НАСТОЯЩЕЕ ПРОДОЛЖЕННОЕ

Выставка Мани Макаровой в галерее «Знамени»

Маня — внучка поэтессы Инны Лиснянской и дочь прозаика Елены Макаровой, чьи произведения неоднократно публиковались в журнале «Знамя».

Маня Макарова родилась в 1980 году в Москве, с 1990 года жила в Израиле. В 2012 году переехала в Италию. Живет в Падуе.

Как дизайнер выставок и художник Маня участвовала в международных проектах в Чехии, Австрии, Израиле и Латвии. Больше всего на свете она любит рисовать чем угодно на чем угодно. Маню вдохновляет все, и реальная жизнь, и искусство старых мастеров.

Технике скульптуры, гравюры и живописи она обучалась в институте Авни в Тель-Авиве и в ScuolaInternazionaledi Grafica в Венеции.

Главным своим учителем она считает австрийскую художницу Эдит Крамер.

В настоящее время Маня преподает рисунок в миланском лицее арт-терапии Vitt3.

В 2009 году в музее Русского искусства в Тель-Авиве состоялась ее первая персональная выставка, за ней последовали выставки в галереях Тель-Авива и Падуи.

БАБУШКИНА ВНУЧКА

Искусство Марии Макаровой

Глядя на картины Марии Макаровой, развешенные на стенах редакции «Знамени», хотелось воскликнуть словами Михаила Булгакова. Точнее, - Воланда: «Кровь – великое дело». Отдавая себе отчет в том, что в этих словах Воланда естественным образом присутствует нечто сатанинское, все-таки не могу не добавить, что бабушка Марии, Инна Лиснянская, ведь и не скрывала своего ведьминского происхождения:

И черта с чертом ссорю

Я, ведьма, голью голь,

И посыпаю солью

На завтрак ту же соль.

Я давно знаю Марию, и видел, как мучительно ей давались поиски собственного стиля. Лет десять назад Инна Львовна затащила меня в какие-то тель-авивские трущобы неподалеку от берега Средиземного моря, где Мария снимала комнату. И убранство, и, кажется, даже мебель этой комнаты состояли сплошь из картин. Не удивлюсь, если и спала она на холстах и картоне, прикрываясь мольбертом. Так вот: в глаза сразу бросалась разноголосица стилей. Как будто один и тот же хор одновременно пел разные песни, да еще и в разных тональностях. Впрочем, и сам поиск образа жизни ее в ту пору полностью соответствовал ее картинам: и художник, и реставратор, и лихач-мотоциклист, и чемпионка по снукеру, и еще Бог знает кто. То есть, почти в буквальном смысле посыпала солью ту же соль, и чем было солонее – тем поучительней. Не случайно из-под кисти выползало такое количество автопортретов: вот она у окна, вот – за столом, вот – в зеркале. И даже – в телевизоре. Словно, разглядывая собственное изображение, сама пыталась понять: что же она такое есть.

И вдруг после стольких лет поисков Мария пришла… к бабушке. И все встало на свои места. Так же, как Инна Лиснянская в стихах, Мария в своих картинах абсолютно честна, прозрачна, и так же, как бабушка, никого больше не стремится удивить. Чем порой и вызывает удивление. То есть, повторяя банальную истину, она перестала пытаться «казаться», а стала «быть». И все вокруг нее стало «быть» - и люди, и мебель, и дома, и природа.

Видимо, к периоду, когда осознание себя стало обретать реальное выражение в живописи, относится целый ряд портретов Инны Лиснянской. То бабушка в шляпе, то без шляпы, но принарядившаяся, то, позабыв обо всем, пишет за столом, то по телефону разговаривает. И везде – разная, почти несоединимая внешне, но это как раз та несоединимость, которая рождала единство в стихах. И Мария это уловила.

Простота – простотой, но в то же время из картин сквозит какой-то сквознячок. Они явно закодированы. Не зная кода, просто так не войдешь. На некоторых картинах лица испещрены какими-то таинственными знаками, буквами и цифрами. А в последнее время Макарову потянуло на игральные карты. Или, скорее, на гадальные. Пики и крести, валеты и дамы разбросаны по картинам, как по игральному столу. Словно с их помощью Мария хочет что-то понять или предсказать. И как тут не вспомнить, что бабушка Лиснянская тоже была игроком. Причем, азартным. За стол с ней лучше было не садиться – всегда сопротивлялась до последнего. Если проигрывала – страшно злилась, огорчалась и требовала играть до тех пор, пока не выиграет. С легкой душой, сколько помню, она поддавалась только Липкину, который тоже не любил проигрывать. Остальным спуску не давала. Но самое интересное – пасьянс. Надо было видеть, как она увлеченно раскладывала карты по столу, свято веря, что уж карты-то скажут чистую правду.

И еще не могу не сказать о свободе. Свобода – понятие тоже вполне себе таинственное, плохо уловимое и всегда относительное. В свое время Григорий Померанц многих удивил признанием, что порой таким свободным, как в лагере (сталинском!!!) он не бывал и в обычной жизни. Утверждение, конечно, глубоко субъективное, относившееся только к самому Померанцу и его внутренним ощущениям. Но свободу творчества, свободу поиска, видимо, ничем ограничить нельзя. Она живет отдельно от внешних обстоятельств. Инна Лиснянская обретала свою свободу не в самые лучшие времена, застав и войну, и репрессии, и диктатуру идеологии, и прочие советские радости. Но обрела. Марию же с малолетства никто не притеснял, внешне она была свободной почти с рождения. Но поиск внутренней свободы занял не меньше времени, чем у бабушки. Для художника такая свобода – обретение гармонии между внешним и внутренним миром. Кажется, Мария Макарова уже сумела такую гармонию обрести. И мы получили удожника.

Ефим Бершин