НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Игры с идентичностью

Александр Ласкин. Жены Матюшина: документальный роман. — М.: Новое литературное обозрение, 2025. — (Очерки визуальности).

Книга Александра Ласкина — жизнеописание наименее изученного лидера русского авангарда Михаила Матюшина и его окружения. Игры с идентичностью — одна из центральных тем романа. Изменчивость персонажей, их пластичная психика — залог динамики повествования, которой часто недостает в биографиях.

Вглядываясь в своего героя, Ласкин различает ломаные линии: это и автопортрет в виде кристалла с конфликтующими гранями, и траектория зигзага как жизненной стратегии героя, не просто живущего в эпоху больших перемен, но готового эти перемены инициировать. До тридцати лет Матюшин был первой скрипкой в Придворном оркестре. Новая творческая идентичность, авангардная и футуристическая, рождается как реакция на военную дисциплину, которая там царит: «В оркестре его свобода ограничена композитором и дирижером, а у мольберта он сам по себе». Матюшинский протест направлен и против коллективной идентичности: «Надел мундир и принял условия игры. Снял и опять сам по себе. Матюшина такие метаморфозы расстраивали. Почему другие могут быть собой всегда, а он время от времени?» Итак, стать художником — значит обрести самость. Странный поздний поворот к живописи помещает героя в многомерное пространство творческой судьбы: «К той жизни, что уже состоялась, Матюшин прибавил еще одну».Двойственность Матюшина всячески подчеркивается: он визионер — и практик, увлекается научными открытиями — и метафизикой, несется в кожаном шлеме на ревущем мотоцикле — и читает ученикам лекции по теории искусства. Личная жизнь героя также следует «правилу кривой линии»: от конвенциональной семьи, первой жены и четырех детей он уходит к Елене Гуро — поэту, прозаику и художнику, символу Серебряного века.

Образ второй жены, Елены Гуро, решен в природном ключе. Ее особые отношения с лесом и полем, способность перевоплотиться и раствориться в них — предмет любования автора. Думается, совпадение с «зеленым» трендом — одна из причин актуализации творческого наследия Матюшина-Гуро. Дальнейшее осмысление их идей будет связано как раз с органическим направлением русского авангарда. Так, Антон Секисов в путеводителе по петербургским некрополям «Зоны отдыха» (2023) во время паломничества к могиле Елены Гуро размышляет: «То, что могила Гуро была разрушена и смешалась с ландшафтом, кажется выражением ее загробной воли. При жизни она стремилась к полному растворению в природе».Впору говорить о возрождении культа Гуро. В сборнике Оксаны Васякиной «О чем я думаю» (2024) нашлось место поэме-эссе «Книга Гуро». Рефлексия направлена на гуровскую органику как предтечу собственного экописьма: «Матюшин… знал алгоритмы хвоинок и травок ее письма».

С неотмирностью, небесной сущностью второй жены вступает в противоречие ее прозаическая сословная идентичность («пресыщенная генеральская дочка»). Сложно составлена идентичность национальная: «Елена француженка по отцу и русская по матери, а уродилась чуть ли не коренной жительницей Финляндии». Возрастная идентичность тоже сбоит — Елена наивна и ребячлива. Поэтому, будучи старше подруги на восемь лет, она чувствует себя младшей. Самоидентификация Гуро с Дон Кихотом (склонность к фантазиям, демонстрация странностей) — одно из проявлений ее вечно детского начала. Следуя модернистской идее жизнетворчества, бездетная Гуро строит авторский миф — придумывает юношу-сына и оплакивает в стихах его раннюю смерть. Вымышлена не только ее материнская идентичность: рассказы Гуро от мужского лица автор тоже интерпретирует как личные высказывания.

Весной 2025 года в московском центре «Зотов» прошла выставка «Любовь в авангарде. Михаил Матюшин и Елена Гуро», которая закрепила супружескую пару в кругу других великих пар русского авангарда. В какой-то мере Ласкин ломает заданную конфигурацию, выведя главной фигурой романа не вторую, а третью жену Матюшина — Ольгу Громозову. По сути, это тройственный союз, просто он разорван во времени. К слову, о Громозовой до сих пор нет даже статьи в Википедии. А в романе, благодаря архивным изысканиям автора, героиня обрастает биографическими деталями, обретает объем — уже хотя бы потому, что она прожила дольше других участников этой истории: Гуро умерла в 1913-м, Матюшин в 1934-м, Громозова в 1975-м. Чтобы закамуфлировать факт доминирования сюжетной линии третьей жены (понятно, что читателю в целом Гуро и Матюшин интереснее Громозовой!), Ласкин путает следы, сбивает линейность повествования. О похоронах и могиле Гуро, вечерах ее памяти, смерти самого Матюшина говорится уже в финале книги.

Ольга Громозова, подруга Елены Гуро — самый проявленный метаморф романа. Ее идентичность постоянно переопределяется. Она амбивалентна с самого начала — несбывшийся медик, революционерка и продавец в книжной лавке: «Заметьте, все это один человек. Ольга беседует о литературе, помнит десятки явок и делает гремучие смеси».Смещение личных границ происходило и при жизни Гуро: Елена воспринимала Ольгу частью себя. После смерти подруги Ольга решает амбициозную задачу: заменить Гуро, не обладая ее обаянием и даром. Присвоение-освоение чужой идентичности идет в нескольких плоскостях. Горюющий Матюшин проводит спиритические сеансы, где медиумом выступает Громозова, он просит ее говорить голосом Елены. В работе над воспоминаниями Громозова заимствует стиль письма, интонации Гуро. А в преддверии смерти сверяет свою жизнь с дневником послед­них месяцев Гуро, опять совпадая с ней: «Что значат пустые страницы в конце, она знала и мысленно к этому готовилась».

Наиболее значительная метаморфоза происходит после смерти Матюшина. Теперь она не скромная спутница гения, а самостоятельная фигура — литератор, художник, учитель. В интервью Ласкин говорит: «…она попыталась занять место Матюшина и его второй жены, попыталась стать Гуро и Матюшиным в одном лице, учитывая, что у нее не было ни таланта первой, ни таланта второго, получилось то, что получилось». Ольге почти пятьдесят, когда она рисует первую картину, пишет первую повесть. Созданное ею вписывается в эстетику соцреализма. Автор суров к своей героине. О приспособленчестве Громозовой говорится напрямую: «Ясно, что от нее хотели отречений, и Громозова ничуть не растерялась. Написала в автобио­графии, что она интересовалась многими, но любила только Серова и Левитана». Искусство мимикрии, тактика лавирования (по Ласкину, «живучесть») спасают ее в самые тяжелые для страны годы. Блокадный дневник она пишет от имени своего двойника — некоей Евгении Михайловны. Еще одна мистификация, их много в этой истории.

Громозова — чуткий барометр эпохи: в 1960–1970-е годы, с возрождением интереса к русскому авангарду, она предъявит миру свою прежнюю идентичность — подруги футуристов, вдовы Матюшина, музы Филонова. И, наконец, последняя ипостась — хранительница культурной памяти, биограф мужа, страж его архива. Но в результате всех этих линек женщина — носитель нескольких идентичностей предстает не фарсовой, а почти трагической фигурой, соразмерной своему столетию. Природная, органическая цельность Гуро, раздвоенность Матюшина и, наконец, метаморфность Громозовой позволяют Ласкину зафиксировать авторскую версию переходного времени — от Серебряного века к советской эпохе. Методом «расширенного смотрения».

Илона Шевцова