ОБЩЕСТВО

Об авторе | Константин Григорьевич Фрумкин — журналист, философ, культуролог. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Приватность как имитация убежища» (№ 5, 2024).

Константин Фрумкин

Кризис текста: культура в условиях избытка информации

Взрывное развитие информационных технологий в последние десятилетия вызвало резкое изменение способов и стиля потребления информации у сотен миллионов людей. Как всякие резкие перемены, эти изменения вызывают критику и крайне негативное отношение у тех, кто настроен консервативно — и в первую очередь у тех, кто видит в отмирающих или, по крайней мере, теряющих влияние образах действия не просто средство для достижения каких-то целей, но самодовлеющие культурные ценности. Наиболее символически нагруженным и в то же время бросающимся в глаза объектом критики является уменьшающаяся склонность людей (и в первую очередь молодых поколений) читать книги и вообще большие тексты. Такого рода «эйджистская» критика сегодня встречается обильно и в эссеистике, и в научной литературе, причем как в России, так и на Западе. Например, огромный градус тревожности в связи с нежеланием и неумением читать, свойственный выпускникам американских школ, содержится в книге Мортимера Адлера «Как читать книги»¹. «Студенты не только мало читают, но и открыто выражают свое негативное отношение к чтению», — написал в 2015 году профессор философии Хьюстонского университета Кит Парсонс².

Как и всякая консервативная критика «развратившейся молодежи», критика этого типа прежде всего не пытается слишком далеко идти по пути анализа того, почему возникают эти новые явления, и почему они — учитывая их масштабы и поистине планетарную всеобщность — столь распространены.

Оставим в стороне даже то обстоятельство, что консервативная текстоцент­рическая критика, как правило, берет за идеал поведение интеллектуалов, читающего меньшинства и навязывает его тем сотням миллионов жителей планеты, которые исторически являются преемниками неграмотного, или, по крайней мере малочитающего большинства.

Возьмем другой аспект. Любой консервативный критик знает, что по книгам и вообще по прежнему стилю взаимоотношений ударили соблазны интернета, где любая информация легко доступна. Но легкая доступность — лишь половина дела; любой согласится, что второй важнейшей особенностью интернета на современном этапе его развития можно назвать беспрецедентные объемы, избыточность находящейся в нем информации. Чрезмерное количество информации — это вызов. Пред лицом слишком большого количества информации (по любому поводу) возникает необходимость как-то в нем ориентироваться, выбирать нужное, осваивать то, что обычным — используемым в прежние времена способом — освоить невозможно.

Прощание с эрудицией

Избыток информации есть стоящая перед всеми нами проблема, которую надо прежде всего сознавать именно как проблему и для которой, в силу этого, следует искать решение. То, что сегодня иногда называют в качестве особенностей, специфических наклонностей или даже прихотей молодых поколений, в сущности, порою выглядит как рациональная и прагматичная стратегия в условиях избытка информации, сочетающегося с ростом ее доступности. Заметим, что избыток информации практически означает, что значительная ее часть в реальности людям недоступна, нельзя «поглотить» больше того, что может вмес­тить ваша голова и на знакомство с чем хватает времени, а это значит, современный человек находится в парадоксальной ситуации одновременного роста доступности и недоступности информации.

Разумеется, отдельный человек не должен знакомиться со всем, что есть в интернете, но такая же проблема сегодня возникнет, если мы будем говорить о любой выборке; такая же проблема возникает перед учеными и специалистами, которые не могут знакомиться со всеми публикациями по их специально­стям, такая же проблема связана с концептом «культурного человека», который теоретически должен, но не может следить за всеми новинками, будь то новинки литературы или кино.

На фоне тех океанов информации, которые предстают кругозору современного человека, традиционная эрудиция кажется бессильной и неуместной. Как бы ни были велики знания эрудита, ему доступна лишь малая часть того, что он мог бы знать.

Что представлял из себя «стандартный» эрудит в ХХ веке? Каноническое описание такого типажа можно прочесть в рассказе математика и писателя И. Грековой «За проходной» (1961): «Но рядом с ним все сотрудники, даже сорокалетние, чувствовали себя дошкольниками: такова была дремучая эрудиция Чифа. Чего только он не знал! Рядом с нормальными, прозаическими знаниями у него в голове лежали вороха посторонних, даже каких-то неуместных сведений. Он, например, знал наизусть даты, на которые приходится Пасха, на целое столетие вперед. По поводу газетной статьи о президентских выборах в Америке мог перечислить поименно всех подряд президентов — от Вашингтона до наших дней — и сказать, с какого года по какой каждый из них президентствовал. Знал назубок все марки шампанских вин и коньяков с подробной историей каждого сорта, хотя сам ни вина, ни коньяка никогда не пил».

Конечно, этой памятью можно восхищаться, но, глядя из сегодняшнего дня, ясно, что сам предмет для запоминания был выбран потому, что именно эти предметы в культуре того времени были признаны особенно важными и интересными; в этом смысле мы видим прекрасную иллюстрацию к концепции социальной рамки памяти Мориса Хальбвакса. Между тем, очевидно, что кроме шампанского и коньяка есть еще виски и множество видов других напитков; кроме президентов США есть еще главы государств и правительств сотен других стран. Никакая эрудиция не может охватить все это.

Время и лонгрид

Важным вопросом современной культуры становится судьба лонгридов — длинных текстов — и готовность людей их читать. Наиболее остро и наглядно эта проблема проявляется в сфере журналистики, где короткая новость вытесняет длинную статью, а заголовок новости оказывается более востребован, чем ее основной текст. Однако подобные же проблемы в разных версиях имеются и в других областях: в публичных общественных и политических дискуссиях, в социогуманитарных науках и, конечно, в образовании.

Автор этих строк сам относится к числу «болельщиков» лонгрида, с тревогой сидящих у постели больного (и эта статья — тоже пример лонгрида), однако все же необходимо отмести свои привычки и эстетические предпочтения и поставить вопрос, действительно ли длинный и связный текст можно считать оптимальным форматом информации и во всех ли случаях? Множество книг, проглоченных любителями чтения, забываются и от них не остается в памяти и следа, либо следы крайне смутные и отрывочные, поэтому остается лишь надеяться, что прочитанное продолжает позитивно влиять на прочитавшего где-то на подсознательном уровне.

Самое главное: в подавляющем большинстве случаев от текста прочитанной книги в памяти остаются короткие куски — хорошо запомненные фрагменты и общее впечатление, сюжет или главная мысль, которые с точки зрения объема информации тоже являются лишь «фрагментами», несопоставимыми по размеру с книгой в целом. Прочитав книгу, мы разлагаем ее в своей психике на совокупность коротких кусков — у нас в голове есть свой «интернет».

И всегда ли длинная книга действительно нужна? Связность длинного текста оправданна, когда она является отражением описываемой связной реально­сти, например, длинной цепочки причин и следствий или цепочки следующих друг из друга логических выводов. Однако, всякому читавшему литературу non fiction известно, что очень часто это требование не выполняется, и статья или книга фактически представляет собой собрание довольно разрозненных тем, соответственно, фрагменты текста можно менять местами или частично вы­брасывать. Само по себе это еще нельзя считать недостатком словесного произведения, но это доказывает, что те же самые идеи могли бы быть изложены и в ином формате.

Сомнения в абсолютной необходимости длинного и связного текста высказывал еще русский философ Лев Шестов, который писал в предисловии к своей написанной «ницшеанскими» афоризмами книге «Апофеоз беспочвенности»: «У нас полагают, что книга должна представлять из себя последовательно развитую систему мыслей, объединенных общей идеей — иначе она не оправдывает своего назначения... И точно, если бы книга не могла иметь никакого другого назначения, — то афоризм был бы этим самым навсегда осужден. Разрозненные, не связанные между собой мысли в лучшем случае могли бы рассматриваться как сырой материал, который может получить некоторую ценность лишь после соответствующей обработки. Но по мере того, как растет недоверие к последовательности и сомнение в пригодности всякого рода общих идей, не должно ли явиться у человека отвращение и к той форме изложения, которая наиболее приспособлена к существующим предрассудкам? …С удивлением и недоумением я стал замечать, что, в конце концов, “идее” и “последовательности” приносилось в жертву то, что больше всего должно оберегать в литературном творчестве — свободная мысль».

Отдельно стоит сказать, что проблема «вымирания» лонгрида вовсе не стоит там и тогда, где и когда текст служит развлечением, и чтение нужно для заполнения досуга. Конечно, тут беллетристику постоянно теснят визуальные искусства, но в пределах ее территории романы отнюдь не вытесняются рассказами, и длинные эпопеи из нескольких романов нужны в той же степени, в какой и сериалы из нескольких сезонов. В этой связи очень важно понимать, каковы главные функции текста. Развлекательный беллетристический текст выполняет свою главную функцию именно в тот момент, когда его читают, и с этой точки зрения его объем (а значит, время предполагаемого чтения) в известной мере является его рабочей характеристикой, «мощностью».

Иные требования предъявляются к текстам, служащим не заполнению свободного времени, но призванным сообщить какую-то информацию — причем в идеале так, чтобы информация была усвоена и запомнена. С точки зрения этой задачи объемы текста, пресловутое количество знаков, являются в лучшем случае нейтральным показателем, а в худшем — препятствием к усвоению содержания текста.

В дискуссиях о судьбе лонгридов часто мелькает мысль, что чтение длинных текстов связано с умением концентрироваться — и как тренировка, и как форма использования этого умения. Это безусловно так, однако происходящий на наших глазах переворот в потреблении информации заставляет перепродумать еще раз вопрос: а зачем нужно умение концентрироваться? Напрашивающийся ответ, что длинные тексты тренируют способность концентрироваться для того, чтобы уметь читать длинные тексты, имеет безусловный и буквальный смысл только в рамках филологического образования, то есть там, где текст является не средством, но предметом изучения. В остальных случаях ответ не столь очевиден. Математикам умение концентрироваться чрезвычайно важно, но они тренируют его не текстами и применяют не для чтения. Для решения многих инженерных задач требуется умение концентрироваться, но, может быть, его лучше тренировать не чтением, а решением подобных задач? Что такое текст для студента или специалиста — самоценная вещь, как для филолога, тренажер, как при изучении иностранных языков, развлечение или источник информации?

Горький писал: «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Разумеется, эта цитата прославляет книги, но все же она подчеркивает, что ценны не книги сами по себе, а некое «хорошее во мне» — почти «царство Божие внутри нас». Даже считая этот афоризм Горького информативным и нормативно значимым, мы не можем сделать из него вывод, что книги являются единственным путем ко «всему хорошему».

Не желая занимать какую-либо сторону и делать окончательные выводы в полемике об умении читать, хочется обратить внимание, что в большинстве сфер образования чтение текста не самоцель, и надо различать цели и средства; надо понимать, что большой текст не является единственным путем к получению больших объемов информации; что овладение большими объемами знаний и чтение больших текстов — это, собственно говоря, разные вещи, и что, наконец, в тех случаях, где человеку обязательно надо усвоить информацию из большого числа разных источников, объемы каждого из текстов становятся скорее препятствием к получению знаний.

Вот условный пример. Если студент изучает психологию, конечно же, ему будут рекомендовать чтение книг крупных психологов, классиков науки и современных авторитетных ученых. Однако каждая такая книга наряду со своими достоинствами имеет и недостатки: она содержит узкий взгляд, соответствующий пристрастиям конкретного автора, она включает в себя отступления и риторические украшения, в ней отсутствует систематическое изложение предмета, свойственное учебникам, содержатся устаревшие сведения и концепции. Если предположить, что и в сутках, и в неделе существует конечное время, в течение которого студент каким-то образом овладевает знаниями, то можно ли сказать, что чтение такой книги является оптимальной тратой времени?

Переключая каналы

Когда молодые поколения обвиняют в рассеянности и раздерганности внимания (подобный упрек, в частности, выдвигается в книге социолога Вадима Радаева «Преподавание в кризисе»³), то часто не замечают, сколь закономерен подобный эффект в ситуации, когда количество времени для ознакомления с нужной информацией у человека строго фиксировано (грубо говоря — не более 24 часов в сутки), а количество источников информации постоянно растет. Совершая нехитрую операцию из области математического анализа — деля постоянное количество времени на растущее число источников данных, — получаем понятную закономерность: время работы с каждым источником информации, с каждым конкретным текстом уменьшается, и от человека требуется умение получать информацию быстро и столь же быстро переключаться с источника на источник. Обратной стороной этого «переключения» является та самая раздерганность сознания и неспособность — нежелание — невозможность концентрироваться на одном источнике долго.

Именно исходя из этого стоило бы интерпретировать те жалобы на новые поколения студентов, которые мы находим в опубликованной в 2024 году статье сотрудника американского журнала The Atlantic Роз Хорович под характерным названием «Студенты элитных колледжей, которые не умеют читать книги»⁴. Из этой статьи мы опять же узнаем о жалобах преподавателей колледжей на то, что студенты не могут читать длинные тексты, поскольку в средней школе им задавали отрывки, стихи и новостные статьи, но ни разу — книгу от корки до корки. Учителя многих школ перешли от книг к коротким информационным отрывкам, за которыми следовали вопросы о главной идее автора — имитации формата стандартных тестов на понимание прочитанного. Действующие в государственных школах рекомендации призваны помочь учащимся приводить четкие аргументы и обобщать тексты, но при этом жертвуют способно­стью молодых людей работать с объемными текстами в целом.

Сопоставляя описываемую здесь ситуацию с тем, что происходит в мире с информацией, можно прийти к выводу: речь идет, быть может, не только и не столько о деградации средней школы, сколько о ее адаптации к эпохе массового образования в условиях избыточной информации — причем эта адаптация в средней школе реализуется раньше, чем в высшей, отсюда нестыковка и жалобы преподавателей. Не вникая в подробности, но говоря только о том, что описывается в статье из The Atlantic, констатируем, что школа заменила работу с небольшим количеством крупных текстов на работу с большим количеством мелких фрагментов, из которых надо уметь извлекать информацию, а затем ее обобщать. Очевидно, что эти навыки чрезвычайно востребованы современно­стью и тоже требуют труда и умения.

Большинство текстов, существующих в мировой культуре, писались в условиях гораздо меньшего давления конкурирующих источников информации на каждого читателя. Перед авторами в гораздо меньшей степени, чем сейчас, стояли задачи экономии времени читателя и, соответственно, нагнетания информационной емкости текста.

Другое дело, что информационная емкость, насыщенность текста информацией может составлять такой же вызов для психики читающего и обучающегося человека, как и его объем. В иных случаях — и для иных людей — достоинство большого текста заключалось именно в том, что в нем кроме ценной информации заключалось довольно много «воды», а немногочисленные новые идеи повторяются по несколько раз (и хорошо, если в разных формулировках). Тем самым текст приближается к возможностям восприятия и памяти среднего читателя. И все это говорит о том, что и в университетах, и в рамках любых образовательных программ для взрослых, вообще во всех случаях, когда реализуется стратегия концентрации информации для нужд людей, настало время продуманной, научной дидактики и учета психологии восприятия при подготовки учебных пособий.

За пределами памяти

Студент с доступом к интернету на экзамене столь же неприемлем с точки зрения традиционной модели образования, как 50 лет назад был неприемлем студент со шпаргалкой. Но уже 50 лет назад была идея позволить пользоваться на экзаменах любой справочной литературой. Прекрасно формулирует это один из персонажей повести И. Грековой «Кафедра» (1978): «Наша современная система контроля (экзамены) с жестокими требованиями к памяти учащегося страшна больше всего тем, что она подавляет естественную любознательность юного существа. Вспомним павловский рефлекс “что такое?”. Собака, особенно молодая, встречаясь с незнакомым предметом, норовит его обнюхать, обследовать. У большинства наших студентов этот рефлекс подавлен. Они не только нелюбопытны — они яростно отталкивают от себя любую информацию. Преподаватель, сообщающий им дополнительные сведения, становится их личным врагом. Еще бы — он увеличивает объем того, что надо заучить и отбарабанить на экзамене. Совершенно неправильным я считаю обычай (принятый почти везде) требовать от студента, чтобы он отвечал на экзамене весь материал на память, без справочников, конспектов. Такой экзамен превращается в нелепую процедуру, унизительную для обеих сторон… По-моему, идеально было бы, чтобы студент на экзамене, пользуясь любыми пособиями, продемонстрировал свое уменье приложить данную науку к решению реальной задачи. Ведь именно этого потребует у него жизнь!»

Вообще же, между доступом к интернету и шпаргалкой все-таки существует огромная разница. Шпаргалка пишется только под вопросы строго определенного экзамена, и ее единственная цель — «взломать» существующую в вузе процедуру проверки знаний. Доступ к интернету может использоваться для этой же цели, но вообще он не специфичен ни для экзаменов, ни для образования, это важный фактор всей нашей жизни в целом, это источник универсальных шпаргалок, которыми студент будет пользоваться всегда, в том числе тогда, когда станет специалистом. И если в 1970-х годах шпаргалки ставили узкую проблему, «как лучше организовывать экзамены в вузах», то информационные технологии сейчас ставят куда более важный вопрос: каким быть специалисту.

Есть несколько причин, почему не стоит требовать от учащегося (студента или посетителя курсов дополнительного образования) запомнить все, что нужно.

Во-первых, объем потенциально необходимых знаний превосходит возможности любой человеческой памяти.

Во-вторых, запомненное к экзамену быстро забывается.

В-третьих, действительно непонятно, зачем тратить столько сил и времени на запоминание, если информационные технологии действительно дают возможность быстрого получения любой информации в нужный момент.

Однако также совершенно очевидно, что эти сомнения не могут доходить до абсурда: нельзя позволять будущему профессионалу не запоминать вообще ничего, специалист не может быть девственной tabula rasa с доступом к интернету. Какой-то объем знаний должен быть обязательно зафиксирован в его мозге. И кроме того, всякий специалист должен обладать знаниями, позволяющими ему ориентироваться в мире незапомненной информации, а также оценивать адекватность и качество найденных данных. Навыки и знания такого рода можно было бы назвать «навигационными», и пока что им не учат, хотя их важность в любой профессии с каждым годом растет (так что любой хороший специалист в итоге их приобретает — но стихийно, в результате практики).

Университет как точка контакта профессуры и студенческой молодежи всегда по своей природе был переходной институцией, местом конфликта, местом, где рождается будущее. Эпоха информационного взрыва привносит в эту характерную коллизию новое измерение: предметом тихого, но реального и всеми ощутимого конфликта становятся методы преподавания и объемы предлагаемого к запоминанию и освоению материала. В этой ситуации у преподавателей, которым приходится искать новые пути развития образования, имеются два соблазна: пойти на поводу у студенчества или начать борьбу с ним во имя традиционной модели образования.

Очевидно, что оба пути, если брать их в чистом виде, являются ошибочными.

Студенты пользуются всеми благами поисковых систем, открытых баз данных и искусственного интеллекта не для формирования новой модели образования, а очень часто для того, чтобы освободить себя от необходимости прикладывать усилия к выполнению учебных заданий, и обхода проверочных фильтров. Это путь к «специалистам без знаний».

Но система образования, и, говоря шире, идеалы профессионализма не могут игнорировать те блистательные и очень полезные возможности, которые предоставляются информационными технологиями. Они помогают сэкономить силы и учащихся и специалистов, позволяя им еще более интенсивно заняться — чем? Что должен обязательно знать и уметь специалист, которому помогает ИИ со всеми ресурсами интернета?

Поиск ответа на этот вопрос становится главной задачей дидактики высшего и непрерывного образования.

Педагогика для взрослых

Дидактика, то есть наука об обучении и закономерностях усвоения знаний, развивалась до сих пор прежде всего применительно к детям и к средней школе. Однако сегодня очень остро встает вопрос о разработке дидактики высшего образования и более того — на фоне все большего значения, которое приобретает концепция непрерывного образования, осуществляемого на протяжении всей жизни, особую важность приобретают вопросы вообще дидактики для взрослых обучающихся.

Необходимость в модернизации и перепродумывании университетской педагогики возникает не только из-за переживаемого человечеством информационного взрыва, но и потому, что в последние десятилетия высшее образование стало действительно массовым. В прошедшие эпохи любые недостатки применяемых в высших учебных заведениях приемов обучения искупались тем, что в вузы шли лишь избранные выпускники средней школы, которых отличали повышенная мотивированность и когнитивные способности. Философ Алексей Фёдорович Лосев, вспоминая свою учебу на историко-филологическом факультете Московского университета, писал: «Мои университетские наставники были огромные знатоки. Они накопили колоссальные сведения по своему предмету. Но… пренебрегали законами восприятия. Не умели и не хотели думать о том, как слушатели воспринимают их слово». В 1910-х годах, когда студенчество составляло ничтожную часть населения, это можно было себе позволить. В условиях массового высшего образования вузы вынуждены иметь дело с чрезвычайно широкой аудиторией студентов с самыми разными способностями. Подобная проблема давно существовала в средней школе, которая во многих странах должна была обеспечить всеобщее среднее образование или, по крайней мере, всеобщую грамотность, и адаптировалась к этой масштабной задаче, в том числе путем создания широкого спектра образовательных траекторий и программ для учеников разного уровня, а также путем разработки мощного аппарата дидактики (предусматривающего, например, широкое использование наглядных пособий). Хотя для преподавания в средних школах часто использовались просто образованные люди, в развитых странах для подготовки школьных учителей была создана особая система педагогического образования, отличающаяся именно тем, что в ее рамках изучались не только основы преподаваемых наук, но также педагогика, законы восприятия и детская психология.

Ничего подобного в системе высшего образования нет. Формально раздел общей педагогики под названием «педагогика высшей школы» вроде бы существует, однако преподаватели университетов во всем мире верстаются из специалистов по соответствующим наукам и никаких особых педагогических знаний и навыков от них не требуется — да и как бы они могли требоваться, когда в качестве преподавателей в университетах широко используются аспиранты?

Таким образом, необходимость разработки дидактики для университетов и для непрерывного образования возникает и помимо проблематики информационного взрыва, но последняя обостряет эту необходимость в огромной степени. Преподавание (в особенности в сфере социальных и гуманитарных наук) стоит перед вопросом, как надо изменять подачу материала и требования к студентам, если информации в мире имеется непомерно много — гораздо больше, чем можно дать в учебном курсе, и при этом она легко доступна.

И прежде всего тут требуется анализ ситуаций, когда, несмотря ни на какие технологии, будущий специалист не сможет найти релевантную решаемой задаче информацию — не потому, что такой информации нет в открытых источниках, а потому, что он не понимает, какая информация ему в данном случае нужна. Как говорил писатель-фантаст Роберт Шекли, «чтобы задать верный вопрос, нужно знать половину ответа». В рассказе Шекли некая сверхцивилизация создает машину-ответчик, которая знает все и может ответить на любой вопрос, однако приходящие за ответами разумные существа не могут получить нормальных ответов, потому что их вопросы сформулированы на основе неадекватных представлений о реальности. Сейчас подобная коллизия вполне может возникать в общении с поисковиками и нейросетями.

Но в то же время нельзя решать, что все-таки должен знать и помнить начинающий специалист, только исходя из представлений о прекрасном консервативной профессуры и специалистов старой школы.

Три стратегии борьбы с избытком

Что делать, если информации слишком много? На это есть три напрашивающихся ответа: информация должна быть обобщена, сконцентрирована или отфильтрована.

Либо нужно создать обобщенную метаинформацию, которая, соединяя сведения из многочисленных источников, станет в сжатом виде содержать то главное, общее и повторяющееся, что в них было, и служить их заместителем; либо нужно создавать более емкие, более концентрированные форматы подачи информации, из которых будет отжата «вода», второстепенные детали и риторические украшения; либо нужно из всех многочисленных источников информации отобрать сравнительно немного самых нужных и важных.

Сегодня всякий новый информационный «файл», будь то книга, газетная статья, научная публикация или пост в социальных сетях (говорим сейчас о текстовой информации, хотя дело относится к любой), представляет собой проблему, поскольку существует в огромном ряду других подобных информационных единиц, и, значит, вступает с ними в конкуренцию за внимание читателя и с большой вероятностью не будет прочитан. Это может значить, что данный текст окажется вообще вне «информационного хозяйства» мировой цивилизации и труд его автора пропадет даром. Однако, существуют пути «реабилитации» лишних текстов. Каждый новый информационный источник может быть рассмотрен в трех отношениях.

Во-первых, он может, наряду с другими источниками, послужить сырьем для некоего обзора, который обобщит содержащиеся в них сведения и идеи и все-таки, пусть в обобщенном виде, донесет до читателей.

Во-вторых, он может быть преобразован в более компактный формат, например, статья превращена в новость, а научная книга в реферат.

В-третьих, некие экспертные системы (легитимные или самозваные) могут рассмотреть данный текст с точки зрения того, нельзя ли его включить в число лучших, которые рекомендуются к прочтению, — тем самым экспертные системы помогают отобранному тексту победить своих конкурентов.

Итак, есть три пути адаптации к наступающему информационному наводнению: обобщение, концентрация и отбор.

Очевидно, что в сфере художественной литературы и искусства — там, где произведение является источником не столько информации, сколько удовольствия, в первую очередь имеет значение третий путь — отбора; из моря уже написанных романов и снятых фильмов надо выбрать то, что, с одной стороны, нам понравится, а с другой стороны, мы просто физически успеем посмотреть. Этому служат и составляемые списки вроде «100 лучших романов» и «100 лучших фильмов», и рекомендательные сервисы, и системы балльной оценки фильмов в интернет-кинотеатрах, и литературные премии, и «Оскар», и труд профессиональных рецензентов. Параллельно всему этому в отношении произведений искусства используются стратегии обобщения и, еще чаще, концентрации: краткое содержание фильма или романа можно узнать из аннотации или статьи в «Википедии»; создаются конспекты вроде «Анна Каренина за 10 минут». Однако в сфере искусства и развлечений эти методы не являются полноценными, ведь аннотация фильма не может принести то же удовольствие (или духовное потрясение), что и фильм, и не заполнит ваш вечер; она нужна либо как инструмент выбора (то есть как подсистема фильтрации), либо для того, чтобы человек мог хоть что-то знать о великом произведении искусства — то есть служат паллиативными инструментами образования.

Между тем, в сферах науки и образования мы видим постепенный рост значения всех трех стратегий.

В образовании, и особенно социогуманитарном, ситуация информационного избытка должна способствовать пересмотру традиционного отношения к чтению оригинальных текстов как занятию более достойному, чем освоение учебных пособий. Как бы ни были важны классики науки, приходится считаться с превосходящими человеческие силы суммарными объемами их наследия. Именно учебные пособия воплощают стратегии обобщения и концентрации информации в образовании. Но именно тот факт, что оригинальные тексты, ввиду их количества, становятся в значительной степени недоступными, добавляет повышенные требования к учебным пособиям, которые зачастую не предъявлялись никогда ранее.

Речь идет как о полноте представляемой в учебных пособиях информации, так и о соответствии ее законам восприятия.

В книге Вадима Радаева «Преподавание в кризисе» говорится, что новые поколения студентов не готовы читать и разбирать сложные академические тексты, они относятся к текстам не как к источнику сокрытого в его недрах смысла, который еще нужно из него «добывать», а как к источнику информации, «которая должна быть очищена, нарезана, упакована и готова к употреблению, подобно продуктам в супермаркете». Автор говорит о новом стиле потребления информации как об особенности новых поколений, «развращенных» интернетом, однако кажется очевидным, что данная формулировка содержит в себе вполне рациональную и, кажется, единственно возможную программу адаптации студентов — и, пожалуй, не только студентов, но всего человечества — к ситуации избытка информации. Если информации слишком много, но ее надо осваивать, не остается ничего другого, как, засучив рукава, начинать ее «очищать, нарезать, упаковывать и готовить к употреблению», желательно в разжеванном виде.

Отдельного анализа заслуживает то негативное отношение к «Википедии», которое сложилось в среде российских (и не только российских) вузовских преподавателей. К содержанию статей этого ресурса могут быть претензии, но его популярность говорит, что он выработал чрезвычайно удачную форму подачи информации, не говоря уже о ее универсальности и актуальности. Возможно, университетам, учитывая зависимость студентов от «Википедии», стоило бы более активно участвовать в совершенствовании ее статей. Но, говоря шире, если учащиеся ищут в интернете легкодоступные источники информации, то университет или любая институция, которая берет на себя ответственность за трансляцию знаний, должны, во-первых, готовить такие источники, а во-вторых, отбирать и «лицензировать» имеющиеся, так что если студенту (или кому угодно) не рекомендуется доверять «Википедии», то под рукой в качестве альтернативы должны находиться рекомендуемые и тоже легко доступные базы знаний.

Конец научных журналов?

Быстрые и коренные перемены, происходящие в сфере производства, хранения, передачи и потребления информации, ставят вопрос о новой тематике размышлений о будущем, можно сказать, об «информационной футурологии», пытающейся понять, как именно человечество будет адаптироваться к новым реалиям. В частности, очень важный вопрос заключается в том, как научное сообщество станет приспосабливаться к растущему валу научных публикаций.

Научных журналов — если считать не только авторитетные и высокорейтинговые, но вообще все научные журналы, которые существуют на планете, включая нерецензируемые, издаваемые малоизвестными провинциальными университетами и публикующие статьи за деньги — на планете чрезмерно много, и их совокупная мощь явно превосходит суммарную способность ученых к содержательному и заинтересованному чтению (а возможно, и к чтению вообще).

Плюс ко всему научные журналы «подпираются» системой общедоступных препринтов научных статей, а многие правительства и академические администрации практикуют оценку эффективности работы ученых, исходя из количества публикаций, фактически стимулируя рост появляющихся текстов в ущерб их содержательности.

Наконец, вспомним о проблеме, известной еще в XX веке: карьера ученого зависит от оценки его индивидуальных достижений, между тем как современный научный труд часто коллективен, и это противоречие иногда приводит к тому, что авторские публикации и диссертации фактически содержат момент присвоения чужого труда.

Какой из этого следует выход? Сказать трудно, но пока на декларативном уровне ученые как бы должны придерживаться примерно той же системы потребления научной информации, что была в Европе в конце XIX века, делая вид, будто с тех пор не многое изменилось. И, глядя на огромные библиографиче­ские списки, помещенные в монографиях по социальным и гуманитарным наукам, нельзя не задаться вопросом, действительно ли автор монографии читал все эти публикации? Не более ли вероятно, что значительную часть литературы из списка он не читал в полной мере, а только бегло просматривал, или читал лишь отдельные интересующие его фрагменты и разделы, или познакомился с ней косвенно через пересказы и цитаты в других текстах, или даже вообще поместил данное издание в библиографический перечень, не читая его, а только ради удлинения самого перечня?

Но как менять систему обмена научной информацией? Пока определенных трендов не видно, можно лишь фантазировать.

Ясно, что как можно скорее требуется отменить оценку работы ученых по количеству публикаций; эта система вредна не только потому, что является плохим критерием определения уровня научного вклада и снижает среднее качество научных статей, но еще и потому, что подобная система без всякой необходимости стимулирует количество публикаций, а значит, обостряет проблему информационного избытка.

Вероятно, можно прогнозировать рост значения обзоров и метаисследований, объединяющих и обобщающих результаты предыдущих исследований; на фоне растущей лавины публикаций значимость этих «исследований второго уровня» должна расти, и индустрия метаисследований должна охватывать все области науки, где наблюдается чрезмерный рост количества публикаций. Стоит обратить внимание, что, видимо, только через механизм метаисследований мировая наука может использовать результаты, созданные в научных школах, университетах и странах, которые не пользуются большим авторитетом и с которыми коллеги из других научных центров в силу этого не хотят знакомиться — особенно если эти результаты опубликованы не на английском языке. Подобные публикации оказываются жертвами стратегии отбора, однако ведь и в них могут содержаться ценные научные результаты, и для человечества было бы выгодно, чтобы нашлись некие эффективные пути трансляции этих результатов в «общую копилку знаний» тем ученым, которым они могут пригодиться. Одним из возможных путей трансляции являются обзоры, метаисследования и обобщающие статьи. Видимо, существует большой потенциал использования искусственного интеллекта для обобщения продуцируемой мировым научным сообществом информации — но это дело будущего.

Возможно, в число легитимных и не уступающих журналам в авторитете систем публикации должны войти научные соцсети, короткий пост в которых будет засчитываться как вид публикации; это означает, что требуется легитимизировать онлайн-дискуссии (на каких-то площадках) как официальную научную деятельность.

Также, скорее всего, следует ввести практику коллективного дистанционного написания или доработки научного текста — когда у статьи, монографии, справочника или учебного пособия может быть много десятков, или даже сотен, или даже тысяч авторов по принципу «умной толпы» — по образцу, может быть, «Википедии».

Огромную, и пока еще не вполне просматриваемую из сегодняшнего дня роль в реализации стратегий обобщения и концентрации информации будет играть искусственный интеллект, уже умеющий готовить резюме и конспекты текстов.

Как именно его можно использовать во благо тонущих в океане текстов науки, образования, государственного управления, еще предстоит придумать.

Но, например, он мог бы играть роль составителя неких обобщений и обзоров не только статей и книг, но и интернет-полемик — и политических дебатов, которые в соцсетях ведут миллионы граждан, и научных дебатов, которые ведут ученые. Таким образом, ни один голос, ни одно сказанное слово не пропадет втуне, и при этом участие в научных дебатах станет некоторым эквивалентом научной публикации или, по крайней мере, конструктивной научной работы.

Чтение и система потребления информации не могут не измениться до неузнаваемости — у нас просто нет другого выхода.

1  Адлер М. Как читать книги. Руководство по чтению великих произведений. — М.: МИФ, 2025.

2  Parsons K.M. When students won’t read // URL: https://www.huffpost.com/entry/when-students-wont-read_b_6334392.

3  Радаев В.В. Преподавание в кризисе. — М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2025.

4 Horowitch R. The elite college students who can’t read books // URL: https://www. theatlantic.com/ magazine/archive/2024/11/the-elite-college-students-who-cant-read-books/679945/.