|
Об авторе | Владимир Геннадьевич Богомяков (29.01.1955, Ленинск-Кузнецкий) — российский поэт и политолог, доктор философских наук. В 2000–2008 годах заведовал кафедрой политологии Тюменского университета. С 2008 года — профессор кафедры. Издал множество сборников стихов, среди которых «Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова» (М.: Guzelizdat 1992); «Стихи в дни Спиридонова поворота» (издательство «АРГО-РИСК»); «Извините, пельменей нет» (издательство «Ваш формат», 2019); «Ловля сумеречных тварей» (Новосибирск, 2021); «Грузди с морозными звёздами» (издательство «Красный матрос», 2023). Публиковался в журналах и альманахах «Мулета» (Париж), «Знамя», «Новый мир», «Воздух», «Невидимки», «Новая кожа», в американском поэтическом журнале «Drunken Boat», в сети: «Артикуляция», «Двоеточие», «Формаслов», «Топос». Прежде в «Знамени» — в № 2, 2024 года. Живет в Тюмени.
Владимир Богомяков
Я стал гранёным, как стакан
* * *
Города ненастоящие, хрустящие
Кукурузно-рисовые с луком,
Когда осень, на подносе выносит
Официант, у которого башмаки с подземным стуком.
А было время здесь было поле
И пара динозавров бегала, чтобы поймать зверюшек,
Скрытых травой.
А было время здесь было море
И Дух Божий носился над водой.
А было время здесь было небо,
Совершенно недоступное для нас с тобой.
* * *
По Серовскому тракту
Машина уносит
Из Сибироурала в Уралосибирь.
Среди бесконечных галактик, веков, сладких снов
На берегу верхотурском стоит монастырь.
Душа выгорает, как лес,
Как сосны и эти берёзки.
Но на той стороне, там, где больше времени нет,
Я забуду про многое,
Но всегда буду помнить, Покровский,
Твою безмятежную радость
И тихий негаснущий свет.
* * *
Хороши в Метелёво бессонные ночи.
Только радио что-то во тьме пробормочет.
Как в монгольско-калмыцких бескрайних степях
Старичок хархоринский сидит на цепях.
Только птица-чукарь, что летела из Пакистана
Поклюёт наугад конопли и лежит в небесах из сафьяна.
* * *
Так Жан-Жак Руссо перед смертью
Научился производить советский сыр,
Напоминавший светоносный эфир.
Вот таким сыром мы и закусывали водку в Хабаровске.
Сыр с запахом бородки всесоюзного старосты.
Ведь мы днём видели чёрные дыры над степью.
И сыр твёрдый, сыр, в натуре, сычужный
Ненаглядный стал для нас и жемчужный.
* * *
Вот бывало свободно проскальзывал я по снам.
А сегодня зацеплялся за что-то то рукой — то ногой.
А потом очухивался, похоже, на берегу Полдневной Чусовой
И возникали кудлатые деревеньки по непроглядным небесам.
Но для чего там стоял я сам?
Будет много по берегам камешков, ангелов да мальчиков.
Я буду просто в отдалении стоять,
Неподвижный, грязно-бурый, каменный, с пятнами лишайников.
* * *
Были когда-то и вы рысаками...
Алексей Апухтин
Были когда-то и вы неподвижными сталактитами.
Мы вас наблюдали в волшебных горах.
Были когда-то и вы ласковыми трилобитами.
Мы вас наблюдали в палеозойских морях.
А сегодня по автобусному салону не скачете, как клепперы
И по улице Мира не пролетаете, как гриффоны.
Зато одеваетесь с утра, как рэпперы
И находите себе старые тяжёлые микрофоны.
Потому что любовь никогда не перестаёт,
Как в исторической грамматике буква Йот.
* * *
Я думал, начинается квантовый переход.
А это просто давленье 200
И со лба струится пот.
Исчезает белоснежность суставов.
Мне чудится, что каждый сустав — это какая-то ржавая лопата.
Пришла собака и принесла кусочек шоколада.
Давай, говорит, вскипяти чай да принеси пару лимонов.
Будет энергий слепых хоровод без фононов и без плазмонов.
* * *
На заре
Запели камни в желчном пузыре.
Думал я, что дервиш во дворе
Сминает мир в привычное пюре.
Крутнулся я вокруг своей оси
И больше ничего не узнавал.
Молчал не вовремя, невнятно голосил
И милость к падшим призывал.
Пошёл за хлебом в дальний магазин.
Но хлеба нет и магазина нет.
Стояли в поле трое образин
Как выходцы с неведомых планет.
* * *
Ночью вышел я на балкон,
Хоть живу без балкона.
Я ждал, что звезда убежит с небосклона.
Становясь человекообразней, она к Байкалу подходит.
И грустную песню заводит.
О Родине что-то поёт.
Хоть Родина её — недифференцированный континуум.
Всё же лучше, чем когда пауки затянут в свой паутинуум.
* * *
Мой мозг сейчас без трещин и пузырьков.
Он подобен полю одуванчиков и васильков.
Мотоциклы доезжают до поля, и начинается их торможение.
Возникают в моём мозгу лёгкие когнитивные нарушения.
Ночью выполз паук, светлый и кривоглазый,
И запел он вдруг без затей
Про утрату пластичности и потерю каких-то нейронных сетей.
* * *
«Пётр Аркадьич превратился в эхо!» —
Сказала бабушка со смехо.
Где жук-усач столыпился в кустах,
Туда придя опять на кумарах.
Не возвращенье и не превращенье.
Я молча выпил три бутылки водки.
Поганого монизма прекращенье.
Душа моя, подрежь-ка мне селёдки.
* * *
Я несколько раз смотрел этот кинофильм.
Но забыл, чем там всё закончилось.
На краю ойкумены в посёлке Мосрентген я приобрёл бутыль,
А в Троицком лесопарке встретил говорящего бутончика.
У Хованского крематория приобрёл полграмма дерьма единорога.
Из Хованской промзоны вышел один на то, что можно назвать «дорога».
А дальше про то, как орёл молодой
В московском небе беззвучно ныряет.
А дальше я стал чужой, золотой и седой
И мне мама теперь доверяет.
* * *
Хорошо проваливаться под землю
В Москве или, допустим, в Калининграде.
А я провалился в Тугулыме, прислонившись к ограде.
Это совсем не похоже на бархатное подземелье,
А похоже на безысходное фабричное похмелье.
Голые стены пустых производственных помещений
Да бесконечная жизнь почти без движений и перемещений.
* * *
В поезде Бухара — Ташкент
То исчезал — то появлялся один кент,
Словно бы сделанный из поддельного мёда.
Он был обещаньем то ли звездопада — то ли ледохода.
Ничего не случилось, только тикал висок
Да Ташкент уходил всё глубже в песок.
* * *
Страшный сон мне приснился:
Покупаю всё время не ту кока-колу.
Я иду по дороге и фонарики гаснут за мной.
Проживая на просвет неразборчивым водяным знаком,
Тихо пою «Я — водяной, я водяной...».
Я водяной, я дождевой, я земляной.
И вам вовсе не обязательно говорить о чём-то со мной.
* * *
Мирослав Юрьевич называл черешню черникой.
Любил закусывать самогон земляникой.
Лис в котелке приносил нам английские чипсы.
Мы сидели и тихо колыхались, наподобие аквариумной бликсы.
Бликса Баргельд тоже стал старым, но пока не умер.
И мы будем с вами всегда, пока не переключат тумблер.
* * *
Незнайка приехал, где мёрзлые яблочки.
Где радио скажет: «Рентал-борментал».
Летают по небу железные бабочки.
А с другом так и не встретился,
Тот новый срок почему-то мотал.
Пришёл и заснул в деревянной гостинице «Север».
Но, будет ли утро, об этом не знает никто.
Это — очерк хреновый, а может, это — бестселлер.
Всегда будь спокоен, как кодекс велит бусидо.
* * *
Под вечер запели Вертинский и Шуфа
В новогоднем лесу.
Я старенький. Я никому не нужен.
Сижу и ем соевую колбасу.
Не зовёт на занятие тренерша по пилатесу.
Не хочет видеть моё мохнатое рыльце.
Знать, улетела тренерша по пилатесу
В город Сочи со своим лучезарным принцем.
Не выходит ко мне собака Геля
Полежать со мной в одуванчиках.
Предпочитает собака Геля
Хвостатых резиновых мальчиков.
* * *
Два вяхиря брели с помойки
Чрез гнутый лес с остатками снега.
Вряд ли был у них дом, хотя б древнегреческий ойкос.
Были лишь приступы беспричинного смеха.
Признаки дурачины, словно кружечки пива.
Словно медальки из позднеимперского шоколада.
Что-то arriva arriva, то есть приходит приходит.
Здесь на дороге неуютно и страшновато.
* * *
Как приехал ночью в Лабытнанги,
Из пакета выпрыгнул медведь.
Здесь живут и крутят джаги-джаги
Уж заледенелые на треть.
Дедушки, собаки, рыбаки...
Мы на Полюсе построим кабаки,
Где сауна, кино и биллиард
И большой неоновый Бархан.
А за Барханом сорок голых баб
Продают портвейн и шоколад.
* * *
Умереть в Кунгуре от заворота кишок.
Там Фредди Меркьюри засунет в свой чёрный мешок.
Подпоёт придорожный пэпс:
«We are the champions, my friends».
Печальным получилось моё стихотворение.
Раньше, хотя бы, водка обеспечивала здоровое пищеварение.
А тёплый ембаевский портвешок
Серебрил вечерний мой мозжечок.
* * *
Посмотрел сериал «Казанова»
И подумал — почему я не брачный аферист?
Были б у меня усики и звали бы меня, допустим, Мамука.
Для афериста называться Мамука гораздо лучше, чем называться Вова.
Был бы речист, но туманен и мглист.
Был бы шерстист и бровями кустист.
В зеркало глянул — всё же, в глазах есть немного подходящей блудливости.
Ну, а с рожей моей просто швах.
Не хватает роже моей необходимой смазливости.
* * *
Хотя бы раз посмотри, как танцуют девчата
На широких шершавых ладонях Господа.
А Колобок бы пел, но он совершенно лишён голоса.
Ведь он, по сути дела, лишь кусочек жареного теста.
И его невеста — лишь кусочек теста.
У кусочка теста свои приколы.
А в конце тебя съедают, запив стаканом колы.
* * *
На улице Фабричной девушки целуются с чертями.
В чертей вонзаются накрашенными ногтями.
Черти совсем некрасивые, как пакеты с мокрой одеждой,
На этих девушек смотрят совсем безо всякой надежды.
«Пожалуйста, делай что хочешь, но не говори никому» —
Вот так нас учит и учит Альбер Петрович Камю.
* * *
Вот, мама, я и вырос, и стал автобусным шутником.
Захожу, поддатый, в автобус и трясу дырявым кошельком.
Остановка «улица Марите Мельникайте».
А я говорю: тише, граждане, не мелькайте.
Остановка «улица Владимира Ильича Ленина».
А я говорю: улица Джона Леннона.
Хотя подозреваю, что вы не знаете, кто такой Джон Леннон.
А я с ним проработал два года в аптеке «Чижик».
Нас там было двое рыжих.
Помню, он писал цены на препараты в столбец.
Помню-помню, на свадьбе он так ловко плясал, шельмец.
* * *
Я купил белорусские мармелады да белорусские пряники,
Потому что мой дедушка был белорус.
Он часто дебоширил и сидел в белорусском обезьяннике.
А кругом было государство Советский Союз.
Потом он был начальником станции Яя.
Ему часто звонил Каганович и предлагал его расстрелять.
А потом от стоял малюсенький и чёрный среди жнивья.
И жизнь начиналась опять и опять.
* * *
Не подавая вовсе никаких сигналов,
Хоп! и перескочил я в крайний левый ряд.
И тут вспомнил, что сегодня родился Иммануил Кант.
И тут вспомнил, что сегодня родился Ленин Владимир Ильич.
В центре одной части Манежа выставлено его гигантское Ухо.
И тут вспомнил, что сегодня родился Владимир Глухов.
И тут вспомнил, что Светлая седмица и буду догрызать засохший кулич.
И тут вспомнил, что над нами небо, где плещется небесная брага.
Было бы славно отдать свою жизнь ради общего блага.
* * *
Улетаешь с утра на машине времени
(Вот бы, думаешь, трахнуть Елену Петровну Блаватскую).
А прилетаешь в дождь и в непогоду гадскую.
Аккуратно нарезаешь помидор и смотришь в окно на грязь.
Идёт через грязь грязный Серебряный Князь.
И ты понимаешь, что мировая гармония не уравновешивается детской слезинкой.
А голая Елена Петровна навсегда растворяется под простынкой...
* * *
Я вечерами поднимаюсь из канализационных люков.
Я — очень древнее вселенское Добро.
И, съев на ужин пяток уличных гопников,
Я включаюсь в программу космического ГОЭЛРО.
Но гаснут огоньки на орбите Венеры.
И вокруг на множество световых лет нет номадических ассамбляжей.
И грядущих веков пытливые пионеры
Находят меня голым и пьяным на туапсинском пляже.
* * *
Сказал мне Кот: «На склоне лет
Не проходи чрез дурникет.
Лучше притворяйся, но не задуряйся».
Я шёл средь множество чернот,
Проживши до четырёхсот.
В висящей надо мной лазури
Вовсю свистали стрекозюли.
И так дошёл до Петроград
С волками кушать виноград.
* * *
Пётр Ильич трогательно прижимал
Лапки к животу:
«Мне, пожалуйста, водку вон ту,
Настоянную на кошачьей шерсти.
Хотя бы триста, хотя бы двести,
Да хотя бы сто,
Да хотя бы вспомнить ту радость,
Когда пили под мостом.
Клубились чёрные облака.
У Катюши ноздри были, как у быка.
И только потеряв невестку,
Закрыли синюю повестку».
* * *
В китайском холодильнике,
В чёрном ящике
Лежит большой чёрный пакет.
В нём счастья не было и нет.
Но есть в нём муравьиный монастырёк.
Там муравьи бегают поперёк.
У одного-то муравьишки ножки, как у лани.
Я его увидал и загадал желание.
* * *
Собрался старичок в первый могильный класс.
Смотрит — стоит за окошком инопланетный тарантас.
А в нём сидят подменённые люди
И говорят: «Кланяемся тебе, паскуде.
На пыльных тропинках далёких планет
Будешь у нас Земляной Валет».
* * *
Ходит по комнате ягода годжи.
Ягода годжи с улыбкой на роже.
Через полгода ты станешь овощем.
Морковкой или, может быть, там кукурузой голопузой.
Или патиссоном-масоном, неприлично хохочущим.
А через год ты станешь фруктом,
Нейтрализующим свободные радикалы.
Тебе снятся блестящие ножи на кухне
И таинственные гранёные стаканы.
* * *
Я стал гранёным, как стакан.
По четвергам пляшу канкан.
А в пятницу уж от меня одни осколки.
В субботу не меня снимают с полки.
И дева с чёрными глазами, она цветёт не для меня.
Я — нечто вроде пельменя
Лежу у бытия на блюде.
О, как прекрасна жизнь моя!
| 
