|
Об авторе | Игорь Леонидович Волгин родился в 1942 году в Молотове (Перми) — поэт, прозаик, историк литературы, телеведущий. Президент Фонда Достоевского, заслуженный профессор МГУ, профессор Литературного института, академик РАЕН. Основатель и бессменный руководитель литературной студии МГУ «Луч» (с 1968 года). Автор широко известных историко-литературных исследований, в том числе посвященных Достоевскому и его эпохе. Лауреат многих литературных и научных премий — как отечественных, так и международных. Автор шести поэтических книг. Предыдущая стихотворная публикация в «Знамени» — (№ 10, 2024). Живет в Москве.
Игорь Волгин
Неспокойно в городе и мире
* * *
Мнилось нам, что в двадцать первом веке,
где в почёте крипта и биткойн,
ставшие умнее человеки
наконец откажутся от войн.
Кончится кровавая непруха,
воцарятся воля и покой.
И не будет тыкать та старуха
без разбора смертною клюкой.
Но, увы. По-прежнему на свете
злобствует всё та же кутерьма:
плачут вдовы, погибают дети
и, как судьбы, рушатся дома.
Говоря по правде, от евразий
и от стран, где та же широта,
в результате этих безобразий
может не остаться ни черта.
И народы, в глобусе пошарив,
раз такая вышла недолга,
хлынут с одного из полушарий
на богоспасённые юга.
И пойдёт история на вынос
и, других не ведая страстей,
станут и зулусы и латинос
фильтровать непрошенных гостей.
Выяснять пришельцев легитимность,
выдворять того, кто не с руки,
проверять на радиоактивность,
выдавать посмертные пайки.
…Неспокойно в городе и мире.
Не тиха украинская ночь.
Небо — от Небраски до Сибири —
чёрным дымом может заволочь.
Я не оптимист. Однако верю,
что когда-то кончится дурдом,
и пред сатаной мы хлопнем дверью —
в веке двадцать, может быть, втором.
* * *
Не раскупается Светоний.
Двенадцать цезарей
Лежат!
Л. Мартынов
Не ищи особенного смысла
в том, что нам от века суждено,
что лишь два плеча у коромысла —
жизнь и смерть. Иного не дано.
И не мучь отчаявшийся гаджет —
всё равно сомнений не избыть.
Кто утешит, кто тебе подскажет,
с кем не знаться и кого любить?
Но покуда копится плутоний,
бдит Россия, щурится Китай
и не раскупается Светоний,
ты хоть сонник на ночь полистай.
И прими бессонницу как милость —
ибо с бедным сердцем в унисон
жизнь твоя и впрямь тебе приснилась,
но не в силах сбыться этот сон.
* * *
Дивный сон мне давеча приснился:
будто бы в эпоху перемен
мы живём без паспорта и СНИЛСа,
уж не говоря про ИНН.
И кайфуя, как Адам и Ева,
нагишом, а лучше — в неглиже,
мы не будем шуровать налево,
а признаем это ПМЖ,
где бродить по рощам и по кущам,
в самый раз для тела и души,
где не место лапам загребущим,
непотребству, зависти и лжи.
Здесь любовь довлеет над законом,
а душа — как божий черновик.
Не айфон здесь сносится с айфоном,
а лишь сердце с сердцем — напрямик.
…Но во сне явился мне провизор
и, как бы спасая от дикарств,
повелел: — Включи-ка телевизор —
лучшее из мыслимых лекарств!
Я едва не сделал это сдуру,
но во избежание греха
вдруг припомнил аббревиатуру:
— Да пошёл ты, братец, в ЖКХ!
* * *
Как ведётся, после операции
чашу жизни не испив до дна,
я подвергся реабилитации
(благо, не посмертная она).
Благо воскрешению телесному,
местному — в пределах бытия —
говоря предметно и по-честному,
вовсе не противничаю я.
Ну, а если совесть не дотировать
и не ускорять её распад,
как, скажите, реабилитировать,
тех из нас, по ком скучает ад?
Пусть ты ни убийством, ни растлением
не пополнил круг своих утех,
но каким искупишь искуплением
самый тайный, самый стыдный грех?
…………………………………………
…В курсе мы, освоившие Канта:
нравственный закон — не лабуда.
Так что впору реабилитанта
допустить до божьего суда.
Бог простит — он милостив и кроток.
И, быть может, ангелы, трубя,
без вопросов в райский околоток
поместят прощённого тебя —
в дивный край — без тутошних убожеств,
там, где гладь блаженная да тишь,
втайне веря, что своих художеств
ты себе вовеки не простишь.
* * *
Ты играла, помнится, Пуччини,
эту даль пленяя, эту близь.
…Я не знаю, по какой причине
мы с тобою намертво сошлись.
Я ничуть не сетую, куда там,
я не трачу попусту чернил.
Просто твой рассвет с моим закатом,
усмехаясь, рок соединил.
Ни за что дарованную милость
не оценит разве только лох.
Если ты на это согласилась,
может, я не так уже и плох.
Я познал измену и остуду —
я не мыслил участи иной.
Я не ведал, что теперь я буду,
словно бы за каменной стеной,
где ни сплетен, ни карьерных гонок,
ни счетов, ни зарубежных вилл —
лишь твоё терпенье, лишь ребёнок,
что, явясь, мне душу обновил.
Я почти у Господа в передней.
Погляди же молча мне вослед —
с горестной, почти полустолетней
неизбывной разницею лет.
Скоро мне воздастся по делам уж.
Но прошу я на исходе дня —
если ты когда-то выйдешь замуж,
не бросай, пожалуйста, меня.
Нас судьба ласкала и гнобила,
нас влекли то счастье, то беда.
Раз у нас с тобою это было,
значит, это было навсегда.
Нам ли знать, какие наши сроки!
Но осилив будущий балдёж,
ты возьмёшь листок и эти строки,
как впервые, заново прочтёшь.
| 
