
Вам горьких слов успел наговорить,
Не надо мстить так вязко, так дотошно;
Он говорил не с вами, может быть!
Небрежно целясь в лес или скалу,
Стрелок не чаял, дерзкие пострелы,
Что вы ему подставите под стрелы —
Кто лоб, кто глаз, кто пятку, кто — скулу.
И где подставите? Внутри времён!
За гранью дней! Да вы чего, ребята?
Да вы не принимайте на себя-то!
Но лезет в драку новый легион, —
Могученький, хоть и на ножках слабых,
И мелкий — в титанических масштабах.
1980—95 гг.

Разговор в бесклассовом обществе

— Слышь, профессор? — крикнул слесарь, —
Краны-то текут!
Где (блин) у (блин) вас (блин) есть (блин)
Неисправность тут? —
Молвил слесарю профессор, отряхая сплин:
— Глянь (блин) сам (блин) где (блин) там (блин)
Неисправность (блин!). —
30 декабря 1997

Кто хитёр — не умён...

Подлец себя не судит. Он воображает себя всего лишь находчивым и распорядительным человеком там, где другие спят, как тюлени...

1. Инквизиторство зря называют “умом”.
Торжество над голодным, езду на хромом,
Лжи кривую повадку, житейскую хватку,
Свойства ХИТРОСТИ — зря называют “умом”!
2. Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.
От начала времён до скончанья времён
Неизменным останется вечный закон:
Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.
3. Блеск ума — с богатством путать не моги:
Знай, что ум с богатством — злейшие враги!
Даже у Смекалки — ни избы, ни скалки,
А у Достоевского — лишь долги одни.
4. Послушай-ка, умник (бездомных разувший к зиме!):
Бывают умы, а бывают — “себе на уме”!
Сервантес писал “Дон Кихота” в тюрьме долговой, —
Чего и в грабительской ты не напишешь тюрьме.
5. Признаваясь при всех (о любезность живая сама!),
Что от нас, дураков, ты скрываешь излишки ума,
Не скрывай! Всё равно перед нами открылся давно
Изворотливый ум твой... (Читай — заурядный весьма.)
6. Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.
От начала времён до скончанья времён
Неизменным останется вечный закон:
Кто умён — не хитёр. Кто хитёр — не умён.
1970 и 13 дек. 98 г.

Предположение

Скабрёзность, жуть и недомолвка
Кому-то кажутся забавными,
Но не было ли кривотолка
О тех, кого считали “фавнами”?
Миф закоснел на их фигурах.
Но, может быть, не “козлоногие”,
А просто — люди в козьих шкурах?
Скрывающиеся, убогие?
Не множественные силены,
Не существа необъяснимые,
А попросту — аборигены,
В глубь леса греками теснимые?
В слепых чащобах, в рощах зрячих
Они к своим же “нимфам” сватались.
И у источников горячих
В пещерах от “законов” прятались.
По горло сытые при этом
Их цитаделей покореньями,
Всегда в бегах, — питались летом
То виноградом, то кореньями.
Но — с воцарением Борея —
Для приисканья пропитания
Из чащ выныривали, — сея
В народе страх и трепетание...
Скабрёзность, жуть и недомолвка,
Быть может, выглядят забавными.
Но не было ли кривотолка
На тех, кого прозвали “фавнами”?
Смех закоснел на их фигурах.
Но, может быть, не “козловидные”,
А просто — люди в козьих шкурах,
В конечном счёте — безобидные?
Иные, впрочем, были злыми.
А некоторые — задирами.
А некоторые — смешными
(За что и прозваны “сатирами”).
Так и не сдавшиеся грекам,
Но замершие в беге внутреннем,
Пелазги жили в Царстве неком,
Пустой мечтой оперламутренном.
И греки
Их детишек сирых
Порою взращивали ласково...
И даже в песенных турнирах
Иной воспитанник участвовал.
И эллин Феб, сторонник пользы,
Повинен не был в истязании,
Сняв с человека шкуру козью
(Не кожу, нет: ОДЁЖУ козью!), —
Как победитель в состязании.
Ноябрь 1998 г.

Нимфа и фавн

Веселье болтунам, раздолье пустомелям.
А басен! А стихов! — веков на сто вперёд,
Когда среди стволов, повитых диким хмелем,
Фигура странная пред ними промелькнёт...
— Сестра! Ни шагу в лес! Ты слышишь ли? — Да где там!
Она давно в лесу... Но, завтрак съев едва
Походный, — бросилась бежать! И существа
Лесного — слышится за нею топот следом...
Полдня летела вскачь, не смев передохнуть,
Но ах! — отвесами пересеклась поляна...
Что делать?! У ручья он преградил ей путь.
И вдруг (не посягнув ни на какую честь),
Глазами круглыми, слезящимися странно,
Взглянул и прохрипел: “Хозяйка! Дай поесть!”
Октябрь и ноябрь 1998 г.

Аннета

Составив стихи про Аннету
В разрезе старинных искусств,
В себя заглянул он: ан — нету
К Аннете в нём пламенных чувств.
Бежал не к лесам-водопадам,
Чтоб юную ревность излить,
А к нимфам бежал и дриадам,
Чтоб мучить Аннету и злить.
Простила она? Не простила?
Но к ней на порог наконец
Другое лицо зачастило.
И рад был трактирщик-отец...
Простая история эта
Довольно короткой была:
Большому поэту
Аннета
Другое лицо предпочла.
— Скажите, друзья-незабудки,
Вернутся ли старые дни?
— По нашему мнению — дудки!
Не жди! — отрубили они.
— Скажите вы мне, маргаритки:
В чём тайна и чья тут вина?
— Не длите бессмысленной пытки:
Вас больше не любит она.
Так, может быть, счастья излишку
Не стоило вызов бросать?
Быть может, не стоило
Книжку
Стихов — про Аннету писать?
Рай, верно, прохладен. Ад — душен.
Испытан и выстрадан стих.
А строчки — подобье отдушин.
Но жизнь улетает сквозь них.
8 июля 1997 г.

Ночь

Тропинка травянистая. А там, за первым пнём —
Корней древесных много ли? О, более, чем днём!
Сумбур ветвей — системою сплошных светопомех.
И выступления совы — художественный смех!
Кто я перед тобою, ночь?
Кто я — перед совой
Твоею? Только человек. К тому же — сам не свой!
О, в этих рощах надо мной хозяин — каждый звук!
Но вырастает ветерок — и страх проходит вдруг.
Спит небо за деревьями в послевечерний час,
Спит стоя, но не двигаясь и не смыкая глаз;
Косящих звёзд серебряный дозор зеленоват...
Все спят. Никто не сердится. Никто не виноват.
Сентябрь 1993, июнь — 99 гг.

Ночные самолёты

Вижу мчащую светящуюся вклейку
В тьму и в листьев заволочье;
Слышу гомон — громо ’ в клочья;
Это самолёт настроил мне, как флейту,
Прилегающую местность ночи.
Видела не раз его огни цветные
За оконным переплётом,
За ветвей застывшим взлётом...
Но раскат смолкал.
И отзвуки стальные
Таяли за поворотом...
Неизвестный, безымянный, —
Ведал ли пилот (чья занятость не тайна!),
Что вдали Земли — какой-то праздной, странной,
Призрачной мечте служил случайно?
И что кто-то видел движимую вклейку
Света в тьму и в листьев заморочье?
И что кто-то слышал стёкол
Треньканье сорочье
И, прислушиваясь, принимал за флейту
Растревоженную местность ночи?
Нет, я не одна; есть у меня друзья же:
Фартук с красной вышивкой,
Летние пейзажи,
Несколько пионов
C поднятыми чашами, с корнями,
Ночью,
В Божьем небе —
Самолёт с дозорными огнями!
21 июня и 8 июля 1997 г.