НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Что происходит, когда уходит ирония

Оксана Васякина. О чем я думаю. — М.: Новое литературное обозрение, 2024.

О чем думает Оксана Васякина (так называется ее вторая поэтическая книга: «О чем я думаю»; сама писательница в представлении, надо полагать, не нуждается)? А не все ли равно, о чем думает Оксана Васякина? Будем честными: это интересно очень ограниченному кругу — из друзей, знакомых, родственников и, может быть, учитывая «неоднозначный» (а для кого-то вообще одиозный) статус автора на литературном Олимпе, некоторых «доброжелателей» (и в этом смысле название крайне неудачное; даже отсылка к «О чем я молчала» Азар Нафиси работает против, выглядя излишне претенциозной: все-таки российский социально-политический контекст покамест еще не сравним с иранским). Однако «О чем я думаю» позиционируется как книга стихов, что снимает некую неловкость, возникающую в связи с названием (еще сильно обделенный скромностью Владимир Владимирович утверждал: «Я — поэт. Этим и интересен»). И вот тут начинается самое интересное.

Если сравнить «О чем я думаю» с «Ветром ярости» (первой поэтической книгой Васякиной, собственно, и сделавшей ее известной), то в глаза бросаются два момента.

Первый: отсутствие того напряжения, той энергии и бескомпромиссности (прежде всего в идеологическом плане), которые были в ее первой книге. И главное: отсутствие Героини (именно с заглавной буквы; это то, что Воденников говорил о Лимонове как о Герое, апеллируя к тем же хорошо известным строкам, которыми заканчивается «Эдичка»: кто бы на такое решился?! То же применимо к «Ветру ярости» и его лирической героине (и, видимо, самой Васякиной), даже при том, что та революционная идеология (почти что в духе классического марксизма-ленинизма, но доведенного до крайности, в том числе и в половом вопросе), что лежит в основе транслируемой картины мира, еще более маргинальна. Здесь же героиня представлена исключительно с прописной буковки (от некогда бушевавшей ярости осталась лишь «классовая дисфория»). Без идеализации: «Время сделало меня плоской. / Оно сплющило меня, / так бездомный давит пивные банки...». Или: «Я пустая, / мой лобок зарос буреломом русых волос, / и внутри я сухая, как мертвые предзимние травы». В общем, от протеста поэтесса резко (оставляя читателям додумывать — почему) переходит к бытофиксации (и довольно въедливой, на фоне чего некоторые ее промахи бросаются в глаза; например, она пишет: «березы как пальцы одурманенной кисти» (одурманенным может быть тот, кому эта кисть принадлежит, но не она сама); или: «В становой тяге дыхалка не так важна, чего не скажешь о берпи» и дальше рассуждает о жиме лежа, а между констатирует: «Только тяжелая атлетика избавляет от страха». Тяжелая атлетика — это силовое двоеборье, состоящее из рывка и толчка штанги, а то, чем занимается протагонистка, — это пауэрлифтинг: становая, жим лежа и приседания со штангой. И вот это (снова же!) отсутствие линии преемственности (неполучение ожидаемого) оставляет в недоумении. Разумеется, поэт не обязан следовать раз и навсегда выбранной линии и нет ничего дурного в обращении к повседневности, но вот в последнем ощущается недостаток: как будто не хватает еще двух-трех циклов. Вместе с циклом «О чем я думаю», давшим название книге, они создали бы завершенное лирическое полотно, как это сделано в «Ветре ярости» (либо наоборот: вычесть «О чем я думаю» и «Книгу Гуро», даже стилистически разнящиеся с другими и явно проходными циклами, делаю книгу уже из них), в противовес тому, что вышло: сборнику, в который писательница поместила все, что, на ее взгляд, подходило под определение поэзии. Вроде это не посмертный сборник, куда составители включили все, не опубликованное при жизни.

Но это ладно; есть еще момент куда более серьезный: форма. Васякина пишет верлибром (здесь она последовательна). Но если в «Ветре ярости» она следовала уитменовскому канону (использование тех же приемов связки, замещающих рифму: повторы фраз, анафора и прочее) и развивала его, то в своей второй книге она отходит от этого «формализма» (особенно в одноименном цикле и в «Книге Гуро») в сторону «полной свободы», в результате чего ее тексты превращаются, по сути, в прозу. Это тоже вызывает вопросы. Как бы предупреждая такой поворот мысли предполагаемого читателя, она пишет: «Еще кто-то скажет, что этот текст не поэзия. Думаю: уже все равно. Но есть тупая привычка оправдываться. Показывать, как устроена графика, как работает монтаж, и объяснять, что ритмическую систему можно изменять до бесконечности. Грубо говоря — до романа» (это отрывок из стихотворения). Но роман — это уже проза. Как и повесть, как и рассказ, как и лирические заметки а ля дневник либо в том же духе. Для двух последних есть даже специальный жанр (правда, не закрепленный официально в российской словесности, но тем не менее) — дзуйхицу (Васякина, кстати, тяготеет к нему даже стилистически, о чем говорят те же пейзажные зарисовки, которыми начинаются и заканчиваются ряд ее текстов, помещенных в сборник, — если «грубо»). Никому не приходит в голову назвать книгой стихотворений (пусть даже в прозе) «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон. Или поэмой — новеллу Акутагавы «Жизнь идиота». Или постмодернист­ской поэмой — «Улицу с односторонним движением» и «Берлинское детство» Беньямина, которого, кстати, Васякина вспоминает в своей книге не раз (и не потому ли вспоминает и даже цитирует, что понимает: формально у нее с ним сходства больше, чем с поэзией как таковой?).

И зачем в таком случае пытаться делать то (кстати, как признавалась сама писательница, даже некоторые тексты «Ветра ярости» она первоначально записывала в строчку — как прозу), что не выходит (тот же Лимонов, когда перешел на прозу, стихи забросил, вернувшись к ним позже, когда выдохся как прозаик, правда, лучше бы он этого не делал), а говоря точнее, позиционировать как стихи тексты, которые ими не являются, тем более что, убери автор («авторка» звучит как-то унизительно, по крайней мере, на русском) эти жанровые претензии, тот же цикл «О чем я думаю» (при условии, что Васякина увеличила бы его и дала бы ему внутреннее обоснование: почему читателю должно быть интересно, о чем она думает) мог бы очень заиграть, открыв еще одну грань Васякиной как писательницы?

А так получается все строго по Беньямину (этот пассаж Васякина цитирует в своем тексте, «превращая» в стихи): «Если тебе ничего не приходит в голову, ни в коем случае не прекращай писать. Дело чести литератора — прерваться только тогда, когда нужно соблюсти договоренность (обед, встреча) или когда произведение закончено». Причем без того иронического оттенка, который просматривается. Впрочем, писательница, судя по ее словам, которым она снабдила этот отрывок («Комментировать эту заметку вопросом, кто стирал и готовил Беньямину, считаю излишним, и так все понятно»), так его и прочитывает. Без иронии.

Алексей Мошков