Выставка в галерее журнала “Знамя”
январь 2005 года
Петкевич Юрий Анатольевич
Родился в 1962 г. в Белоруссии.
В 1990 г. закончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москве.
Работает в литературе, живописи и в кино.
Неоднократно публиковался в журналах “Дружба народов”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Новая Юность”, “Искусство кино”, “Киносценарии”, “Огонек”, “Континент”, “Ясная поляна” и др.
В издательствах “Вагриус” и “Независимая газета” изданы книги “Явление ангела” (2001 г.) и “Колесо обозрения” (2001 г.).
За хронику “Возвращение на родину” (1997 г.) — премия фонда “Демократия” на совещании молодых писателей в Ярославле, премия Международного литературного фонда за лучшую прозу года в журнале “Дружба народов” и номинация на Букеровскую премию.
Избранные литературные произведения опубликованы в сборниках русской прозы в Италии, Японии и Австрии.
Как режиссер снял на студии “Дебют” на Мосфильме короткометражный художественный фильм по сценарию Г. Шпаликова “День обаятельного человека” (1994 г.).
Живопись представлялась в Москве на сборных выставках: в Фотоцентре (выставка памяти Параджанова), на Малой Грузинской, гостинице “Балчуг”, Доме кино, художников издательства “Вагриус” и др. и также ряд персональных выставок: в Музее кино, в музее архитектуры им. Щусева (дважды) и в “домике Чехова” на Малой Дмитровке. Также живопись представлялась в журналах “Ясная поляна”, “Новая Россия”, “Новая юность”, “Киносценарии”, “Искусство кино”.
Принцип точного искажения
Выставка живописи Юрия Петкевича, открывшаяся в стенах редакции журнала “Знамя”, стала наглядным свидетельством раздвоенности творческого существа этого автора. Есть рисующие писатели. Есть пишущие художники. Петкевича нельзя отнести ни к тем, ни к другим. Он — писатель-художник. Порядок слов в этой паре, связанной дефисом, можно свободно менять. Он зависит от того, что в данный момент происходит — публикация прозы Петкевича или выставка его картин. Сложнее, когда оба процесса оказываются объединенными, как это случилось в журнале “Знамя”.
С той поры, как десять лет назад я познакомился (одновременно) и с картинами и с рассказами Петкевича, для меня остается неразрешимым вопрос, что первично в нем — дар писателя или дар художника? Является ли его проза продолжением его живописи? Или Петкевич берется за кисть и краски, чтобы дорисовать свои рассказы? Ответить на этот вопрос невозможно. Можно только установить несомненную связь между кистью и пером художника-писателя. Достаточно взглянуть на картину под названием “Похороны”. Ее восприятие вызывает у меня те же эмоциональные нарушения, что и сцены похорон, описанные в прозе Петкевича: я едва сдерживаюсь от смеха, хотя сюжет картины полностью соответствует ее названию. Изображена похоронная процессия. Она движется по сельской дороге. Несут крест. Несут гроб. В принципе, ничего смешного. Но что-то смешит, даже радует.
Выразить это что-то, что пронизывает “Похороны” кисти Петкевича идиотски праздничным настроением, в благоразумных словах почти невозможно — то ли в красках есть какая-то неуместная яркость и веселость; то ли в образе гроба затаилось что-то клоунское; то ли в общем строе процессии пробиваются вихри деревенской гулянки… Может быть. Однако ни в коем случае я не назвал бы “Похороны” шутовской картиной. Это очень серьезная картина. В ней есть своя неизбежная — обязательная, урочная — печаль. Но солнечного смеха больше. И вместе со смехом, она вызывает то уникальное чувство, — чувство неуязвимости для смерти, — ради которого рисуются картины и пишутся писания. По отношению ко всему, что касается смерти, смех человеческого существа, обреченного умирать, должен быть странен для ангела Азраила. “Похороны” смешны. Психологи бы назвали такой ненормальный контакт с художественным полотном, рисующим смерть в ее наиболее узнаваемых и гонимых из сознания образах, нарушением фоновых ожиданий.
Нарушение присутствует во всем, что выходит из-под кисти Петкевича. Его живопись принято определять (с подбадривающего согласия самого автора) как примитивизм. Однако у Петкевича нет устойчивого стиля, который позволил бы определить всю его живопись тем или иным искусствоведческим термином. Не сомневаюсь, что случайного и неосведомленного посетителя выставки, забежавшего на минутку, можно было бы легко мистифицировать, выдав ее за выставку нескольких художников, работающих в разных манерах. Стилевого единства, как и единой техники исполнения, в живописи Петкевича проследить невозможно. Единство прослеживается в ней на уровне видения и чувствования мира. Его картины объединяет тот особый искажающий взгляд, под воздействием которого реальность обнаруживает иные свойства и формы, ускользающие от трезвого взгляда обыденного сознания. Помимо состоявшихся художников, таким взглядом обладают дети и блаженные разного генезиса — от юродивых Христа ради до чань-буддийских монахов.
Феномен и парадокс Петкевича состоит в том, что именно искажающая сила взгляда приводит его к проникновенной точности. Образцом этой точности могут служить два портрета — “Дедушка” и “Бабушка”. Причина, по которой эти картины, изображающие двух стариков, кровно близких автору, способны заворожить любого зрителя, состоит в том, что в них запечатлена сама сущность глубокой старости. Увидена неуловимая и таинственная черта, за которой при жизни кончается земная жизнь. Увидена не то чтобы готовность к небытию, а само небытие, которое смотрит остановившимися глазами бабушки — сквозь мир, сквозь жизнь, сквозь зрителей портрета — и затягивает в себя — в бесчувственность, в слепоту, в немоту, в глухоту — через темный провал открытого рта дедушки…
На выставке были представлены десятки работ в различных жанрах — пейзаж, портрет, натюрморт. Но это только малая часть того, что сделал художник. Множество его картин давно находятся в частных коллекциях. И все же “знаменская” выставка Петкевича, которой могла бы позавидовать любая солидная галерея, вполне убеждает, что мы имеем дело с одниим из самых оригинальных современных живописцев.
Владислав Отрошенко
