Об авторе | Родион Белецкий — писатель, драматург, сценарист. Родился в Москве в 1970 году. Служил в армии. Окончил ВГИК. Пьесы шли и идут во всех крупных городах России. Печатался в журналах «Новый мир», «Юность», «Иностранная литература» и др. Автор романа «Чужой ребенок» (Редакция Елены Шубиной, АСТ, 2023).

Родион Белецкий

Довольно страшная история

       Посвящается Олечке Топчиевой

1.

Мертвая голова, лежащая на щеке, открыла глаза, посмотрела на меня, постепенно узнавая, словно после долгого, тяжелого сна, и сказала:

— Здравствуй, Олечка. Помнишь меня?

Я не успела ответить, потому что упала в обморок.

2.

«Кто сказал, что счастье невозможно?» — прочитала я рекламный слоган. Все во мне возмутилось, а внутренний голос заорал:

— Тебе, сука, никто ничего не говорил ни про какое счастье! Ты сам себе вопросы задаешь и сам же на них отвечаешь? Это раздвоение личности называется!

Потом я подумала, это же просто реклама. Этот слоган сочинил нищий приезжий копирайтер. Ему нужно было за что-то зацепиться. Сам себе вопрос задал, сам ответил. Тебе-то что? Надо жить здесь и сейчас.

Так, что происходит сейчас? А сейчас мой Денис забыл ключи и пошел в квартиру на Ленинском, в нашу личную квартиру!

А я жду его возле автомобиля. Нашего личного автомобиля. У меня все хорошо. Он целовал мне ноги сегодня. Вчера у меня был секс. Не очень удачный, но зато он был!

— Ясно тебе, уродка, проходящая мимо?!

Мой внутренний голос зачем-то заорал на бледную девушку, бредущую в сторону метро. А мне стало на секундочку нехорошо. Хотя я красивая, и солнце светит, и тот, кто меня любит, сейчас возьмет ключи, и спустится, и сядет в машину, и мы поедем, мы помчимся в торговый центр и по дороге будем обсуждать этот поганый Питер. Будем говорить, какой он уродливый, депрессивный, мокрый, и как хорошо в Москве, где нет пьяных, нестираных фриков, которые считают себя культурной элитой и берут себе тупорогие, короткие псевдонимы на французский лад: Эжэ, Пурэ, Пюи… Леонтье и т.д. и т.п.

Я была злая, а должна была быть счастливая. Я была не вовремя злая. Некстати. Я смотрела на Дениску, он сосредоточился на дороге. И только после десяти километров заметил, что я на него смотрю и начал ме-е-едленно поворачивать голову в мою сторону.

Он вообще медлительный, мой Денис. Быстрее, говоришь ему! Быстрее! А он сразу спрашивает: «Что случилось?» И даже спрашивает он медленно, словно заело пленку: «Ч-т-о-о с-л-у-ч-и-л-о-сь?» И хочется по щекам его ударить со всей силы, чтобы еще кольцом обручальным новеньким нос задеть, и чтобы кровь пошла, и чтобы увидеть в глазах его удивление и желание ответить ударом на удар. И потом в глазах его увидеть, как он справляется с этим желанием, вспоминает, что перед ним жена любимая и просто зажимает разбитый нос и отворачивается.

Я была очень злая. А должна была быть счастливая. Очень счастливая.

Денис вышел из подъезда медленно, медленно на ходу убирая ключи в карман. На каждый шаг уходило у него минут двадцать. На ходу он смотрел на меня и бесил. Но я сильная, я справилась. Хотя он специально остановился, чтобы помахать мне рукой. Специально. Встал. Посреди. Двора.

Одной рукой я махнула ему в ответ, другой — смяла рекламную листовку. Кто сказал, что счастье невозможно?

3.

В Питере я курила не переставая. Не могла понять, как можно вдыхать этот бледный воздух без табачного дыма. В Питере я и стихи сочиняла. Лежа с Андрюшей на мокрых простынях.

Жестокий принц

Ты вырезал мне бритвой

Большое сердце на спине

Мне стало

Гораздо легче

И дышать, и плакать

Закапав кровью пол

Я улыбаюсь.

Стихи были все такие. И Андрюша меня резал. И это не образ ни фига. Вернее, так. Он сам себя решил порезать и торжественно мне это сообщил. Я подумала и решила… Хотя, вру. Я вообще не думала. В Питере никто не думает. Я ему сказала, давай и меня режь тоже. Он, мне кажется, с удовольствием это сделал. И с меня начал. Три полосы на предплечье. Девочка-Адидас. Боли особой не было. Крови было достаточно. Так что, «закапав кровью» — это чистая правда. Себе он по руке полоснул и все. Довольно глубоко. Но один раз. А потом мы пошли гулять в майках с пятнами крови. Руки о белые майки вытерли и натянули их на себя.

Ну в Питере этим мало кого удивишь. Если бы Курёхин вышел, прохожие бы оборачивались. Андрюша красивее Курёхина, но ноунейм. А я, скажем, симпатичная, когда себе нравлюсь. Интересная, когда не нравлюсь. А когда я себя ненавижу — что бывает гораздо чаще — я стараюсь вообще никуда не выходить. Окуклиться, сидеть между матрасами со сладким абрикосовым треугольником. Тихо есть, вспоминать, как меня буллили в школе, и придумывать моим обидчикам запоздалые казни.

Например, сжечь, обложив старыми «Московскими комсомольцами», или утопить в прошлогоднем варенье, что-то в этом роде.

Мы с Андрюшей были не разлей вода, и я, мне кажется, висела на нем, обхватив его правую ногу, когда он ходил.

Иногда он меня с ноги стряхивал и уходил за деньгами. Являлся весь чудесный, как из арабской сказки. Глаза — как два Сириуса в безоблачную ночь.

— Почему так долго? — спрашивала я, злая и ревнивая.

Андрюша смотрел на меня, склонив голову, и глаза его долго-долго находили меня, узнавая.

— Не мог раньше.

— Я зашивалась здесь!

— Жаль, — говорил он.

— Тебя сутки не было!

— Разве?

— Не зли меня!

— Дюймовочка, — говорил Андрюша, хотя рост у меня нормальный. — Можно поцеловать?

— Еще чего!

— Можно?

— Нет, конечно!

А он все равно целовал, носил на руках, бросал на кровать. Мы трахались, а я, попутно, пыталась рассмотреть на его теле засосы.

— Это что? — спрашивала я во время процесса.

— Это синяк, — отвечал Андрюша.

— Да какой это синяк! — говорила я.

Но он ускорялся, и я как-то переставала отличать синяки от засосов.

Меня все чаще охватывала жуткая тоска. Особенно когда он уходил. Я себя ощущала в этом мерзком Питере оторванной от всего нормального мира. Типа они придумали здесь себе, что они центр вселенной. А они дальняя дача Франции, куда французы перестали ездить век назад. Французы привезли сюда старую мебель, заперли дачу на замок, и в Шампань, не зная того, что все это время живут на их даче бомжи.

Я была Андрюшиным полотенчиком и просто перестала себя осознавать в отрыве от него. Без Андрюши я тогда имени своего не смогла бы вспомнить. Пропадал на сутки, приходил, «Оль!» — с порога, и я оживала, вскакивала, как горная коза, и бежала к нему: «Оля! Я — Оля! Он меня вспомнил!»

Однажды пришел и сказал, надо бежать, и мы побежали по крышам, по льду и снегу, по голубиному помету. Я разбила себе коленку. С синей ногой, с синим лицом, как тетка из «Аватара», вылезла вслед за Андреем в соседний подъезд.

— А что с моими вещами?

— Какими вещами?

— Моими. Там два чемодана!

— Вернемся и возьмем.

— Когда?

— Лёля, скоро.

Мы не вернулись. Мы ночевали у друга, который начал мне подмигивать после первой рюмки коньяка. Андрей вырубился, а друг — это питерское исчадие ада — сидел и смотрел на меня, уже не мигая. Я ему что-то рассказывала, а потом поняла, что он спит с открытыми глазами. Я встала, нашла шинель. Надела ее. Халат, солдатская шинель и грязные розовые тапочки с мехом.

Бродила по коммуналке, дернула слив на цепочке и увидела пластиковую фигуру Деда Мороза. С меня ростом. Ему я дала в морду. Мороз покачнулся и не упал. Я хотела спать, открыла дверь, а в комнате сидела на полу девушка в халате. Почти что я. Только халат похуже и девушка моложе. Она сидела на корточках, и волосы ее касались пола.

Когда я вошла, она подняла голову, и я увидела, что девушка эта на цепи. Обе руки в кандалах и прикованы цепью к полу, к большому стальному железному уху.

— Здрасте, — сказала я.

— Здравствуйте, — сказала девушка.

— С вами все в порядке?

— Нет, — ответила она.

Мой вопрос был не самым разумным. Конечно, с ней не все в порядке. Стала бы она в старом халате сидеть пристегнутой цепью к полу.

— А у вас как дела? — спросила девушка вежливо.

«У меня хоть шинель есть», — хотела ответить я. Но потом подумала, что хвастаться в чужом доме нехорошо.

Потом, может быть, это ее шинель.

— Дела не очень, — ответила я. Это была правда.

— Я хочу пить, — сказала девушка.

— Сейчас принесу, —сказала я.

— Не надо, — девушка замотала немытой головой. — Меня накажут. Не надо.

И она улыбнулась. Переднего зуба у нее не было. Это был знак. Я вышла из квартиры и пешком дошла до Московского вокзала. Я бы доползла до него с японской катаной в спине. Только бы свалить из города тусклых огней.

4.

Андрей звонил. Я не брала трубку. Стерла все аккаунты. Он приезжал. Сидел на лавке, караулил. Я переехала к Железной Лене. Сестра посмотрела на меня с презрением и пустила. Ее шиншиллы заметались по клетке при виде чужого.

— Их как зовут? — спросила я.

— А тебе зачем?

— Не знаю. Интересно.

— Это Кристина, а это Агилера.

Кристина от Агилеры ничем не отличалась. Сестра уходила на работу, а я лежала и ковырялась в пупке. Потом шла воровать ее йогурты. В холодильнике больше ничего не было. Йогурты и препараты для ее работы.

Препараты я не трогала. Восемь лет учиться, чтобы все забыть в Питере. Это умею только я и Розенбаум. Железная Лена уже Заведующая Отделением Косметологии. А я — прыщ на большой попе Московской Медицины.

Железная Лена вернулась, преисполненная решительной агрессии или агрессивной решительности.

— Пойдешь ко мне работать, сестренка!

— Ананас — это животное.

— Что?

— Ты тоже бред сказала, сестренка, — ответила я.

— Тебе надо отвлечься.

— От чего?

— Тебе нельзя думать вообще!

А ведь она права, подумала я. Цепочка такая получается: я начинаю думать, я начинаю себя жалеть, потом я начинаю ненавидеть мир вокруг, а после я начинаю ненавидеть себя. Вот этот последний переход мне еще до конца не понятен. Но он неизменно происходит, и сижу я в ненависти по самую макушку, как в черной, лечебной грязи.

— Пойдешь ко мне на четверть ставки. Или по договору. На несколько часов в день.

Я обещала подумать.

В Питере мы с Андреем были в гостях. Андрей сказал, что у однокурсницы день рождения. Мы взяли бутылку «Ванна Таллина». В такси она стояла у меня между ног и булькала. Мне показалось, что из бутылки уже пили.

Дом был огромным. Весь для одной семьи. Внутри разрисован разноцветными гроздьями, словно архитектору, да и хозяину тоже в детстве не давали винограда. Ни ягодки.

На видном месте висел портрет строгого мужчины. Судя по выражению лица, он был возмущен черной ленточкой на углу своего портрета. По дому бегали одинокие дети. Няни валяли дурака. Вдова не только сдавала дом кинош­никам для съемок богатой жизни, но и заделалась дилером. Потому-то мы и приехали. Никакого дня рождения не было.

На третьем этаже стояли шкафы с новыми женскими вещами на продажу. Я ничего не купила. Если вдова продавала свои собственные вещи — это было бы очень грустно. Надеюсь, она просто ограбила модный магазин.

Андрей пришел ко мне на веранду веселый-веселый. Глаза, как плошки, как у собаки из сказки. И тут я возьми и спроси:

— Что будет через год?

Он скривил лицо:

— Не порти момент.

— Какой момент? — спросила я. — Нет никакого момента!

— Вот видишь, — он едва не проткнул меня пальцем, — ты уверена, что момента нет, а я говорю, что момент самый что ни на есть…

И тут он застыл, не договорив. Замер, выгнув спину и закатив глаза.

Прекрасно, подумала я, вот и поговорили.

5.

Взяла самое строгое, что было у сестры. Но нижнего белья не надела и пошла в «Нур». Села за стойку и заказала коктейль «Бруклин» на последние деньги. Мониторю окрестности. Бармены в белых комбинезонах здороваются с гостями, натужно общаются. Гости — мужики за сорок, за спиной которых стоят тени прошлого: две-три жены, дети в энном количестве, а дальше их болезни. От диа­бета, до болезней мочеполовой системы. Деньги у них есть, но в итоге все они будут уходить на лекарства.

Музыка становилась все громче, публика прибывала. Бледная молодежь без цели и банальные шлюхи.

Во дворике курили и, типа, разговаривали, пытаясь перекричать музыку. Пошел дождь. Дворик опустел. Я уже отчаялась.

И тут вижу его. Полноватый, неказистый, но чистенький, в белом поло, и воротник не поднят — это уже хороший знак.

— Можно попросить у вас зажигалку? — сказала я.

Оказалось, он не курит, а держит сигарету умотавшего куда-то друга.

— Я здесь случайно, — сказал он, улыбаясь.

Ты-то мне, думаю, и нужен.

Все устроилось очень быстро. У него была какая-то невеста. Но такую, как я, скандалы только раззадоривают, а звонки в два часа ночи бодрят. Вскоре произошло отторжение эпидермиса, иными словами, невеста отвалилась.

Дениска стал мой. Весь без остатка. С его преклонением перед ЖЕНЩИНОЙ (слава покойной теще!) и нытьем по утрам, с его готовностью помочь и зависаниями до минуты.

Секс был проблемой. Дениска очень старался. Он хотел меня каждый раз чем-то удивить. Но возможности не позволяли. А я оставила в Питере свою способность удивляться. Жили и жили.

— Ты меня любишь? — спрашивал Дениска.

— Да, — отвечала я.

— За что?

Если честно ответить на этот вопрос, я бы сказала «за спокойный сон». Он считал, что мой сон — это святое. Собирался и уходил на работу как мышь-полевка, бесшумно шагающая по сухой траве. Я находила возле кровати холодный кофе. Он еще мне кофе умудрялся тихо делать. Хотя наша кофемашинка при жизни соревновалась по уровню шума с пылесосом.

— Ты меня любишь? — спрашивал Дениска.

— Да, — отвечала я.

— За что?

— Этого нельзя объяснить. Ты — лучше всех.

Этот ответ его, кажется, устраивал.

И я не врала. Если любовь — это напряжение всех сил, как было с Андреем, такая любовь мне была не нужна. В конце концов, взрослый человек сам решает, что назвать ему любовью. Называют же любовью секс. Я могу назвать любовью рыбную ловлю или прогулки с собакой.

— Ты сегодня занималась любовью?

— Конечно!

Ты ведь гуляла со своим тойтерьером!

Я назову свои отношения с Денисом любовью. И никто мне не указ. Может быть такая любовь? Разумеется. Кому-то плохо от любви такого вида? Всем хорошо. Кто за такую любовь, поднимите руки. Единогласно.

6.

Дениска пришел ко мне в ванную, когда я забыла запереть дверь и, мерси мон дьё, не успела начать «себя ласкати».

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответила я и зарылась глубже в пену. Что-то он готовил неприятное. Я сердцем чувствовала.

— Поговорить хотел.

Он присел на край и ко мне в ванную свесилась часть его трогательной попки.

— Ну?

— У тебя все в порядке?

«Нет, конечно, — подумала я, — «Выйди и оставь меня минут на двадцать пять, и тогда все будет в порядке точно».

— У меня все хорошо.

— Я хотел поговорить о ребенке.

— Каком ребенка? — у меня пересохло в горле.

— Нашем.

— Денис, я сама еще ребенок.

Мой суженый посмотрел на меня со вниманием:

— Нет. Ты — взрослая.

Заметил наконец-то.

— Денис, я пока не хочу детей.

— А я тебя не тороплю.

— Очень хорошо.

— Хочу просто понять твои планы.

— Планирую жить дальше, Денис.

— Со мной?

— Ну, конечно. Ты — лучше всех.

— Это звучит формально.

Сердце Дениса — вещун.

— Денис, не морочь мне голову. Я тебя люблю, хочу жить только с тобой и никого мне больше не надо.

Денис заулыбался:

— Класс. Можно к тебе?

— Нет! Выйди, пожалуйста.

Он запыхтел и вышел. Я приподнялась и потянулась к защелке. Но тут Денис появился снова. Посмотрел на мою грудь, откашлялся.

— Почему, можно спросить?

— Что почему? — с меня стекала вода.

— Почему ты не хочешь ребенка?

— Я на работу решила устроиться.

Он очень удивился.

— Куда?

— К сестре. В клинику. На четверть ставки.

— А кем?

— Сталеваром.

— Что?

— Денис, не зли меня. Ну, конечно, врачом. Дермато-венерологом и косметологом.

— Одновременно?

— Денис, выйди на фиг!

Он вышел. Вопрос с ребенком был временно закрыт.

7.

В клинике я по большей части сидела в Ленином кабинете. Я называла его Ленинской комнатой. Работы не было и для врачей с опытом. Пропускной режим не позволял выйти на улицу. Я маялась. Жара была адова. В клинике было нечем дышать. Окна не открывались. Я ходила в халате на голое тело. А к концу дня легла на диван и халат расстегнула. Лена вернулась от главврача, встала у входа и сделала страшные глаза.

— Что? — спросила я, не двигаясь.

Обогнув Лену, в кабинет вошел Главный. Остановился и несколько раз шагнул на месте, словно шел по беговой дорожке.

— Здрасте, — сказал Главный и добавил: — я потом…

Он вышел, мы с Леной остались один на один.

— Ты дура? — спросила сестра.

— У него тоже халат был расстегнут.

Железная Лена заперла дверь кабинета изнутри. Все, думаю, сейчас она меня будет бить. А она достала бутылку коньяка. Я в углу наблюдаю. Халат застегнула и ноги под себя поджала. Ленка бутылку открыла и разлила по стаканам.

— Пить будем, — сказала она.

— Ты же не пьешь.

— Есть повод.

Я тут подумала, что ее день рождения пропустила. Нет. Рано еще. Взяла стакан и спрашиваю:

— Что за повод?

— Мы расстались, — сказала Лена.

— С кем? — И тут я все поняла. Она с Главным встречалась. С этой Матрёшкой в штанах, прости меня Господи.

Я не выдержала:

— Он ведь женат.

— Не хочешь, не пей.

— Еще чего.

Мы напились. Пошли домой. Железная Лена с остановившимся взглядом все время шла вперед. Мне оставалось только ее направлять. Правда, она едва не шагнула на пути с платформы станции «Кузнецкий мост». Но в остальном добрались без происшествий.

Я привела ее к нам. Решила не оставлять одну.

— Это неудобно, — сказала Лена, упала на наш диван и уснула мертвецким сном.

Мы с Денисом знатно повеселились, слушая ее храп.

— Я тебя хочу, — сказал он.

— Ну давай.

Получилось не очень, но веселее, чем обычно. Присутствие старшей сестры за стеной добавило, как говорят, в отношения остроты.

8.

— Мне не нужны подачки! — сказала Железная Лена.

Не было заметно, что у нее похмелье. Только запотевали стекла ее очков через равные промежутки времени.

— Ты о чем?

— Хочет от меня откупиться!

— Главный?

— Ненавижу.

— Погоди, погоди…

Я отвела сестру в сторонку, нашла глаза за стеклами очков, допросила с пристрастием. Главный предложил ей поехать на кадавер-курс.

— Мертвых колоть?

Лена кивнула.

— Заманчиво, — сказала я, и добавила: — Вот он гусь!

Лена снова кивнула.

— А где это?

— В Питере, — сказала Лена и, опережая мой вопрос, ответила: — Я не поеду.

— Дорогая, наверное, история?

— Он обещал все оплатить, но это уже не важно.

— Не, это очень важно! — сказала я. — Слушай, а давай я вместо тебя поеду. Мне практика нужна.

— С чего это? Я собою жертвую, а поедешь ты.

Это называется теперь «жертвую собой». Понятно.

— Вы расстались, напоминаю.

— И что? Может, ты хочешь мое место занять?

Ну я поняла, что все там непросто. Не расстались они, а играют друг у друга на нервах и делают свою жизнь интереснее. А вот у меня жизнь скучная и неувлекательная.

Что у меня сегодня было увлекательного? Я облизывала крышечку от йогурта. Все.

Если у человека забрать его личную жизнь. Каким он станет? Нормальным, зажатым, свежевымытым, без проблем. Суровый, одинокий специалист на витаминах, окруженный книгами и учениками, одного с ним пола. Или детьми, как дедушка Корней Иванович Чуковский.

Я как-то очень захотела колоть мертвецов иголкой.

— Если ты поедешь, возьми меня с собой. Мне нужна практика, — сказала я, и добавила: — Чтобы не испортить живые лица.

Прозвучало неискренне.

— Нет, — сказала Железная Лена, — там курс триста тысяч стоит.

Я посмотрела на сестру взглядом сиротки Хаси:

— Попроси твоего, он тебе не откажет.

— Он не мой! — Лена держалась.

— Леночка, — сказала я проникновенно, — когда у кого-то заканчивается самый тяжелый период в жизни, он словно обнуляется, начинает новым взглядом видеть привычные вещи. Понимаешь? У меня был не просто тяжелый период, я пережила катастрофу! Как встречу c маньяком. После этого душа моя пуста. Мне нужны новые впечатления. Лучше позитивные.

— Ага. Мертвецы в морге.

— Мне нужна встряска, калейдоскоп эмоций, который заполнит мою пустую душу! Острые впечатления нужны и разные переживания!

— Нет! — сказала Железная Лена железным голосом.

Она своих решений не меняла.

9.

— Денис, это всего три дня.

— Можно я с вами?

Муж смотрел на меня как ребенок, который решился-таки попросить игрушку. Ему страшно, но желание пересиливает.

— Ты что, ревнуешь?

Денис вздохнул. Мне очень захотелось его обнять, но в воспитательных целях я решила этого не делать.

— Денис, я еду учиться. Ты понимаешь?

— Я понимаю.

— Если бы я захотела тебе изменить, я давно бы это сделала в Москве. Сто раз тебе говорила.

— Я понимаю.

— А в Питере изменять могут только ненормальные. Там стоит снять трусы — и все, ты уже простуженная.

Денис улыбнулся. Я поцеловала его в нос. Он перевел мне на карту деньги. Все шло прекрасно.

Да, Железная Лена передумала. После нашего разговора она посмотрела на меня свысока и ушла из отделения на два часа. Посреди рабочего дня. Вернулась такая же строгая и независимая. С завернутым внутрь воротником халата.

— Договорилась насчет тебя.

— Спас-и-и-бо!

— Без рук!

Обнять себя не разрешила. Мне по крайней мере.

Мы сели на «Сапсан» в семь утра. Я дошла до вагона на автомате и сразу уснула. Проснувшись, я увидела живописную картину «Утро в вагоне бизнес-класса». Из столицы ехали серьезные люди на работу, видимо, в Смольный. Они спали, разметавшись, на сиденьях повышенной комфортности. Длинные, деловые ноги в шелковых носках и лаковых туфлях в проходе. Кто сказал, что я смотрю на мужчин? Я не смотрю на мужчин. Я интересуюсь жизнью в целом. Замечаю детали. Да и кто сказал, что счастье невозможно? В рожу этому идиоту! В морду ему!

Лена всю дорогу повторяла теорию.

— Ты все знаешь, — сказала я.

— Все равно, — сказала она.

— Тебя никто про слезный мешок спрашивать не будет.

Железная Лена смотрела в книгу, ответила, не отвлекаясь:

— Я не хочу ничего пропустить. Ты вот все помнишь?

— Конечно! — хотя не помнила я ни фига.

Я хотела посмотреть Питер, пощекотать себе нервы, каждый раз ожидая, что из-за угла выйдет мой мучитель: волосы спадают на лицо, кожаный плащ с поднятым воротником, взгляд пронзительный. И обязательно такая музыка драматическая «Там-там-там!» А дальше скрипочки такие тоненько пиликают: «татара, татара, татара», нагнетая тревожность. А я, конечно, такая, в белом платье, с браслетами тяжелыми, как моя жизнь, застываю на месте и у меня перехватывает дыхание. Мой камень преткновения Андрей, моя помеха и препона, моя гора самоцветов, мой эмоциональный отклик «хочу», мой соблазн, мой вожделенный объект пронзает меня жгучим взглядом, и у меня под грудью остаются два маленьких ожога. Двоеточие после восклицательного знака.

Андрей берет меня за руку и говорит низким, подлым голосом: «Я знал, что тебя встречу». И оркестр начинает ломать инструменты, дуть в трубы не с той стороны и бить ногами дирижера.

— Можно, я не пойду на этот курс? — сказала я неожиданно для себя.

— Ты что?! — Лена едва не повернулась ко мне вместе с вагонным креслом.

— Что? — я захлопала глазами.

— Я тебя взяла специально, чтобы ты повысила квалификацию.

— Мне уже давно нечего повышать.

— Ты все обязательно вспомнишь.

— Я боюсь мертвецов.

— Не морочь мне голову.

Железная Лена открыла разворот с фасциями шеи на картинке.

Когда умерла наша бабушка, мы с Леной сделали странную штуку. Мы стояли в зале прощания в крематории в черных платках, который нам сделала мама из одного платка. Мы смотрели в пол и, не знаю, как Лена, я старалась заплакать.

Видя, как легко делают это взрослые, мне хотелось соответствовать. Но в детстве легче заплакать из-за двойки по русскому, чем из-за смерти бабушки Тони.

Железная Лена подошла ко мне бочком. Платок у нее сполз вперед, и нос выглядывал из раструба.

— У меня наклейки есть, — сказала моя сестра шепотом.

И показала мне две одинаковые: барсук в солнечных очках, играющий на гитаре.

— И чего? — сказала я.

Железная Лена — это была ее идея! — предложила налепить наклейки на гроб.

У детей сразу появилась задача. Дети с мотивацией страшны.

Когда началось прощание, мы были в первых рядах. От своей наклейки я отделила бумажку. Наклейка липла к пальцам. Меня подтолкнули к гробу.

Бабушка тоже была в платке. Но белом. Она сжала губы, словно все еще терпела боль.

Я отважно взялась руками за край гроба, большими пальцами чувствуя гвоздики с круглыми шляпками, которые держали ткань.

Бабушка была близко, но меня это не сильно тревожило. Я избавлялась от наклейки, смогла ее налепить. Вернулась к сестре и сказала:

— Давай.

Лена посмотрела на меня со страхом:

— Прилепила?

— Ага.

— Ты дура, что ли?

— Ты сама предложила. Давай, твоя очередь.

Но Железная Лена свою наклейку куда-то дела.

Родственники и соседи прощались с бабушкой. Кто-то поцеловал ее прямо в лоб. Равнодушие. Вот как я к этому отнеслась в детстве. Во взрослом возрасте ничего не поменялось.

Так что, я не боялась мертвецов. Я боялась вернуться туда, где мне было очень плохо. И очень хорошо одновременно.

10.

Для Питера у меня было много имен: Просто Отстой, Нижний Новгород с Эрмитажем, Нищая Пропасть, Геморрой на Неве, другие похожие. Почему я его не люблю? Потому что я москвичка? Пожалуй. Люди там слишком блаженные, с февральком в головах. Говорят, что не любят деньги, играют на гитарах, и у них порезаны запястья. Спрашиваешь их про шрамы, и они загадочно улыбаются. Ой, еще дреды в жиденьких волосах. Убила бы.

Нет. Не убила бы. Они и так здесь все убитые.

До заселения было два часа. Железная Лена предложила доплатить. Я уговорила ее сесть на красный автобус и прокатиться, посмотреть на достопримечательности. По местам, где Петр Первый мучил стрельцов. Хотя, это в Москве было. Не важно.

Только сели в автобус, пошел дождь. Стекла запотели. Экскурсовод проверил микрофон:

— Всем доброе утро. Наша экскурсия начи — что? — нается.

Так он и продолжал делить слова, предлагая угадать нам их окончания.

— Перед вами знаменитые сфинксы. Зооморфные скуль — что? — птуры!

Половина автобуса втянулась. Стали по-пионерски заканчивать за экскурсоводом слова.

Экскурсия называлась почему-то «Вечерний Петербург». Стекла еще сильнее запотели. Железная Лена превратилась в скуль — что? — птуру. Когда ей что-то не нравилось, она каменела. Девица через проход записывала новую информацию в смартфон. Хотелось сказать экскурсоводу: «За — что? — ткнись». Я была такая злая на всю поездку, на спертый воздух, на соседей-туристов, на свою немытую голову, на свою жизнь, что заснула от злости. Организм выключился, чтобы не видеть и не слышать.

Когда я открыла глаза, я пожалела об этом. Мне стало очень страшно.

В автобусе была невероятная тишина. Экскурсовод заткнулся. Стекла сделались отчего-то прозрачными. Пейзажи проплывали за ними бесшумно. Тянулись, как неприятная нота в фильме ужасов. Голубое небо. Гранитные набережные. Чистые, только что выметенные улицы. Ни одного человека не видно было за пределами автобуса. Казалось, мы плывем в ковчеге чешского производства по только что отстроенному Санкт-Петербургу. Длилось это не больше минуты. Вынырнул откуда-то лысый велосипедист, поравнялся с автобусом, стараясь его обогнать. Но не получилось у лысого. Показалась надпись «Девушки 24 часа» и стоптанный номер телефона на асфальте. Компания недолюбленных подростков, машущих руками, китайские туристы, мусор, почему-то живая лошадь, ведомая девушкой с косой саженью в плечах, и тэдэ и тэпэ, как говорит наш с Леной папа, когда ему нечего было сказать.

Номер c двуспальной кроватью мне понравился. Возле телевизора лежала реклама «Прогулок на воздушном шаре».

Ленка пошла в душ, а я в глубоких раздумьях встала на кровать и принялась прыгать. Для начала тихонько, но быстро разошлась, опускалась всем весом, хотела проломить кровать на фиг. Подушки попадали на пол.

Прибежала Лена с мокрой головой.

— Слезай.

— Чего это?

— Ты что, маленькая, что ли?

— Прыгать на кровати можно в любом возрасте, — говорю, а сама прыгаю все выше и выше.

— Нам спать на ней.

— Так она мягче будет.

— Слезай!

— Тебе завидно.

Ей точно было завидно. У нее даже нос задрался немного от зависти. Я сказала:

— Ты меня прыгать на кровати научила.

— Никогда такого не было!

— Научила.

— Нет!

— Ты ко мне залезла, и мы кровать сломали.

Поставила перед фактом. Крыть ей было нечем.

— Иди сюда.

— Вот еще.

А я по глазам вижу, ей хочется.

— Сюда иди, Лен.

— Еще чего!

Села в кресло и заложила ногу на ногу. Голову повернула в сторону окна. Там у нас в окне город сорванных голосов и город песен под расстроенные гитары.

Я прыгаю в одиночестве и предупреждаю родную кровь:

— Лена, я сейчас окно открою, крикну: «В пятьсот пятнадцатом номере шлюхи, идите к нам!»

Железная Лена сильно напряглась и немножко покраснела.

— Ты этого не сделаешь!

— Сделаю, и ты это знаешь.

Сестренка решила прожечь меня взглядом, но я повернулась и стала прыгать на нашей замечательной казенной кровати к ней спиной. Прыгаю и слышу, она снимает обувь, залезает.

— Ура! — кричу.

— Ты дура!

— Ты тоже! Ура!!!

Лена прыгала с таким лицом, словно решала доказать гипотезу Рингеля-Коцига.

Мы взялись за руки — так прыгать на кровати веселее, если кто не в курсе — и мы стали беситься, как просто две ополоумевшие белки.

Я крикнула:

— Питер отстой!

Лена подхватила.

Потом мы кричали хором, потом попеременно.

Не знаю, что двигало Леной, но я, как заправская актриса, кричала одно, но имела в виду другое.

Самое отстойное было то, что Андрей, судя по всему, сломал меня. Я себя потеряла в этом гребаном граде на Неве. Может быть, я приехала, чтобы себя найти?

Или так, чтобы немножко починить. Обмотать упавший пульт скотчем.

Мы с Леной навсегда продавили кровать и хотели еще порвать подушку, чтобы усыпать этот беспонтовый номер белыми перьями. Но наволочка не поддалась. Тогда я просто двинула Лену подушкой, а та схватила вторую подушку и ответила боковым, сбила меня с ног на фиг.

Я завелась. Бились недолго. Повалили плоский телевизор и только тогда утихомирились.

— Я выиграла, — сказала Железная Лена, тяжело дыша.

— Фиг с тобой, — сказала я. Мне было не жалко.

Лена подняла телевизор и посмотрела на себя в зеркало. Прихорашивалась она, как солдат перед парадом. Резкими движениями от плеча.

Мне же захотелось провалиться в дырку между кроватью и стеной, и я это успешно сделала.

— Не, не пойду, — сказала я из дыры.

— Почему?

— Не хочу на мертвых смотреть.

Железная Лена уговаривать меня не стала, но ушла так, что я почувствовала свою вину и за глобальное потепление тоже.

Она ушла, бросив взгляд на меня через зеркало и словно лазерные лучи вы­жгли на мне знак проклятия.

11.

Я торчала в номере, как на меже торчит неубранный колос чечевицы обыкновенной. Совершенно обыкновенной. Ординарной. Заурядной и сильно переоцененной. С мастурбацией ничего не получилось.

Зачем в этом номере так много зеркал. Ты вынуждена смотреть в них и говорить себе чистую правду. Ты поперлась в Питер, чтобы увидеть бывшего? Чтобы же за страшная тварь ты есмь?!

Ты ведь хотела столкнуться с ним в Эрмитаже, чтобы взял он тебя за руку и увел куда ему, подонку, вздумается. Ты что, хочешь быть связана телефонным шнуром? Тем шнуром, по которому из Смольного разговаривал с большевиками Ленин? Отключаем сердце, королевишна, включаем голову, включаем мозг нутрии. Ты просто хочешь быть инфантильной Золушкой. Хочешь, чтобы тебя вели, одевали-раздевали, снимали с тебя хрустальные туфельки, имели тебя прямо в карете-тыкве, а ты словно тут и не при чем. И глаза у тебя закрыты крепко-крепко, как святые врата Ватикана.

Попробуй же немедленно спеть на мотив «Констанции»:

Ответственность! Ответственность!

Ты будешь нести за себя

Ответственно-о-ость!

Кстати, где-то здесь неподалеку живет Боярский.

Купить шампур, сделать шпагу и прийти к нему. Довести пожилого артиста до истерики.

Стоп.

Надо воспитывать себя, Оля. Заниматься делом, расти над собой, повышать что-нибудь и расширять что-нибудь пора тоже. Голос в голове увещевал. А я готова была уже броситься по улицам города революций, города борьбы со здравым смыслом, заглядывая каждому проходящему мужчине в глаза. Не Андрей ли? Не мой ненаглядный садист? Кто меня обесценит? Кто вытрет об меня ноги? Не вы ли, случаем? Ах, нет, пардон, обозналась.

К счастью, позвонил Денис.

— Что делаешь?

— Собралась тебе изменить, — сказала я.

Лучше всегда говорить правду! Это освежает отношения.

— Я уже, — сказал Денис.

— Ну и как?

Денис подумал:

— Ты — лучше.

— А я тебя предупреждала!

— У мужиков память короткая, не помнишь, что ли?

— Что с настроением?

По голосу поняла, он грустит.

— Мне плохо, — сказал мой Дениска.

— Что случилось у моего огурчика?

Огурчик помолчал, а потом сказал:

— Я скучаю.

Боже, человек мучается, а я, скотская скотина, мечтаю о БДСМ.

— Я скоро вернусь.

— Я знаю.

Денис молчал выразительно и шумно.

— Я тебя люблю, — сказала я, не совсем то имея в виду.

— Аналогично, — сказал Денис.

В этом был он весь. Я спрашивала:

— Хочешь меня?

— Не без этого, — отвечал, как правило, Денис.

Ко мне ненадолго вернулась совесть и привела с собой чувство вины. Большое, как воздушный шар, на котором ученый Менделеев летал смотреть на солнечное затмение.

Короче, побежала я все-таки на кадавр-курс. Мертвецов смотреть.

По улице шла, опустив очи долу, чтобы специально никого не встретить.

Бывшие — это пароходы, сгинувшие в тумане Босфорского пролива. Гудят натужно в белой дымке, напоминают о себе. А ты желаешь страстно, чтобы они поскорее отдали концы где-нибудь в другом месте, у другого гостеприимного причала и не напоминали о себе ни гудками, ни сигналами, ни масляными пятнами на воде.

Меня по паспорту пустили в морг. Надела халат и пошла в Аид по длинному подземному коридору.

Там толком еще не начали.

Десять белых деловых халатов стояли вокруг халата синего возле секционного стола. Я узнала Железную Лену в шапочке, под которую она умудрилась спрятать все волосы. Остальные девять — раздавшиеся в боках провинциальные Растиньячки, тетки с претензиями — глаза как разные пуговицы. Мужчин среди слушающих не было. Лектор говорил по-итальянски, весело вскрикивая, каждый раз словно наступая в ледяную воду.

Бубнила переводчица, еле поспевая за иностранцем. Она тоже была в халате. Смотрела в сторону, в кафельную стену. Похоже, ей надоела жизнь в целом. Или она просто боялась трупов.

— Пришла? — спросила Железная Лена шепотом.

— На извозчике приехала.

— Ты пьяная?

— Поцелуемся?

Железная Лена покачала головой и сделала вид, что она не со мной. Обошла итальянца и встала по правую руку. Ее сразу пустили к столу. Железную Лену уважали. Курьеры обращались к ней на «вы». Она у всех вызывала доверие. Даже у меня.

Итальянец повышал голос, казалось, вот-вот и запоет. Переводчица не поспевала. Руками иностранец взмахивал возле груди, как сильно подрезанными крыльями.

На столе лежал безликий, биопсийный материал. Вернее сказать, у материала было лицо. Только оно и было. Голова с закрытыми навсегда глазами, обложенная марлей.

С первого раза пробраться к столу не получилось. Меня оттесняли участницы семинара, попы — как танчики. Нездоровый ажиотаж. Слетелись как гарпии на мертвое тело.

Сейчас объясню. Трупы для препарирования — редкость. Резать наших с вами усопших граждан — попасть под статью: «надругательство над телами умерших». Поэтому трупы для нашего кадавр-курса привезли из Финляндии. Финские бомжи на вес золота. Голову одного из них я не могла рассмотреть толком. Итальянец вскрикивал, словно продавал лучшие канноли на планете Земля. Задницы в белых халатах теснились, прилегая друг к другу без швов, словно камни в Мачу-Пикчу. Задницы начинались сразу от плечевого пояса и заканчивались в районе коленных чашек. Коленных тазов, я бы сказала. Такие задницы можно было вскормить, бросая в топку коробки конфет, ликеры неизвестных китайских производителей, булки сахарные, комплексные обеды с калорийными перекусами. Одной из задниц позвонили, видимо из магазина штанов, сказать, что они нашли наконец подходящий размер, сшитый из двух парашютов. Задница вытащила телефон, посмотрела на меня, сказал в трубку, что ей некогда говорить, и осталась на своем месте.

Я сделала шаг назад, встала и начала насвистывать мелодию из фильма «Эммануэль».

Лена обернулась и сделала мне страшные глаза.

Я решила изменить репертуар. Гимн Советского Союза получился в моем исполнении похожим на песню «Облака — белогривые лошадки».

Железная Лена срочно покинула козырное место возле лектора и поспешила ко мне. Отвела меня в сторону. Мы зашептали, словно боялись кого-то в морге разбудить.

— Хватит свистеть!

— Я ничего не вижу.

— Свистеть плохо. У тебя денег не будет.

— Главное, чтобы мой гений остался при мне.

— Если тебе не интересно, уходи.

— Мне интересно. Но мне нужна стремянка. Из-за этих теток я вообще ничего не вижу.

— Не кричи! — Ленка это выкрикнула, между прочим, — и они не тетки, они коллеги твои. И они интересуются, а ты нет. Они профессионалы!

— Да они укола сделать не смогут, промахнутся!

— Ты не права!

Говоря это, Железная Лена шагнула, наступая на меня, и я, сделав шаг назад, наткнулась на соседний секционный стол, а рукой уперлась в мертвеца, накрытого простыней.

— Не трогай покойника! — сказала Лена возмущенным шепотом.

— Да не нужен он мне! — я убрала руку.

— В том-то и дело! — прошипела сестра моя. — Ты не интересуешься профессией. Я начинаю жалеть, что за тебя попросила.

— Даже представлять не хочу, как ты это делала.

Думала, сестренка мне сейчас двинет с размаха.

Била меня Железная Лена один только раз. Ей сшили платье на выпускной. Мамаша наша сподобилась. Такое платье отличницы, везде все закрыто. Но юбка чуть короче, чем следует. Выпускной все-таки.

Мне до выпускного было не близко, ревностью я изошла нешуточно. Когда Лена пошла на подготовительные курсы, я это платье надела. Походила, попрыгала, покрутилась. Вышла на улицу. Ну, пусть. Это не страшно, прошлась, посмотрела реакцию, вернулась.

Но зачем-то я захотела съесть чебурек.

Нет, было вкусно. Я даже еще один купила. И кусала я аккуратно, отводя быстро руку, после каждого укуса в сторону. Казалось бы, все сделала как надо. Даже руки листьями вытерла.

А вот пришла домой, а все платье было в жирных пятнах. На спине, к счастью, без них обошлось.

Я платье повесила на место. Но провисело оно недолго. Лена пришла ко мне и предъявила пятна и запах. Его я не чувствовала, кстати. Я попыталась все отрицать. Но сестру это разозлило еще больше, и я получила оплеуху. Не обиделась, но запомнила.

Железная Лена не железная, а золотая. Она за этот удар передо мной в течении жизни столько раз извинялась, что я и счет потеряла.

Гляжу, итальянец идет прямо к нам. Не один, а вместе с переводчицей. Прервал лекцию. Тетки повернули головы, как змеи на тепло. Итальянец подошел, и я заметила шелковый шарф под халатом. В руках у него была пара резиновых перчаток. Итальянец защебетал.

Переводчица перевела:

—Доктор хотел бы, чтобы все участники семинара получили новые знания в полном объеме.

Перчатки принимаю с полупоклоном, надеваю, как на первом курсе учили, вначале на доминантную руку, не касаясь ее стерильной стороны и не задевая при этом вторую перчатку.

Итальянец делает приглашающий жест, и я, провожаемая Марио Каппой — всем привет, кто в этом чате! — шествую к секционному столу. Девы расступаются — они вынуждены расступиться! — и я оказываюсь рядом с препарированным объектом.

На мне итальянские перчатки, у меня una sonrisa dice muchas cosas (улыбка наглая, опоясывающая — лат), и я готова к восприятию материала на примере головы финского бомжа-неудачника.

Итальянец старается перед продолжением лекции каждому заглянуть в глаза и только после принимается говорить.

Переводчица частит: «Посмотрите, какая правильная форма черепа… Посмотрите, профессор в данный момент отделяет верхний слой эпидермиса. Мы наблюдаем обнажившиеся фасции и тонкий слой мышц… круговая мышца глаза… Обратите внимание на филигранную работу…

Я вглядываюсь в голову финского бомжа и понимаю, что это мой бывший по имени Андрей. Вернее, самая верхняя его часть.

12.

Мертвые — это биологический материал. И все. Душа отошла, остался кадавр для медицинских экспериментов. Если ты умер, тебе просто не повезло. Tu prorsus eruditionis habes. Что переводится с латыни, которую я еще не забыла, «ты в полной заднице». У тебя может быть плохая жена, фурункул на глазу, мокрые ноги, повестка на военную службу, мерзкое настроение. Но если с тобой случилась клиническая, а после биологическая смерть, это очень хреново. Душа носится, как беспокойная оса, вокруг неподвижного тела, но внутрь влететь ей уже нельзя. Станция закрыта на вечный переучет. Никаких тебе больше оргазмов и театральных премьер. Ничего.

Печалят и дальнейшие перспективы: скоро вся жизнь пронесется перед тобой во всей ее некрасивой неприглядности, ты пошляешься по местам своей боевой славы, вспомнишь все грехи и даже слезами умыться не сможешь.

А дальше, дальше…

Не хочу даже думать об этом.

Тем более, представляю, как Андрюша расстроился, если бы смог увидеть меня в морге над своей отрезанной головой.

Мы с Ленкой вернулись в номер. Лена ушла в душ, а я ушла в себя.

Вандалы! Как можно было такую красивую голову отделить от такого красивого тела?! Кажется, не об этом я должна была думать. Я должна была плакать или что-то такое. Меня почему-то не интересовало, как он, вернее, часть его попала на этот стол. Боже, да я удивляюсь тому, почему этого не случилось раньше!

При мне он однажды подошел к огромной, пьяной компании и сказал, что у них, цитирую «нет вкуса к жизни». Другого бы убили. Но Андрея напоили и подарили ему зачем-то карбоновую раму для велосипеда.

Андрей был везунчик. Но тут, видно, ему не повезло. Один раз, но по-крупному.

— Ты заметила? — спросила я, когда Ленка вышла, вытертая сухо-насухо.

— Что?

— Там, в морге.

— Ты вела себя, как дура полная.

— Нет, в морге… Это же Андрей был. Его голова.

Лена долго думала, соображала, а после ответила:

— Это не он.

— Вылитый.

— Это финские трупы.

— Знаю. Может, его в Финляндии убили и сюда привезли.

— Не похож, — подумав, сказала Лена.

— Очень похож, поверь мне.

Мы сидели на разоренной кровати. Лена умела сочувствовать молча. Я прямо ощущала, как она мне глубоко сочувствует. Без шуток.

Слова в любых сочетаниях ничего не значат. Словам верят несчастные старшеклассницы.

— А тебе это важно? — спросила Лена.

Я подумала.

— Нет.

Лена посмотрела на меня и покачала головой:

— Ты его любишь!

— Не, — сказала я.

— Любишь до сих пор! Какой кошмар!

— Почему же кошмар?

— Потому, что я у тебя на свадьбе гуляла!

— И что?

— Он тебе везде мерещится, этот Андрей.

— Да я плевать на него хотела!

— Во-о-от… — протянула Лена, — он не отпускает тебя.

— Он мертв. Это его голова и… он мертв, — разозлилась я, — это значит, что нет  никакого бывшего. Только настоящие.

Лена, после паузы, протянула руку и погладила меня по голове. Тут я совсем силы потеряла. Завалилась на бок, положила голову ей на колени и заплакала.

Не было еще в жизни моей такого плача. Выла, бессвязно мычала о том, что жизнь уродливый, кособокий, безрадостный процесс, о том, что смерть каждый раз побеждает. Побеждает, несмотря на наше к ней презрение. И другого конца этому не будет, кроме того конца, который всех нас ожидает — и меня, и Ленку и кого-то в соседнем номере, кто сделал громче телевизор.

— Мне стыдно, — сказала я.

— Почему?

— Я на маминых похоронах так не плакала.

Леночка промолчала. Просто пожала плечами. Она, отважная Ленка, защищала меня перед пьяной матерью. Получала по мордасам, но меня в обиду не давала. Ей ли не понять, почему я вообще на похороны мамаши идти не хотела.

Я плакала, а Лена меня гладила, вытирала слезы бумажными салфетками и бросала их на ковер. Скоро ковер словно снегом был покрыт. Я заснула и проснулась. А Железная Лена все сидела. Одной рукой меня гладила, а другой смотрела что-то в айфоне на беззвучном режиме.

— Прости, — сказала я, садясь на кровать. — Сколько времени прошло?

— Трое суток.

— Не ври.

— Минут двадцать. У тебя телефон звякал.

Судя по сообщению, итальянец Марио звал меня ужинать. «Дорогая моя» писал он с помощью переводчика и «я буду очень счастлив».

Я побежала в душ.

— Куда собралась? — спросила Железная Лена с подозрением.

— Погулять, — решила про итальянца не рассказывать.

— Презервативы возьми, — сказала мне Лена.

13.

Святые идут по лестнице вверх, грешники спускаются по лестнице вниз. А я, быстрее любого грешника, еду вниз на эскалаторе, не испытывая толком угрызений совести. Только червячок сомнений или, может, жучок. Но размер точно не соответствовал тому, что я творила. Уговаривала себя, что я иду в ресторан только для того, чтобы узнать про голову Андрея. Не только. Мне интересно и перед итальянцем задницей повертеть. Я птица, которая вырвалась из клетки, чтобы повертеть задницей.

Дети, отгадайте загадку, у какой птицы самая бесстыдная задница на свете? Нет, не у сороки. Московская, дикая сойка вульгарис. Живет в столице, размножается без стеснения в Питере. Красит клюв, чистит перья, ищет приключения на свое подхвостье. В целом, кроме себя, никому зла не делает. Гадит сама на себя. Ну не чудо ли?!

Забрала у Железной Лены джинсы. И сумку. После отказа пропела хвалу ее терпению и получила.

Без белого халата и переводчицы он показался мне ниже, толще, старее. Ручками уже не махал. Зрителей не было. Под вечер как-то в нем стало меньше итальянского. Я села напротив.

Он был грустный, этот Марио. Сидел, сложив маленькие ручки на коленях, и улыбался так, что его хотелось усыновить.

— How are you? Устали? — спросила я.

Он закивал.

— Что будем пить?

Марио снова закивал.

Оказалось, он не знает английского. Вот когда пригодился мой безупречный русский! Подошел молодой официант с хохолком, и я заказала два шприца. На русском, с легким московским акцентом.

Выпила шприц залпом. Захотелось поговорить. Тем более Марио смотрел на меня так, что я ему сейчас косточку кину. Слово за слово, перешли на латынь. Со стороны казалось, что мы, переговариваясь, вызываем духа злобы. Вот что получилось в примерном переводе:

— Здравствуйте. Ты — хорошая девочка.

— Здравствуйте. Вы великий доктор. Спасибо.

— Вы тоже доктор?

— Да, я тоже доктор, спасибо.

— Вы нравится лекция моя?

— Я люблю вашу лекцию очень сильно.

— Вы тоже доктор?

— Я тоже доктор, но Москва.

— Москва — большой город.

— Москва лучше, чем Санкт-Петербург.

— Я не был в Москве.

— Москва очень хорошая. Я живу в Москве.

— Пойдем ко мне в гостиница вместе!

— Что?

— Ты и я — ко мне в гостиница вместе.

— Нет.

— Почему нет?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что я не шлюха.

Думаю, а чего мне церемониться? Итальянец к бокалу почти не притронулся, но я опять позвала официанта.

— Повторить? — спросил он.

— Ему тоже, — говорю, на Марио показываю.

Итальянец отрицательно замотал головой, но для русского официанта слово русской женщины закон. Выпила я оба шприца. Очень похорошело красной девице. Задумалась, качаясь на алкогольных волнах.

Понятно было, что он хочет, но непонятно было, чего хочу я, кроме того, чтобы поесть за чужой счет. Заказала себе трюфельную пиццу и сказала:

— Я сейчас.

Итальянец проводил меня подозрительным взглядом.

Шла в туалет и думала, может, он шпион? Только как он сможет меня завербовать, если он ни слова по-русски не знает. Предположим, сунет мне под столом пачку денег. Это беспроигрышный вариант, потому что я сразу, моментально завербуюсь. Но ненадолго. Где-то до завтра. А потом мне еще деньги нужны будут.

Скажем так, я буду шпион временного содержания.

В сортире вытащила все из сумочки. Рукой прошла по дну, выловила с десяток таблеток и запила их колодезной водой из-под крана.

Постояла перед сушилкой для рук. Она говорила со мной, как верная гитара с цыганом.

В зале ресторана стало темнее. Еле отыскала свой столик. Иностранец сидел недовольный.

— Вас не было сорок минут, — сказал Марио.

— Извините, — сказала я.

И тут понимаю, что мы друг друга понимаем. Что за штука?

— Вы на каком языке говорите? — спрашиваю.

— Какая разница! — нахохлился, губки надул.

Главное в такие моменты мужчин не жалеть. По опыту знаю. Продолжаю, словно ни в чем не бывало.

— А что это за препарат вы показывали? Расскажите мне.

— Я говорил о препарате на лекции. Три часа.

— Повторите. Пожалуйста. Если можно. Пожалуйста.

Итальянец выпил водки. Залпом. Помолчал, а после сказал:

— Я — Бог.

На всякий случай я посмеялась. Но парень был тверд:

— Я — Всемогущий Бог, — повторил Марио.

Ну что, в детстве я просила называть себя «коняшкой». И все называли, включая дедушку Ивана Ефимовича. Если Супер-Марио утвердился в своей божественной сущности, то кто я такая, чтобы ему противоречить.

— Выпьем, — говорю, — за Бога!

Итальянец встал и выпил. Торжественно, с прямой спиной. Так же с прямой спиной сел.

Я думаю, пусть Бог будет родом из Италии, чем из Северной Кореи.

— Я хочу знать про трупы.

Итальянец не донес до рта вилку с пастой карбонара. Он закусывал водку.

— Что трупы? — спросил Марио.

— Откуда они?

— Они умерли.

Похоже, он не понял вопроса.

— Откуда они взялись?

— А, это бомжи из Финляндии, — сказал итальянский доктор.

— А бомжей из Питера там не было?

— Нет-нет, — замахал он руками, — это запрещено.

Тупик.

— Если ты Бог, — сказала я, — сделай мне ноги похудее. И жопу побольше.

Марио задумался и ответил:

— Не могу.

— Почему?

— В этом нет вселенского масштаба.

Я обиделась:

— Ты плохой Бог.

— Хороший! — крикнул итальянец.

Люди за столами повернулись к нам. Все были недовольны. Мне захотелось обидеть сразу всех, но позвонил Денис.

Я жестом извинилась перед Марио и снова вышла из-за стола.

Говорила с мужем, стоя в коридорчике, мимо меня проходили официанты, покидая зал и сбрасывая с лиц улыбки.

— Алло, — сказала я.

— Мне перезвонить?

— Нет, — я тяжело вздохнула.

Суток еще не провела в этом Питере, а он уже меня достал.

— Я решил заняться спортом, — сказал Денис.

Я ничего не ответила.

— Что случилось, Оля?

— У меня… — я запнулась, — умер хороший друг.

— Я его знаю? — спросил Денис.

— Нет.

Он помолчал.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Хочешь, я приеду?

— Денис, это лишнее. Я просто… тебе пожаловалась.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Денис, не надо ничего делать! Я просто хотела, чтобы ты меня выслушал. И больше ничего!

— Хорошо, — сказал Денис, — если что, звони.

После звонка Дениса я вернулась к столику и не нашла моего итальянца. Он ушел не попрощавшись. Счет был оплачен.

Более того, он предусмотрительно заказал для меня десерт.

Горящий пирог. Фламбе, если я не ошибаюсь. Музыка в зале заиграла громче.

Официант торжественно вынес горящую тарелку, отводя голову в сторону, чтобы не обжечься. Он поставил ее на стол передо мной.

— Поздравляю, — сказал он.

— Спасибо, — сказала я.

Мне нравится, когда меня поздравляют непонятно с чем. Я смотрела на желто-синий огонь и совсем теряла ощущение времени и, мать его, пространст­ва. Мысли становились больше, чем мое самомнение.

Я ведь могла ошибиться. Это был финский бомж. Просто похож на Андрея, и все.

Потом мне стало плохо, и я снова отправилась в туалет.

14.

— Надо валить отсюда.

Лена, которая сидела на кровати в трусиках и майке, насупилась, стала строгой, словно обросла у меня на глазах деловым костюмом.

— Нет-нет. Ты останешься!

— Меня тошнит.

— Ты беременна?

— Если бы!

— Хорошо. От чего тебя тошнит? — Лена требовала конкретного ответа.

Конкретный ответ не замедлил последовать:

— От Невского, от пышечных, от этого города, которой мрачный и стремный.

Железная Лена прочистила горло.

— Ты приехала повышать квалификацию.

— У меня она и так повышена.

— У тебя повышено либидо.

— Зависть плохое чувство.

— Ты останешься!

— Нет, — я поднялась и взялась за ручку чемодана на колесиках.

— Не пущу! — встала Лена, загораживая собой вход.

Мы немножко потолкались. Потом я села на кровать, устала с ней сражаться.

— Леночка, любовь моя, как это понимать?

— Я несу за тебя ответственность.

— До сих пор?

Лена подумала и сказала:

— Да.

— Несешь со дня моего рождения? Ты даже не несешь, ты тащишь.

— В целом, да, — сказала моя Лена.

Я обняла ее.

— Любимая. А можно ты эту ответственность с себя снимешь?

— Прямо сейчас?

— Да, здесь и сейчас.

Она крепко задумалась.

— Не могу, — сказала Лена, — это сложно.

— Почему?

— Я уже привыкла.

— Возьми ответственность за себя. И только. Я тебя очень прошу. Ну, можешь взять еще за своего Главного.

Лена очень погрустнела, лицо ее словно сползло вниз. Она встала и ушла в ванную.

— Тебе нужно взрослеть! — сказала я громко.

Лена вышла и села рядом со мной. Чисто вымытые руки врача легли на колени.

— Мне?

— Именно! Нести ответственность за себя одну.

— Это тяжело, — вздохнула моя сестра.

— Я знаю.

Помолчали.

— Тогда я тоже здесь не останусь, — сказала Железная Лена.

Я очень удивилась:

— А повышение квалификации?

— Фиг с ней! Она у меня и так высокая!

Я развеселилась. Лена улыбнулась тоже.

Мы немного попрыгали на кровати, поменяли билеты и начали собираться.

Не знаю, как Лена, я до Московского вокзала доехала с полузакрытыми глазами. Специально, чтобы никого не видеть, никого не встретить и не узнать.

Мы с Леной в детстве в такую игру играли. Одна из нас закрывала глаза, другая вела под руку. Идешь и не знаешь, куда тебя ведут. То ли в столб врежешься, то ли в пропасть упадешь.

Чемоданчики у нас с Леной одинаковые, модные. Только у моего второй замок ломан, вот и вся разница.

У вагона толпа. Ясное дело, все хотят свалить из Питера.

Я за Леной, как за тараном, и тут меня кто-то за руку берет, крепко, уверенно так.

— Здравствуй.

Я обернулась и… Иисус, Мария и Святые Угодники!

Грохнулись на бетонный пол старинные фарфоровые тарелки. Осколки долетели до самых далеких планет. Туда, где не знают вечной любви, туда, где холод и невежество, туда, где живые существа не тянутся зачем-то друг к другу губами, только затем, чтобы только коснуться друг друга и удивиться. Эхо белыми кругами обогнуло планету, и слово «Здравствуй» прилетело ко мне на дрожащем воздухе сзади и двинуло со всей силы в затылок.

Передо мной стоял Андрюша. Профессиональный сокрушитель моего сердца.

— Здравствуй, — прохрипела я, глядя на бывшего.

Андрей! Живой. И вкусно пахнущий! Мягкая улыбка и зрачки не расширены. Нормальные зрачки.

— Ты куда? — спросил Андрей.

Сволочь. Боже. Я даже имя свое забыла на секунду, глядя в его глаза. Кажется, зрачки его крутились, как гипнотические круги. Мелькали черные и белые полоски.

— Я?

— Ты-ты, Оленька.

Точно! Оля! Меня зовут Оля!

— Я уезжаю.

Олечка гордо уезжает, ясно тебе, бывший прибывший?!

— Зачем? — спросил Андрей.

Сука! Это запрещенный вопрос! «ЗА» — пасть с острыми, как медицинские скальпели, зубами. «ЧЕМ» — и пополз по перрону тяжелым, синим облаком ядовитый газ.

— Не знаю, — ответила я, стараясь не дышать.

— Тогда оставайся.

Он все еще держал меня за руку. Держал рукой в перчатке.

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы оторвались от земли и устремились в небо. А поезд запоздалый свалился мне прямо на голову.

И я согласилась остаться.

Лена, однако, попыталась меня отговорить.

— Он — страшный человек, — сказала она в коридоре вагона.

— Я на денек всего.

— Ты замужем.

— Я на денек всего.

— Что я Денису скажу?

— Я на денек всего, — так пищит китайская белочка, которой нажимают и нажимают на ее рыжий животик.

— Ты помнишь, как ты его проклинала?!

— Лен, мне выходить надо. Сейчас поезд тронется.

— Еще десять минут.

— Объявили, мне кажется, отправляется.

— Оля, ты губишь себя в данный момент.

— Я отдам тебе деньги за билет.

— При чем тут деньги! — Железная Лена говорила громко. — Ты сейчас готова перечеркнуть все, чего сумела достичь! Ты это понимаешь?

Я кивнула, соглашаясь. Да, готова перечеркнуть, наплевать, растереть, забыть и еще что-то.

Лена сжала губы так, что их вообще перестало быть видно.

— Я, знаешь, тоже остаюсь тогда!

— Нет! — я, сама не ожидая, выкрикнула на весь вагон.

Пассажиры в коридоре начали вытягивать головы, чтобы на меня посмотреть.

— Нет, — сказала я гораздо тише. — Я останусь, а ты поедешь.

— Почему?

Я хотела сказать, «Потому что ты — ответственная!», но сказала по-другому.

— Потому что ты — сокровище мое!

Железная Лена не ожидала слов про сокровище. Она впала в недолгий ступор, которым я воспользовалась и сбежала.

Из теплого вагона на холодный, сырой питерский воздух.

Поезд ушел в мою милую Москву, а я осталась со своим мучителем.

15.

Андрей выглядел по-другому. Щетина, к которой я привыкла в свое время, куда-то делась. То есть я знаю, куда девается щетина, но я представить себе не могла, как он стоит в ванной и, переминаясь с ноги на ноги, выбривает подбородок.

— Хорошо выглядишь, — сказала я.

Внутри у меня бушевало адское пламя. Я горела, как хорошая немецкая выносная печь. Чуть шире открой рот — и вырвется пламя.

— Ты тоже, — сказал Андрей.

Он разглядывал меня. Хотела бы уточнить, аккуратно разглядывал. А я рассматривала его.

Никогда он так не одевался. Водолазка под бритый подбородок. Брюки! Господь Всемогущий! Со стрелками!

Ясные глаза, никакой сучьей поволоки.

— Андрей, что с тобой? — я переступила с ноги на ногу.

— Я — в порядке, — сказал Андрей с улыбкой, — очень скучал по тебе.

— Я вышла замуж.

Если мужчина раскрыл защиту, он должен получить под дых.

— Я знаю, — сказал Андрей.

— Следил за мной?

— Интересовался твоей жизнью.

— Ну и как тебе моя жизнь?

Андрей пожал плечами в сером пальто (Пальто!!!). Пальто из шелка и кашемира! Двустороннее пальто из шерсти викуньи. Для одного такого пальто нужно поймать штук тридцать перуанских викуний. И потом гладить их, стряхивая ценный мех с ладоней… Я брежу. Господи, помоги.

— Как тебе моя жизнь? — спросила я.

— Не очень.

Я и сама это знала. Зачем я вообще спросила? Он ответил не как раньше. Без подколов, без второй мысли. Что теперь ему сказать? Андрей стал обезоруживающе открытым. Простым. В прошлой жизни каждая его фраза, даже пожелание доброго утра было построено таким образом, что тебе хотелось или плакать или защищаться. А теперь? Откуда эта перемена?

Он смотрел на меня с сочувствием.

— Прости, — сказал он, — не хотел тебя обидеть.

Прости? Да провалиться мне сквозь перрон и рассыпаться игральными костями! Я слов таких от него раньше не слышала. Не думала, что они есть в его мужском мини-словаре. Стоп. Это все вранье. Олюшка, милая моя, это ловушка! Поезд ушел, а ты на перроне с лжецом-садистом.

Зазвонил мой мобильный. Бросилась вынимать его из моих укромных складок. Вижу, Денис. Так и написано на экране: «Муж Денис». Сама написала, чтобы не перепутать.

Телефон орет, а я смотрю на экран.

— Ответь, — сказал Андрей спокойно и отошел в сторону.

— Привет, — сказала я в трубку.

— Ты в поезде? — спросил муж Денис.

— Нет, — прохрипела я.

У отъявленных грешниц, как правило, садится голос.

— Почему? Ты заболела?

Святой человек!

— Денис, я опоздала на поезд.

— Блин, — он сильно расстроился. — Почему?

Причину я еще не придумала.

— Лена уехала, а я не успела. Так получилось. Мы разминулись.

— Когда ты приедешь?

Когда трахну весь Питер!

— Скоро.

— Тебе заказать билет?

— Нет. Не волнуйся. Я сама.

— Я волнуюсь.

— Я знаю.

— Включи видео, — сказал Денис.

Платформа немного качнулась под моими ногами.

— Дэн, я в туалете. Потом увидимся.

Мир лежит во зле. Как мясной пирог полностью погружен в сырный соус. А я даже не в пироге, я где-то между противнем и пирогом. Типа промасленной бумаги. Короче, я поняла, что я очень голодная. «Грешная и голодная» — пьеса в трех действиях. В первом действии — жрет, во втором — грешит. В третьем платит за все это. Чую, не дожить мне до третьего акта.

— Есть хочу, — сказала я Андрею.

— Я тоже.

Я искала подвох в каждом его слове. Но как же простодушен и прямолинеен он был! Это или обман, или это двойник моего бывшего.

— Андрей…

— Да.

— У тебя есть брат-близнец?

— Пока не встречал.

— Ты очень изменился.

— Я знаю. И этому есть причина.

Обожаю тайны. Гораздо больше секса.

— Какая причина?

— Я чуть позже расскажу.

Подонок. Поймал беспечную Аурелию на крючок.

16.

Снаружи — слякоть и ветер, внутри — духота и режущий свет, как на съемках порно. Это питерское кафе во всей своей красе. Я заказала сосиску. Подумала, не слишком ли это вызывающе?

— Как ты меня нашел?

Андрей сделал паузу и взял нож в правую руку. Нож! В правую руку! Не для того, чтобы порезать себе вены. Для того чтобы отрезать кусочек бифштекса.

— Я видел тебя до этого.

— Где?

— Здесь. В Питере.

— Это понятно. Где конкретно?

— Я скажу тебе чуть позже.

Андрей аккуратно жевал. Сорок жевательных движений, не меньше. Я подумала, вот теперь узнаю. Стало проявляться прошлое лицо Андрюши-монстра: загадки на пустом месте.

Дура буду, если на это еще раз поведусь. Сосиска оказалась отстой.

— То есть ты за мной следил?

— Да, — ответил Андрей, поставив меня в тупик.

Прежний Андрей никогда бы в этом не признался.

— Андрей, — сказала я, — ты почему так изменился?

— Очень сильно?

— Да вообще! Просто другой человек! Это что, скрытая камера?

Я огляделась по сторонам. Андрей же отложил вилку и нож и сказал:

— Ну, на это были причины.

Я очень разозлилась:

— Ну все!

Я даже привстала из-за стола.

— Оля…

— Да, Оля, а не принцесса Турандот! Хорош говорить загадками!

— Хорошо, не буду. Сядь, люди смотрят.

Когда его волновало то, что видят окружающие?! Когда его волновало то, что скажут люди?

— Что случилось? Ты сам не свой.

— Это правда, — кивнул Андрей.

— Или ты мне сейчас расскажешь, или я уеду следующим поездом!

Андрей задумался. И я увидела, что он правда думает, а не как раньше, делает вид, имитирует мысленный процесс, эффектно играет бровями.

— Можно, я тебе не расскажу, а покажу.

Я замотала головой:

— Я с тобой никуда не поеду.

— Оля…

— Нет уж, хватило мне. По притонам твоим таскаться.

— Я отвезу тебя в приличное место.

— Наши представления о приличных местах различаются.

— Приличное, многолюдное место.

Он убеждал, не обижаясь на отказ, он подбирал слова, он не трогал меня за руку, как раньше. Он смущался, но не смущался смотреть в глаза. Он ухаживал. Он подлил мне чай. Сам. Без напоминаний и просьб. Он вытер салфеткой мою маленькую ложечку. А дальше, как у Жака Превера сказано:

«Avec la petite cuillère Il a tourné…»

(Школа № 1215 с углубленным изучением французского языка. Десятый класс. Дополнительные материалы для домашнего чтения)

Правда, у Превера там дальше мужик сваливал, а мы тут только встретились.

— В квартиру не поеду. К тебе не поеду. В клуб никакой не поеду. В гости тоже! — я хотела что-то еще вспомнить, но, вроде бы, места, где меня мучили здесь в Питере, закончились.

— Ни то, ни другое, ни третье… — сказал Андрей. — Это Дельфинарий.

Подлец. Он умеет удивлять.

17.

В раздевалке на деревянных скамьях лежали резиновые плавательные костюмы, как сброшенная кожа. Стояли сложенные кресла-каталки. Я вспомнила, что дельфины лечат. Они основные помощники в реабилитации. Как это кстати! Мне срочно нужно лечение. Я запуталась и не помню, как называется моя болезнь. Но она очень серьезная. А пока вопрос: надевать ли чужой костюм на голое тело?

— Без костюма нельзя, — сказал Андрей. — Это вопрос безопасности.

У меня тоже остался вопрос: оставлять ли трусы? Или надеть костюм на голое тело. Ведь если оставить трусы, они промокнут.

— Я устроился инструктором, — сказал мне Андрей.

И это тоже меня удивило. Он не умел плавать. Это был единственный недостаток, которого старый Андрей стеснялся, — он не умел плавать. Стоял на берегу Финского залива и смотрел, как я с компанией окунаюсь в ледяную воду и выскакиваю на берег, стуча зубами. Тогда он даже полотенце не трудился мне подать. А сейчас — мон дьё — открыл передо мной все двери до раздевалки. Да и в женской раздевалке хотел мне помочь, но я его выгнала.

Он покорно ушел, не обидевшись.

Впрочем, плавать можно научиться за неделю. Дурное дело не хитрое. Научиться пить гораздо сложнее.

Трусы решила оставить. Застегнула молнию костюма за спиной, потянув за длинный пуллер. Выдохнула и вышла из раздевалки, стараясь шагать грациозно, как в блогах учат.

Каждый звук отражался в помещении бассейна, долетал до стен и потолка, отражался еще и еще раз. Поэтому тихо в бассейне не было никогда. Если бы там устроить библиотеку, то шум перелистываемых страниц не стихал бы даже ночью.

На меня, прекрасную, вообще никто не обратил внимания. Бассейнов было два. Дельфинов тоже было двое. Они плавали в одном из бассейнов. Пятьдесят метров голубой воды. Дельфины, сделав положенный круг, останавливались возле бортика, высовывали морды и качались на поверхности.

Трое инструкторов, один из них Андрей, сидели на бортиках бассейна. Все трое в резиновых под горло костюмах.

Андрей умудрился переодеться быстрее, чем я.

Один из инструкторов доставал из пластикового ведра рыбу и кормил дельфина.

— Иди сюда! — крикнул мне Андрей, махнув рукой.

Я подошла.

— Одна из моих работ.

— У тебя их что, несколько?! — как же я удивилась.

Во время моего первого визита в Питер Андрей считал работу видом опасной болезни.

Инструкторы помогли мне влезть в воду. Андрей как бы подвел ко мне дельфина — серый, блестящий, крутолобый, с дыркой во лбу. Дельфин мне понравился. Я ему, кажется, тоже. Он мне улыбнулся. Но эффекта своей улыбки молодой дельфин еще не знал. Белые острые зубы рядами и между зубов остатки рыбы. Все это прямо рядом с моим лицом. Мне захотелось сбегать за зубной щеткой.

Запахло новогодним салатом из печени трески.

Второй дельфин толкнул меня носом. Он тоже улыбался и, кажется, предлагал свои подводные услуги.

— Не бойся, — сказал Андрей, — возьми его за плавник.

— А он не сломается?

Инструкторы одновременно улыбнулись. Рыбы между зубов у них не было. И то хорошо. Глупые вопросы новичков. Вот из-за чего они дорожат своей работой.

— Нет. Возьмись. Плавник жесткий. Сама попробуй. Смелее.

Я ухватилась за плавник. Тот оказался вполне себе жестким. Дельфин-милашка выдохнул рыбой через дырку во лбу.

И мы поплыли. Неожиданно быстро. Я хватала ртом воздух и болталась у дельфинчика на плавнике, как ненужная вещь.

Совершая круг возле тренеров, я успела рассмотреть моего бывшего и захотеть его.

На втором кругу я подумала о том, что есть поверхностно экзальтированные и глубоко экзальтированные. Глубокое погружение, так скажем. Поверхностно — это псевдонимы, глупые одежды, писание стихов, как оправдание существования. Но я экзальташка второго типа. Глубокое экзальтирование — вот мой крест. Второй тип — это исключительно нелогичные поступки. Ехала учиться, а катаюсь на дельфине под присмотром бывшего. Кто из дев меня переплюнет. Никто! В этом году уж точно!

Когда все закончилось я, преодолевая сопротивление воды, подошла к Андрею.

— Ну как тебе?

— Честно?

— Хотелось бы да.

— Я ничего подобного никогда не испытывала!

— Я рад.

— Спасибо тебе.

Я Андрея обняла. За этим и подходила. Обозвала себя Мессалиной и направилась в раздевалку. За спиной дельфины издавали позитивные звуки.

Интересно, дельфины изменяют друг другу?

В раздевалке я глянула на себя в зеркало. Улыбка. А я думаю, что со мной не так? Поразительно. Дельфины меня реабилитировали. Я успокоилась. Очень сильно успокоилась. Тихая сплошная радость экзальташки второго типа без стыда и совести. Кажется, я была готова ко всему. Но не к тому, все-таки, что случилось дальше.

18.

Андрей с моей курткой в руках ждал меня в вестибюле. Однако он думал не обо мне, смотрел куда-то в сторону, и ожидание для него было паузой, чтобы обдумать вещи, к которым я не имела отношения. Это все я поняла, подходя и окликая его. Он удивился, увидев меня.

— Оля?

— Не, Настурция Майская. Здрасте.

— Ты прекрасна.

— В целом да, но на прическу не смотри.

Он надел на меня куртку. Не «одел», а надел. Он резал меня без ножа.

— Что дальше? — спросила я. Мне хотелось загнать его в угол.

— У меня еще один сюрприз.

— Слоновий питомник?

— Вовсе нет.

Я ни разу в своей жизни не встречала человека, который говорил «вовсе». Может, я не по тем притонам хожу?

— Вовсе нет?

— Именно.

— Андрей, в тебя вселился Чужой? Да? Только не ври!

— Оля. Я больше никогда не буду тебе врать!

Я по глазам видела, он говорит правду.

— Может, ты под гипнозом?

Он улыбнулся:

— Да, когда тебя вижу, немножко плыву. Я вызвал такси.

— Андрей… пойми меня правильно, я тебя ненавидела, я тебя боялась. Поэтому и сбежала…

В ответ на мои слова он кивнул. Просто кивнул и все.

—…я думала, что никогда в жизни не вернусь в этот поганый город с конями. Но ты… Но с тобой произошло что-то такое, что я не могу понять, не в силах объяснить и вообще. Поэтому ты можешь меня везти куда угодно, хоть на шабаш, я поеду. Только у меня метлы нет.

Андрей поправил мне молнию на куртке.

— Мы поедем собирать модель.

— Это что, хуже, чем шабаш? — спросила я.

Мы приехали в Смольный.

— У тебя паспорт есть? — спросил Андрей еще в такси.

— Что, нужно тебе его отдать? — сказала я с готовностью.

— Нет. Нужно показать в отделе пропусков.

В Смольном, поднимаясь по лестнице вслед за Андреем, я своими глазами видела, как каждый второй здоровается в Андреем за руку. Косящие люди в костюмах, словно специально натренированные не смотреть вам в глаза. Мне показалось, что там были чиновники, которые ехали со мной из Москвы в одном поезде.

В зале, куда мы в итоге пришли, шел ремонт. Так мне показалось с самого начала. Стулья сдвинуты были к колоннам. На полу расстелен линолеум. Однако, осмотревшись, я поняла, что здесь совершался обряд.

Из разложенных на поддонах пластиковых деталей чиновники и чиновницы выбирали по одной и подходили к макету льва, стоящего одной лапой на шаре. Первый лев был уже собран. Второй в процессе сборки.

Пластиковые детали были пронумерованы.

Мы остановились в стороне.

— Это флешмоб? — спросила я тихо.

— Львов с Дворцовой пристани скоро отвезут на реставрацию. Вместо них поставят копии.

— А чего бы там их не собрать?

— Оль, — Андрей посмотрел на меня с легкой укоризной. — Ты же умный человек.

Я растворилась в похвале, словно таблетка шипучего аспирина, разулыбалась.

— Я умная, но не понимаю, как их отсюда выносить будут?

— Их обратно разберут, на пристани соберут снова.

Сама поразилась своей тупости:

— Я правда не понимаю, зачем тогда их здесь собирать? Можно было бы сразу на пристани.

Андрей рассердился, но голоса не повысил:

— Зачем рыба плывет против течения? Зачем телевизор работает ночью? Затем. В случае со львами это ритуал.

— Ритуал?

— Именно.

— А что он означает?

— Он означает, что каждый — как бы высоко он не стоял — приложил руку.

— Типа, мы этих львов в Смольном своими руками сделали.

— Если убрать цинизм и насмешку, то да. Пойдем. Примем участие.

— Я не хочу.

— Не бойся, дурочка.

Он взял меня за руку. Как он изменился! Раньше он только раздувал мои страхи как злодей-стеклодув.

Заведовала деталями девушка в белых перчатках. Мне хотелось ей сообщить: «Здрасте, я — дурочка».

— Ваша зона задняя часть статуи, — сказала девушка, — возле хвоста.

Я улыбнулась. Но видя, что Андрей сохраняет серьезную мину, решила не веселиться.

От недостроенного льва пахло пластиком. Детали входили не слишком легко, по принципу лего. Я хотела надавить на свою, но Андрей перехватил мою деталь и надавил сам.

— Молодец, — шепнул мне Андрей, когда мы отошли.

— Сам молодец, — огрызнулась я.

— Дай мне две минуты.

Андрей оставил меня, чтобы поговорить с двумя чиновниками в одинаковых рубашках. Он улыбался и не заискивал. Искренне был рад видеть двух крючкотворов, хлопал их по плечам, спокойно смотрел им в глаза, кивал, слушая их бредни.

Никогда до этого я не видела, чтобы он кого-то хлопал по плечу. Как и я, он наверняка считал это извращением. Все-таки между мной и прежним Андреем было больше общего, чем я решалась себе признаться.

Я смотрела на бывшего, который изменился в лучшую сторону, и в очередной раз спрашивала себя: разве такое возможно? Вдруг он делает это на спор? Может, рвануть, сбить его с ног, сорвать маску. Должна быть маска. Не может не быть.

Чиновники, тем временем, говорили одновременно. Явно старались понравиться моему Андрею. Я исполнилась гордости и превосходства. Этот мужчина со мной, ясно вам!

Когда Андрей вернулся ко мне, я положила руку ему на ширинку. (Разрешите представиться, гетера. Или просто шаболда). Он и глазом не повел.

— Не надо здесь, — сказал он тихо.

Я убрала руку.

— А где?

— Поедем ко мне. Тогда…

Я успокоилась. В постели мужчина открывает свое истинное лицо. Ждать осталось недолго.

19.

Я специально на телефон не смотрела. Даже не доставала его. Но помнила о нем и допускала, что там кошмар. Так и оказалось. Звонки Дениса. 88 пропущенных. (На их фоне терялись звонки от Железной Лены. Всего 17. Ерунда какая!) Были и голосовые, хотя Денис их ненавидел. Я не могла с ним говорить. Так было стыдно, что мне только при мысли о нем хотелось спрятаться под плащ к Медному всаднику.

Пока я держала мобильный в руке, пришлось скинуть еще один звонок Дениса. В итоге, я решила написать мужу письмо. Письмо от Ольги Денису. Сообщение от Вавилонской блудницы:

«Привет, Денис. Сука я, сука и есть. Никто в этом не виноват, тем более ты. Теперь по порядку. Я тебе рассказывала, у меня был роман. До нашей с тобой счастливой встречи. Мы еще смеялись с тобой. Ты еще осуждал меня, когда я проклинала бывшего. Ты говорил, что это был мой выбор. Ты не хотел ругать его. Не хотел ругать меня. Ты вообще никого не хотел ругать, такой ты человек, Денис. Тебя расстреливать будут, ты не станешь осуждать расстрельную команду, а командиру ее  еще и посочувствуешь за то, что ему каждый день приходится видеть кровь. Ты — лучше меня. Впрочем, это не новость. Новость в том, что я оказалась хуже себя самой в несколько раз. Я тут такое выкинула, что даже ты, Денис, меня не поймешь. Я сошлась с бывшим. Я тебя предала. Я — шалава, эт сетера. Мне очень хорошо было с тобой. Но ты вытаскивал меня на свет божий, как вытаскивают за веревку ведро из глубокого колодца. Вот-вот оно показалось, вода чистая через край выливается. Только хочешь его вытащить, руку тянешь, а оно срывается. На фиг срывается с веревки. И вниз летит со свистом, со всей этой чистой водой. И уже не достать это ведро из колодца. Короче, я — это то самое ведро, если ты не понял. Это образ, Денис. Это мой безобразный образ. Я погибать буду одна, Денис. Это моя такая судьба. И тебя за собой тащить не хочу. Ты, Денис, в белых одеждах оставайся, пожалуйста, в столице нашей родины. Найди себе девочку из хорошей семьи. Только пусть ее не Оля зовут. Это моя последняя просьба. И еще. В сумочке, где таблетки, в белой такой. Там на дне деньги — это заначка моя. Возьми себе. И, пожалуйста, не забывай принимать «Одестон». Не тупи, поставь себе напоминалку. Три раза в день. Это не сложно. В остальном, прощаюсь навсегда. Пропащая душа Ольга».

Вышло слишком литературно. Зачем я читала в юности столько книг? Надо было заниматься подводным плаванием.

Я хотела про «пропащую душу» стереть, но уже отослала. Осталось, так осталось, думаю. После отправки сообщения наступила тишина и пауза примерно в полчаса. Потом Денис начал звонить, как ненормальный. Но я подумала немного и заблокировала его. С глаз долой — из сердца вон.

Дельфины обходятся без мобильных. Чем я хуже?

Мы с Андреем ехали в такси. Я уже на все согласилась, а потом все-таки спросила:

— Куда мы едем?

— Ко мне.

— Куда конкретно?

— Ну ко мне. На Васильевский.

Я удивилась.

— Думала, ты переехал.

— Почему?

— Новая жизнь. Думала, квартира у тебя теперь где-нибудь… Как питер­ская Рублевка называется?

— Приморское шоссе.

— Во.

— Нет. Это не для меня.

— Очень даже для тебя. Ты теперь солидный.

— Я такой же, как был.

Хотела я возразить, а потом подумала, меня все равно не обманешь. Кивнула и положила голову ему на плечо. И успокоилась, кажется, раз и навсегда. Едем. Мотор мычит монотонно. Рядом красивый бывший. Вокруг искусственный город, в своем избыточном, заброшенном великолепии. Сколько могла, я уже нагрешила. Раскаяния большого я не чувствую, стыда тоже. На мне, получается, можно поставить крест. Доживаю свой век прóклятая всеми. Значит, подумала я с неожиданной радостью, мне все можно! Мне все позволено. Человек свободный — это человек без совести. Вот как получается.

— О чем ты думаешь? — спросил Андрей.

— О тебе, — соврала я.

Отец лжи — это понятно кто. А вот мать лжи — это я. Хотя и здесь я могу соврать.

В квартире моего бывшего изменилось все. Он вынес и выбросил всю мебель. Даже световое панно «FUCK YOU». Невероятно.

— А где «FUCK YOU»? — спросила я.

— А, — махнул он рукой. — Надоело.

Надо было знать, как он им гордился. Не выключал световые трубки, из которых состояла надпись, даже на ночь.

— Как же ты теперь без «FUCK YOU»?

— Я? Прекрасно.

— Андрей…

— Что?

— Ты не вступил, случаем, в Коммунистическую партию?

Андрей улыбнулся.

— Хочешь кофе?

— Ага.

— Нет кофе, прости. Только вода.

Я смотрела на квартиру, в которой однажды провалялась две недели, не выходя на улицу. Смотрела и ничего не узнавала. Лакированный паркет, лакированные деревянные панели на стенах. На потолке тоже. Плотно пригнанные друг к другу доски вокруг, куда не кинь взгляд.

— Это в русском стиле, что ли?

Он пожал плечами:

— В обычном стиле.

— Мы с тобой сейчас, как карандаши в пенале, — сказала я.

Андрей снова улыбнулся.

— У тебя богатое воображение, Оля.

— Хоть что-то у меня богатое. А где кровать? Где стол? Где всё?

— Я полюбил минимализм. Извини, вода только из-под крана. Но там стоит очиститель.

— А спишь ты где?

— Честно? На полу. Мне так больше нравится.

Секс на полу меня не сильно привлекал. Андрей это понял, открыл встроенный шкаф и вытащил свернутый в трубу матрас.

Брошенный на пол матрас разворачивался сам, двигаясь, словно живое существо.

До конца так и не развернулся. Замер, как недоделанные качели.

Я пошла в ванную. Белый кафель. Кран, душ. Полотенец нет. Зубной щетки нет. Нет даже мыла. Может, он ее сдает? Или продавать собрался?

Когда я вернулась с юбкой в руке, Андрей сидел на матрасе, сняв пиджак. Белоснежная рубашка и туго завязанный под горлом галстук. Он так и не смог расслабиться. Ничего, думаю, я тебя сейчас расслаблю.

— Андрей?

— А?

Смотрит на меня снизу вверх. Взгляд испуганный.

— Можно без прелюдий и так, как ты хочешь.

Когда мы были вместе, я всегда это говорила. Мне всегда нравилось, как он хочет. А он хотел в любом состоянии. Даже в полной отключке. И это были мои волшебные слова, которые поднимали его из любого состояния.

Я села на матрас.

— Ага! — сказал мой Андрей. Он вскочил и, торопясь, начал развязывать галстук, после сорвал с себя рубашку, повернулся ко мне. И я увидела огромный, волнообразный шрам от горла до паха. И еще шов на шее, со стежками, как у того мужика, которого сделал Франкенштейн.

Я отползала назад, словно каракатица, работая руками и ногами, глядя на шов. Сексуальное напряжение сменилось ужасом, без перехода. Танатос занял место Эроса. Однако, как всякий современный человек, я пыталась посмотреть на ситуацию со стороны и сохранить на лице улыбку. Улыбка правда сползала вниз и вбок. Классический аффектонизм — баланс эмоций в одном лице, где каждая эмоция имеет свой оттенок.

Повисла огромная пауза, во время которой я, не глядя, нащупывала на полу рукой юбку.

— Андрюша, ты что, мертвый? — спросила я, прижав юбку к себе.

— Не всё так однозначно, — сказал мой бывший.

20.

— Андрюша, ты что, мертвый? — спросила я, глядя в его вполне себе живые глаза.

— Не все так однозначно.

— Не однозначно? — говорю. — Да я твою голову видела на столе!

— Голову? — отозвался Андрей.

Это он так, типа, уклоняется от ответов, повторяет за тобой вопрос. Вроде бы ответ прозвучал, но нет в нем ничего определенного.

— Голову, голову, — говорю, — твою голову препарировали.

Андрюша мой молчит и вдаль смотрит. Я тоже решила ничего не говорить. Тем более я его уже в угол загнала. Помогать выбираться не стану.

Какой страшный шрам! Какая же я дура!

Я надела юбку, потому что секс, в свете полученной только что визуальной информации, показался в данный момент необязательным. Как говорят в полиции, до разъяснения причин.

— Что тебя не устраивает? — говорит Андрей.

Я тут, надо признаться, немного растерялась. Что меня, действительно, не устраивает?

— Тебе шрам не нравится?

— Да, он страшный.

— Согласен, — кивнул Андрей, — неаккуратно зашили. Знаешь, я попрошу переделать. Не сегодня, конечно.

— Ага, — киваю я, чувствуя себя в пьесе абсурда.

— Нет, тебе что-то не нравится? — говорит Андрей.

— Ну… — тяну я, сминая юбку в руках. — Это все не по-человечески как-то…

Тут Андрей рассмеялся. Не загробным смехом, как из колодца, полного мертвых крестоносцев, а вполне себе обычным, здоровым смехом.

— Я, — говорю, — с ума схожу.

Сажусь теплой попой прямо на ледяной деревянный пол. Подкосились ноги и, в целом, усталость навалилась смертельная. Сижу в позе полулотоса, думаю.

Во-первых, не понимаю, что мне делать в данный момент. И потом, не понимаю, что мне делать «генерально», как сказала бы Железная Лена. Что люди в такие моменты делают?

Уставившись в пол, пытаюсь обнаружить хоть один жизнеспособный вариант дальнейших действий.

По ходу соображаю, что он и квартиру свою превратил в новенький гроб. Какая же я дура!

Мой мертвец присаживается рядом. Он-то попу себе не отморозит, мелькает у меня мысль.

Не хочу смотреть на него. Потому что он кажется мне до ненормальности живым. Вот почему он такой вежливый. Мертвецы, наверное, все такие. Почему я его не боюсь?

— Я стал другим, — слышу.

— Понятное дело.

— Нет, я серьезно, — говорит Андрей, — я стал другим человеком.

А вдруг, думаю, он пьет кровь. Заманивает, как в фильмах. А потом, бабац, присосется и выпьет всю мою кровь, в которой еще толком не растворились антидепрессанты.

Начинаю медленно, используя попные половинки, отползать в сторону.

— Ты чего? — спрашивает Андрей, заметив движение.

— Ты пьешь кровь? — спрашиваю.

— Ты дура, что ли?

— Чего ты наезжаешь сразу?

— А ты глупости не говори.

— Это просто предположение.

— Это идиотское предположение.

Мертвец Андрей демонстративно отворачивается от меня.

Пауза размером с дом. Мысли мои оказались вообще не скакуны, а просто дохлые угри.

Андрей сидел молча.

Рехнуться можно, мертвец обижается, что его назвали вампиром.

Андрей поднялся, надел рубашку, застегнул на все пуговицы.

Вижу, он стоит: черный низ, белый верх. И смотрит в окно, собираясь повязывать галстук. Смотрит на Неву. Я этот вид из окна наизусть знаю.

Вода в Неве такого цвета, как в банке, в которой промывали кисти.

Я поднялась. Надела юбку по-быстрому. Он все стоит. Не шелохнется.

— Ну извини меня.

— Отстань.

— Прости.

— Ты думай, что говоришь!

— Прости, пожалуйста.

— Ладно.

Андрей повернулся ко мне.

— Надо было сразу тебе рассказать.

— Да уж, неплохо было бы.

Помолчали.

— Почему я тебя не боюсь?

— Потому что я — симпатичный.

— Я серьезно! Я вообще-то очень боюсь мертвых.

— Не ври. Ты врач.

— Я не вру, — зачем-то опять соврала я.

Андрей пожал плечами:

— Ну, тех, наверное, кто в гробу лежат, боишься?

— Ну или тех, кто на секционном столе.

Кажется, он снова обиделся.

— Это было один раз, — сказал Андрей.

Словно я его за изменой застала, а теперь припираю к стенке.

— Как это вообще возможно? — спросила я.

— Ну, пришили голову, шрамы небольшие остались возле носа, но я их, если честно, чуть-чуть гримирую. Ты ведь не заметила?

— Андрей! Как возможно, чтобы мертвый продолжал жить?

Андрей присел на подоконник.

— Хочешь знать?

— Нет, я просто разговор поддержать спросила!

— Ладно-ладно, — Андрей поднял руки, успокаивая меня, — все получилось из-за тебя.

21.

В некотором царстве, в некотором государстве жил тип асоциальный Андрюша. Не учился, не работал, принимал запрещенные вещества, и все ему было нипочем. Менял он женщин, дам-да-дам-там, как перчатки, отпустил густые бакенбарды, распускал руки, и жизнь его была как поездка на американских горках.

Одна дурная москвичка пробыла с ним дольше других, терпела дольше других и любила его, как могла. А потом она свалила в тридевятое царство, куда можно доехать только на «Сапсане». И пока она в своем царстве устраивала свою нелепую жизнь, Андрюшка в своем царстве вовсе с катушек съехал. Украл мотоцикл и гонял на нем по едва сведенным мостам. Следующей женщиной была у Андрюшеньки переводчица с итальянского, языка птиц и радостных продавцов. Заняла она место на заднем сиденье мотоцикла, вцепившись в Андрюшку смертельной хваткой. Не помогло это герою. Въехал он в четыре двадцать утра на мотике в отбойник, и ему буйную голову оторвало.

Горюющая переводчица на работу не пошла, а ее шеф доктор Марио узнал про ситуацию и предложил помочь. Он как раз хотел испытать эликсир, действие которого выходило за рамки препарата для эстетических процедур. Вообще за все жизненные рамки выходило.

Пришил Марио голову Андрюше и эликсир чудесный вколол. Андрюша ожил и развил бурную деятельность. Переводчица — дочь депутата была посвящена в эксперимент. Но жить с ожившим мертвецом не смогла. Хотя, к ее чести, помогать Андрюше не перестала. Устроила через папу в Смольный. Тут уж Андрей развернулся. Все мертвецы жуткие карьеристы. В дельфинарий потом сам устроился. Без помощи.

Но доктор итальянский держал Андрея на коротком поводке. За дозой эликсира регулярно к нему. А ведь может и отказать.

У Марио в России возникли проблемы с трупами. И Андрею приходилось время от времени ложиться на секционный стол. Отдавал дань. Это еще можно назвать субботником. Логично. Андрей от Марио полностью зависит.

Я спросила про итальянца:

— Зачем ему практика, он ведь с мертвых может просто деньги собирать.

— Ты уверена, что все родственники рады оживлению? Они уже квартиру делили, а тут мертвый Командор.

— Так много всего мертвых-то?

— В смысле?

— Много мертвых доктор оживил?

Андрей подумал и сказал:

— Не спрашивай.

Я вспомнила про обвинение, мне стало обидно:

— И почему все из-за меня?

— Потому что я тогда гнал от отчаяния, пытался сбежать от боли расставания.

— Через полгода после нашего расставания? Кому ты рассказываешь!

— Какая разница, Оля? У меня до сих пор болит.

— Ты когда врезался, где переводчица была?

— Полина.

— Где была Полина?

Он посмотрел в сторону:

— Она была у меня за спиной.

— Может, ты не от боли расставания бегал, а ее катал?

Мертвый Андрей возмутился:

— Ты ни во что не ставишь мои чувства!

— Так же, как и ты мои!

— Давай не ругаться, пожалуйста.

— Давай.

Я села на деревянный пол и сказала:

— Я не понимаю, что теперь дальше?

Андрей сел рядом:

— Мы будем вместе.

Я посмотрела на него непростым взглядом.

— Ты извини, конечно…

— …но ты мертвый, — подхватил он, — ты это хотела сказать?

— Почти.

— Мертвый, значит, не человек, по-твоему?!

— Я этого не говорила!

— Я не хотел тебе рассказывать. Так и знал! — Андрюша поднялся. — К мерт­вым отношение как ко второму сорту!

— Нет уж, — говорю, — к мертвым отношение самое уважительное. Сколько народу собирается, чтобы проводить.

— Один раз собираются, а потом забывают напрочь, на следующий же день.

— Неправда! А девять? А сорок дней?

— Это исключение из правил.

Очевидно, мы по-разному смотрели на вопрос бытия и посмертной памяти.

— Ты представь, что это болезнь, — сказал Андрей.

— Ага, дыхания нет, пульса нет, давления тоже, и еще отвалилась голова на фиг.

Андрей покачал головой:

— Я и не ожидал от тебя сочувствия, — сказал он, — но, думал, немного уважения…

— Андрей!

— Ну, мы ведь для вас, для живых, вообще никто, чего уж там!

Ненавижу, когда мне стыдно. И перед кем! Перед покойником!

— Андрей, подожди.

Но мой мертвец встал и отвернулся к стенке. Обиделся во второй раз. Что за тонкая душевная организация! Стоял в углу. Белый верх, черный низ. Голова опущена. Что он там делает? Я немножко подождала, потом любопытство взяло верх. Я подошла и заглянула в угол. Он просто смотрел в точку. Туда, где сходились две обшитые деревом стены.

— Ты что делаешь?

— Я плáчу, — сказал Андрей.

— Без слез?

— Я мертвый, Оля.

«Как гвоздь в притолоке», — сказала я про себя. Я впервые подумала, как ему, должно быть, хреново.

— Я пахну? — спросил Андрей, не оборачиваясь.

— Пахнешь, но очень хорошо, — поторопилась я сказать, — что это?

— «Френч Лавер», — сказал Андрей со сдержанной гордостью, и добавил. — Ты останешься со мной?

Тут я растерялась. Посмотрела вокруг, на пустую квартиру, обшитую деревом. Надо было сказать что-то другое, но я сказала:

— Но здесь же… ничего нет.

Андрей резко повернулся ко мне, взял меня за руки.

— Я куплю все, что нужно. Все, что ты захочешь!

Где, интересно, он хранит деньги? Вряд ли покойникам открывают банковские карты. Разве что кредитные.

— Андрей, — мне тяжело было ему отказывать, — ты хороший. Но мы разные. В сложившихся обстоятельствах — прямо очень.

— Я понимаю.

— Мы можем остаться друзьями.

Никогда не дружила с мертвым. Уместно ли такому другу жаловаться на жизнь?

Надо было выбираться из гроба. Я пошла на выход.

Андрей меня остановил.

— Каждый раз, когда он звонит…

— Кто?

— Марио. Мне просто плохо делается. Хотя не должно. Говорит, надо поработать немножко. А что такое поработать, это на кадавер-курсе побыть!

— Типа моего?

— Типа твоего. И это так мерзко. Лежать на железном столе и чувствовать себя даже не вещью, а неизвестно чем.

Он помолчал.

— Однажды мне на лбу написали неприличное слово.

— А если ты откажешься?

— Закончу на Южном кладбище, — он помолчал, — это в лучшем случае.

Андрей посмотрел на меня, повязал и поправил галстук.

— Хотя я все это заслужил. Сам виноват, а тебя загружаю сейчас. И переводчица эта…

— Полина, — подсказала я.

— Да, Полина. Она во время аварии со мной не просто так была. У нас роман был. Самый разгар. И до нее, после тебя, тоже были. Я как с катушек слетел. Короче, иди. Друзьями — это лучше, чем ничего…

Так мы снова начали жить вместе.

Я осталась с ним. От жалости и усталости. Я осталась с ним. Легла и уснула на голом матрасе.

22.

Андрей не спал. В принципе. Это немногое, что меня напрягало.

Я лежала в двуспальной кровати, на матрасе «Viceroy», чувствуя спиной британскую рунную шерсть, шелковое белье, и смотрела на красивые, но потасканные крыши Васильевского острова, потом переводила взгляд на руки в кольцах «Cartier Love», аж две штуки. Оказалось, не так много желаний у меня было. Просто выскребала желания со дна своего сознания. Даже зубы себе сделала. Не могла придумать, что еще и попросить.

— Хочешь машину? — спросил Андрей, собираясь на службу в Смольный.

— Нет.

— Заканчивай. Все хотят машину.

— Все, у кого есть права.

— Купим права. Хочешь?

— Нет. Я — прирожденный пассажир.

Пыталась я стать водителем. До нашей с Андреем первой встречи. Хватит.

В районе «Войковской» встретилась с инструктором, который пах старым диваном. Седые волосы в его ушах зашевелились, сканирование началось. Проверку я не прошла, разумеется. Старый водила почуял во мне неладное. Неладное село в машину и час пыталось понять, что такое сцепление. Тронулись через пень колоду. Столетние «Жигули» были настроены против меня враждебно. На повороте мой инструктор нажал на свои тормоза, и «Жигули» возопили. И я возопила. И хозяин «Тойоты», в которую я едва не врезалась, возопил тоже. Чудо-инструктор, он же хозяин машины, чуть позже орал на меня почему-то не за то, что я едва не врезалась, а за то, что я ему «жгу сцепление».

«Ты сцепление мне сожжешь!» И я только извинялась, хотя толком так и не поняла, что такое сцепление. Слушала, закипая, как… что там у машины закипает? Пока на одном из поворотов не сообразила выйти, со словами «извините, я так больше не могу». Сейчас бы вырубить в камне метровое слово «извините» и затолкать инструктору в цыплячью глотку, чтобы криминалисты чесали затылки и записывали, умер от слова «извините», перекрывшего дыхательные пути.

Сто раз рассказывала Андрею эту историю. Но он, конечно, все забыл. Мужчины толком не помнят ничего из того, что их не касается.

Я, кстати, просила его пореже брать меня за руку. Мне было холодно. Андрей обещал и забывал тут же.

— Я хочу в Японию, — на большее моей фантазии не хватило.

— Не могу, ты знаешь.

Я знала, Андрей мне сказал. Каждые три дня на уколы к доктору Марио. Эликсир на вынос тот не давал.

— А если он в Италию соберется?

— За ним поеду, — сказал мой мертвый бойфренд, — или умру.

Я на него посмотрела.

— Окончательно, — сказал Андрей.

— Давай жить.

Андрей кивнул пришитой головой.

Чувствовала себя Шахерезадой, которая не рассказывала сказки, а которой сказки рассказывали, да еще и выполняли все ее капризы. Господи, как он старался. Он из кожи лез вон. Простого секса у нас не было, понятное дело. Но Андрюша накупил мне игрушек.

— Можно я буду смотреть?

Я, не подумав, согласилась.

Но пристальное внимание, серьезное лицо его в полуметре от меня отбивали всякую охоту. Многие игрушки так и остались нераспакованными.

Бывает же в сказках мертвая принцесса. Почему, думала я, не может быть мертвого принца? Холодненький, занудный, правильный, но мой. Причем, мне и до этого было ясно, что после смерти люди становятся положительными. Но чтобы до такой степени!

Найдем плюсы. Андрюшка мой более-менее бессмертен. Благодаря Марио. Итальянец, легкомысленный, как Эйнштейн, нашел способ сдвинуть с места мертвую плоть. Вернуть чувства. Заставить взяться за ум после смерти. А ведь Андрей реально исправился. Горбатого могила исправила.

Пахнет от него вкусно. Чего мне еще надо?

Да, возвращаясь к вопросу сна. Андрей не спал. Совсем. Ему не нужно было. Я устраивалась на матрасе «Viceroy», чувствуя спиной британскую рунную шерсть, а Андрей стоял с книгой. Он читал всегда что-то веселое. «Позитив», как он говорил. «Дживса и Вустера», например. Странно было бы, если бы в его положении он читал Солженицына.

Я засыпала, обняв подушку-колбасу для беременных — куплена по моей настоятельной просьбе — а ночью открывала глаза и пугалась каждый раз до усрачки. Он стоял у стены, словно робот на подзарядке. Голова — прямо, глаза открыты, руки опущены вдоль тела, каблук к каблуку. Так часовые у Мавзолея стоят. Не шелохнувшись. Кстати, может, они там все, как Андрей мой?

А что, если Марио смог бы оживить Ленина? Думаю, после короткого шока Ильич быстро добрался бы до телеящика. «Лысый коммунист» его бы называли. И он, к удивлению своему, оказался бы не самым говорливым в студии.

Однажды ночью я проснулась от духоты, потянулась за смартфоном, посмотреть, который час. Загорелся экран, и в этом свете появилось бледное лицо Андрея.

— Ты меня любишь? — спросило лицо.

Я орала долго и с удовольствием, словно выливала воду из канистры, но самого конца, до капельки, выпускала наружу все напряжение этих ненормальных дней.

— Не надо со мной разговаривать ночью!

— Я не буду.

— Не надо стоять в этой комнате!

— Другой нет.

— Стой на кухне.

— Там одиноко.

— В следующий раз у меня будет сердечный приступ, — я посмотрела на Андрея, — или ты этого и добиваешься?

Он замахал руками:

— Как ты могла подумать?! Я пальцем тебя не трону!

— Я не про это сейчас говорю.

— Просто знаешь, — Андрей замялся, — когда стоишь вот так, много часов, очень странные мысли приходят в голову.

— Например?

— Далекие от позитива.

Боже, когда это позитив стал его ориентиром?

— Я стою и просто чувствую каждую секунду. Остро чувствую.

— Читай книжки, учи языки.

— Языки? — он возмутился. — Учить испанский, зная, что ты в любую минуту можешь отдать концы?

— Это вообще проблема всех людей, не только в твоем положении.

— Я остро чувствую, — повторил Андрей.

«Душнила», подумала я и сказала:

— Займи себя чем-нибудь. Играй в компьютерные игры.

— В какие?

— Ну не знаю, какие там игры бывают. Про зомби, например…

Я осеклась.

— Сейчас очень обидно было! — сказал он.

— Извини, пожалуйста.

Он согласился «спать» на кухне. Этот вопрос кое-как решили.

Андрей позвал меня в Эрмитаж. Я наорала на него без причины. Мне хотелось только лежать.

— Прости. — Никогда раньше не извинялся он без повода.

— Ничего. — Никогда раньше я не прощала его столь снисходительным тоном.

Реванш. Реванш. Который, впрочем, на фиг не был мне нужен.

Потихоньку жили дальше.

Он мертвый, я полумертвая. Таких пар я богато знаю.

23.

Андрей вытирал мне ноги спиртовыми салфетками. Вставал на колени, вытирал, а после целовал. Холодными губами.

Андрей водил меня в кино, когда я позволяла, и наезжал на тех, кто громко разговаривал в зале. Андрей готовил мне кофе, супы-пюре и ризотто. Он бы меня с ложечки кормил, но на это в нашей полудохлой семье был запрет.

Я дразнила Андрея. Подходила к нему и вместо поцелуя пела:

— «Пиф-паф, а мы покойники, покойники, покойники»...

Он очень обижался.

— Давай заведем шиншиллу, — сказал я.

— Кого?

— Андрей, не тупи.

— Это кто, я правда не знаю.

— Это грызун с таким хвостиком. Погугли.

— Давай не будем.

— Милое существо.

Андрей уперся.

— Ты боишься, что мы тут будем в большинстве?

— Кто мы?

— Живые.

— Я не боюсь живых. Я не люблю грызунов.

Он посмотрел на фото шиншиллы в сети.

— Нечто среднее между мышью и белкой.

— Шиншилла крупнее. У Лены две здоровые.

— Тем более, это отвратительно.

— Ну почему нет? — я не понимала. — Запаха ты все равно не чувствуешь. Они в клетке будут.

— Они?

— Ну, она. Выбраться не сможет, тебе вреда не принесет.

— Ты о каком вреде сейчас говоришь?

— Помнишь новость, когда хозяйка умерла, а коты ее обглодали?

— Ты дура, что ли? — Андрей возмутился не на шутку.

Я и сама подумала, так себе аргумент в пользу шиншиллы. Решила на всякий случай спросить:

— А попугайчика?

— Оля, — он от разговора со мной очень устал, — ты имеешь рядом с собой настоящее чудо природы. Человека, который не должен, но сейчас с тобой разговаривает. Который, несмотря ни на что, чувствует любовь к тебе!

Мне стало стыдно. Андрей продолжил, тяжело вздыхая:

— Сейчас, на твоих глазах любовь побеждает смерть. А ты говоришь, попугайчик.

Короче, мы закрыли тему. Хотя кого-то живого мне видеть рядом с собой хотелось бы.

Купила мягкую игрушку, как девочка в пубертате. Рыжего льва купила. Лохматого, с глазами в разные стороны. Лапы жестковаты, но я приспособилась спать, обняв моего Лёву.

Мысли текли медленно, воды реки Дон. Даже еще медленнее. Я представляла себя писательницей Франсуазой Саган. Маленькой, лохматой, в безразмерном плаще, туго перетянутом поясом, и ужасно талантливой. Роман — за две недели, двумя пальцами на печатной машинке, потом получить миллион и купить себе «Ягуар» с открытым верхом. А после гонять по Парижу, как не в себе.

Мечты тоже были подростковые.

Как всегда, решила перенести с больной головы на здоровую.

— О чем ты думаешь?

— Сейчас? — спросил Андрей.

— Да.

— Ни о чем особенно.

Мне показалось, он уходит от ответа.

— Так не может быть.

— Я думаю о тебе.

— Не трынди своим ребятам. Я про то, что именно сейчас занимает твое существо.

Андрей поразмыслил, прокашлялся:

— Мое существо занимают думы о будущем.

— Тебе не кажется, что в твоем положении думать об этом странно?

Он ожидаемо обиделся. Пошел встал носом в угол. Он всегда так делал, когда обижался, словно наказывал себя.

А я лишний раз убедилась в том, какая я сука.

Любви нет. Конкретно у меня. Где ее взять, если ты ее не чувствуешь? Ты ее не вырабатываешь, как витамин D. Служители культа, поглаживая бороды, смотрят на тебя осуждающе, говорят, нет в тебе любви. Констатируют ее отсутствие и одновременно обвиняют тебя. И хочется сказать им, всем и каждому, сволочи вы бородатые, откуда я вам ее возьму? У меня ее с рождения не было. Ни капли, ни доли малой! Даже к маленьким котятам! Смотреть, топорща брови, и я могу! Где мне взять витамин D, когда организм отказывается его производить?

Не производит организм любви совсем. Зато для меня жизнь приключение, потому что я никого не люблю. Не боюсь никому сделать больно.

Заснула в час, проснулась в три ночи с ощущением, что все сны на свете пересмотрела. Андрея нигде не было. Света тоже. Отключили или что. Пошла в туалет в темноте. С трудом отыскала «Лё пи-пи рум». Вошла и села… Андрею на колени. Подскочила, головой ударившись о дверь.

— Прости, — сказал Андрей с унитаза.

— Ты чего здесь сидишь? Тебе вообще ничего не надо делать!

— Я тоскую.

Он был в штанах и очень грустный.

— Не делай так больше!

— Я тоскую по простым вещам.

— Мечтаешь сходить по-маленькому?

— И по-большому! — Андрей мечтательно вздохнул.

— А я чуть кони не двинула!

— Я много думал.

— На толчке сидя?

— Не смейся.

— В таком состоянии, как я, мне приходится. Чтобы с ума не сойти! — А сама думаю, с чего это я принимаю каждое его слово в штыки? Он старается.

— Не буду, — сказала я, помолчав.

Андрей улыбнулся. Но невесело. Одними губами.

— Я понял, что я жил неправильно.

Тут я не стала комментировать. Сам понял, ну и хорошо.

— Мне почему-то постоянно надо было себя взбодрить.

— Мне можешь не рассказывать.

— Я просто должен был сформулировать.

Ему нужно было сформулировать, а мне надо было забыть, как в свое время мы неслись через весь Петербург в долбаную Стрельню, а потом то, что мы там купили, я везла в город на Неве в себе. И весь путь мне хотелось вырвать щипцами зубы стрельнинскому дилеру, отрубить японским мячом мизинцы на его руках и ногах.

Как начали жить вместе, я зареклась вспоминать прошлое. Но все же не смогла отказать себе в этом удовольствии.

— Помнишь, как ты меня мучил?

— Я был другим.

— Ты мной пользовался.

— Прости.

— Этого недостаточно.

Андрей попытался встать на колени. Сука Оля его остановила.

— Просто я хотела понять…

— Что?

— Неужели ни капли жалости?

Андрей собрался, как перед прыжком:

— Я — козел. И это первое. Нет, подожди, не перебивай. Второе, я не слишком много помню из того периода.

— Ну, конечно.

— Нет, это не оправдание. За все готов отвечать. Уже ответил… — он сделал неопределенный жест в районе шеи, который должен был означать внезапную смерть. — И третье, я не слишком тебя любил.

Я аж поперхнулась.

— А сейчас?

— Сейчас очень люблю.

Представьте себе темный сосновый лес, заползающий на черные горы и остановившийся только там, где вековой снег лежит огромными подтеками.

Все это залило светом восходящее светило, все это открылось солнцу в самых мелких своих подробностях. И лес оказался не столь угрюмым и не настолько густым. И снег не таким уж белым. Но, щурясь от яркого света, ты уже никаких мелочей разглядеть не в силах. Только солнце перед тобой. Оно и больше ничего.

«Я тебя люблю!» Приказываю выжечь эту замечательную фразу на каждой скрипке в каждом оркестре России и остального союзного государства.

Время от времени он жаловался, что ему очень холодно. Жаловался, а после извинялся за это. Я обнимала его, но, понятное дело, согреть не могла.

— Хочу пригласить тебя в цирк, — сказал Андрей однажды.

Он любил все веселое.

— А там клоуны будут?

24.

Там клоуны были. В цирке даже мраморные ступени пахли конюшней. Попугаи в проходе склоняли перед проходящими головы, но не факт, что они не ругались еле слышно, по-матерному. Андрей купил мне светящуюся руку, словно мне пять лет. И я машу светящейся рукой, со свистом, и как бы говорю счастью: «Давай, ко мне, сюда, здесь остановись и никуда уже больше не уходи!» И обезьянки на цепях машут мне в ответ. Но не факт, что они не проклинали меня, произнося дремучее африканское заклинание.

В темноте на втором ряду было страшно, что медведи кинутся на тебя и разорвут огромными когтями. Один даже смотрел на меня пристально, стоя на тумбе.

— Андрей, он на меня смотрит.

— Перестань.

— Я не шучу вообще.

— Оля, он не может никого видеть. Ему свет — в глаза. Мы для него как черное пятно.

Черное пятно. Вот кто я. Мудрые стороной обходят, чтобы не запачкаться.

И да, вышел клоун со вставной челюстью, и взял он в эти челюсти вилку. Потом кидал в зал яблоко, и зрителям надо было это яблоко кинуть обратно. А клоун — внешне ничего такой — ловил на вилку яблоко. Ни разу не промахнулся. Всякий раз, когда яблоко насаживалось на вилку, зрители вокруг аплодировали.

Я положила голову Андрею на плечо и стала думать крепко, лучше ведь всего думается, когда смотришь что-то тупое по телевизору. Или что-то красочное. Цветные пятна перемещаются, втыкаешь в них взгляд, как ложку, или две ложки, и думаешь.

Например, я ничего не боюсь. Не испугалась мертвеца. И сама этому не удивилась, потому что я и так знала, что я ничего не боюсь.

Думать было сложно, потому что появились львы.

— Ты узнаешь?

— Кого? — спросил мой Андрей.

— Львы.

— Ну, львы.

— Не «ну львы», а львы, которых мы собирали с тобой. В Смольном. Тоже двое.

Андрей бросил на меня быстрый взгляд.

— Похожи?

— Не похожи, а они и есть.

— Оля, те были пластиковые.

— Вот и я удивляюсь, как они ходят теперь.

Львы не только ходили. Они еще с тумбы на тумбу прыгали. Дрались незаметно за спиной у дрессировщика.

Я смотрела на них и думала, а на парапетах в городе кто сейчас сидит? Кем их там заменили? Или чем? Может, световая инсталляция? Или что-то такое? Или просто тряпкой с рисунком пустое место прикрыли, как у нас делают.

В перерыве мы фотографировались с пумой. Андрей хотел купить мне сладкую вату, но я сказала, что вата похожа на волосы старухи.

Андрею нравилось меня кормить, я заметила.

Мертвые сами не едят, а других кормят.

Во втором действии арена была заполнена водой, и дух от нее пошел, как бы сказать, отпускной. Представьте, сидите с утра, с похмелья, у моря, и даже головная боль доставляет вам удовольствие.

Морские котики, словно огромные слизни, ползали за дрессировщиком. Не хватает Москве моря. Лучше теплого. Если бы Москва стояла на берегу Средиземного моря, никто бы вообще оттуда не уезжал. Лично бы вцепилась двумя руками в пляжный зонтик, и никто бы меня не оторвал. Я бы спасателем устроилась на морской пляж «Парк Культуры». Сидела бы, высматривала акул, заплываю­щих в Таганский залив из Московского моря. Бежала бы в красном купальнике по песку, любуясь теми, кто любуется мной, моей фигурой. Несовершенной, но настолько загорелой, что все недочеты превратились в достоинства. Особенно на бегу. Особенно когда я вытаскиваю из соленых вод усатого бездыханного мужчину. И вижу, что это Никита Михалков. И я раздумываю, делать ему искусственное дыхание рот в рот или нет? Потом понимаю, что попробовать на вкус его соленые седые усы все же придется. Но это единственный минус Москвы, стоящей на море.

Жаль в цирке не появились дельфины. Воду скоро закрыли щитами. По щитам начали прыгать акробаты с цыганским колоритом, а я была уверена, что под щитами, в кромешной темноте все-таки плавают скользкие дельфины, слушая стук ног и думая про всех людей на свете: какие же вы бездарные млекопитающие! И хотя некоторым из вас присуща определенная чуткость, это все равно не оправдывает существования человеческой расы.

И еще раз появился на арене клоун с железными зубами. Он снова взял в зубы вилку. Но на этот раз яблок в публику не бросал, а поставил что-то на вилку и начал подниматься по нашему проходу. Я напряглась.

— Он к нам идет, — сказала я Андрею.

Ожидала, что Андрей будет мне возражать. Но тот кивнул с улыбкой. А я не поняла, чему это он улыбается.

Клоун остановился у нашего ряда. Я рассмотрела коробочку на конце вилки и все сразу поняла.

— Ты его подговорил? — сказала я Андрею, толкнув его в твердое плечо.

Андрей закивал с широко раскрытыми глазами. Радость его переполняла. Чего нельзя было сказать обо мне.

Андрей аккуратно взял коробочку и вилки, и вспыхнул свет. Световые пистолеты направили на нас несколько лучей. Публика загалдела, повернулась. Слышно было, как хрустят шеи. Или это были стулья.

Андрей встал на колено.

Я закрыла глаза, надеясь, что все это поганое шапито исчезнет. Но услышала аплодисменты, радостные крики. Когда я глаза открыла, Андрей стоял на одном колене. Коробочка в руках его была открыта. Нормальное такое кольцо лежало в коробочке. Вернее, торчало оттуда, камнем ко мне.

Клоун с железными зубами замахал руками, и ему, довольно быстро, удалось утихомирить зал.

— Ты выйдешь за меня? — спросил Андрей.

— Выйдет! — крикнул кто-то с верхнего ряда.

Народ хохотнул волной.

Андрей ждал, вопросительно глядя на меня снизу вверх. Ждали люди. А поганец из оркестра начал отбивать дробь.

— Да, — сказала я, пряча руку с кольцом.

25.

— Вообще-то я уже замужем, — сказала я в такси.

— Я знаю.

— Давай забудем то, что было в цирке, — сказала я, а сама подумала, фраза — хоть в музей.

— Нет, — сказал Андрей.

— Я не смогу выйти замуж во второй раз.

— Будет праздник! — сказал Андрей твердо.

— Да у меня каждый день праздник.

— Оля.

— Что?

— Не юродствуй.

— Ты меня в цирк затащил специально! А я думала, мертвые не врут!

— Бывает, — сказал Андрей.

— Свадьба будет недействительной.

— Разведешься задним числом.

Похоже, он был серьезно настроен на торжество. Я не имела сил ему противостоять.

— Почему не белое? — спросил Андрей меня в магазине.

— Потому что я уже не та.

— У вас есть платья другого цвета? — спросил он продавщицу.

— Черные, — подсказала я.

— Она шутит. Другого какого-нибудь.

— Есть нежно-голубые.

— Это лучше, — сказала я.

— Есть белые, но с цветным пояском. Очень оживляет наряд, — сказала продавшица.

— Слышишь, — сказала я Андрею, — оживляет поясок.

В итоге нашли красное. С самым уродским бантом на заднице.

— Диадемка понадобится?

Взяли и диадемку. Маленькое красное гнездо на затылок.

— К сожалению, — сказал Андрей очень серьезно, — мы не можем позвать на свадьбу твою сестру.

— А моего мужа?

— Оля, мне сейчас не до шуток.

Оказалось, на «церемонии» все-таки будут гости.

— Мои друзья, — сказал Андрей.

Я посмотрела на него внимательно.

— Да, — сказал он, — они такие же, как я.

— Клоун будет?

— Его зовут Александр.

— Я так понимаю, он придет со своей вилкой.

Оказалось, что эта свадьба для моего неживого друга крайне важна. Взять в жены живую — это как для сантехника повести под венец королеву. Его логика мне была понятна, а я своей логики понять не могла.

— Мы ж не в цирке гулять будем?

— Нет, что ты!

— В морге?

— Оля, перестань. Я нашел место гораздо лучше!

Лучшим вариантом была крыша с видом на Петропавловскую крепость.

— Тебе не нравится? Можно поменять на другую крышу. С нее будет виден Исаакий.

— Ночью с гостями полезем на крышу?

— Что ты! В агентстве все крыши легальные. Электричество, фуршет.

— Голуби.

— Будут шары с гелием.

— Андрей, мне все равно. Делай что хочешь.

— Будут сюрпризы.

— Блин.

Конечно, я ждала на свадьбе Боярского. Бог мой, как я ждала Боярского! Усатые были, Боярского не было.

Мертвецы приходили по одному, через равные промежутки времени. Нарядные, вкусно пахнущие, церемонно целовали мне руку ледяными губами. Они говорили мне комплименты, косясь на Андрея, словно боялись сказать лишнее.

И никто не дарил подарков. Цветы — это ведь не подарок. Вам это любая эскортница скажет.

Сели за стол. Еды было немного. Мертвые не по этому делу. Пьют понемножку. Еду игнорируют. Андрей поднялся, чтобы сказать тост. Я посмотрела на него снизу и задала себе беззвучный вопрос, где он взял этот уродский френч?

Потом, правда, вспомнила про свое красное недоразумение.

— Любимая моя… — начал Андрей.

Мертвецы беззвучно повернули головы на звук голоса.

— У нас с тобой это вторая попытка. Первая была не слишком удачной. И все из-за меня…

Андрей перевел дух. Я видела с крыши шпиль Петропавловского собора и уже хотела сбежать, как князь Кропоткин из крепости. Мертвецы держали бокалы на весу. Ветер вздохнул, и полетели по столу салфетки.

— Я и себя обманывать не хочу, и вас обманывать у меня тоже нет желания. Я не изменился. Может быть, чуть-чуть.

Андрей посмотрел на меня, ища поддержки, я кисло улыбнулась.

— Но я изменил отношение к ней, — он показал на меня ладонью, как на музейный экспонат.

Во рту у меня стало кисло. Гости, несмотря на жест, на меня переключать внимание не стали. Конечно. Я ж не шар с гелием.

— Беречь человека, как алмаз, как бесценный бриллиант… — Андрей за­пнулся. Мысль ушла. Гости молчали, держа бокалы на уровне груди. Некоторых из них я видела тогда в Смольном.

— Я понял, — продолжил Андрей с новым энтузиазмом, — что мне нужно быть с этим человеком рядом!

Думаю, только бы не сказал «пока смерть не разлучит нас!». Это было бы совсем тупо.

— Слава Богу, она согласилась быть со мной! Слава небесам, наши сердца поют в унисон!

Сука, до слез, думаю. Почему гости не подарили подарки? Как такое может быть?

— Для меня, — сказал Андрей, — как для человека свободного, брак всегда был обузой. «Свободного», как вы понимаете, я беру в кавычки…

Гости заулыбались, закивали.

— Но теперь брак стал для меня острой необходимостью. «Острой» без кавычек. Надеюсь, мои слова тебя не обижают? — сказал Андрей, обратившись ко мне.

Я отрицательно замотала головой. Хорошо, что она у меня не пришита к телу, а то бы отлетела.

— А теперь сюрприз! — сказал Андрей.

Мертвецы, как по команде, улыбнулись. Я перестала дышать.

— Прошу! — крикнул Андрей.

И тут на реплику на крышу вышел Боярский. В шляпе, при усах. Вместо епи­трахили на шее — шарф «Зенита».

Тут я рванула, опрокидывая стулья, толкнув по дороге улыбающегося артиста. Пронеслась вниз по лестницам, протопала, едва не свернув себе шею в темноте. Выпрыгнула на освещенную улицу. После километра трусцой остановилась и посмотрела на свое отражение в витрине.

Сбежавшая с ненастоящей свадьбы ненастоящая невеста.

26.

В красном платье, с бантом на заднице, с диадемкой на затылке вернулась домой. К Андрею. Больше идти мне было некуда. Возле подъезда меня окликнули.

— Оля.

Я узнала голос, медленно повернулась, плоская, твердая, как дверь холодильника.

Денис приехал за мной. Нашел меня. Матерь Божья. Он очень изменился, похудел килограмм на десять и загорел.

— Ты живой? — спросила я.

Он не понял вопроса.

— Ну, конечно.

Приблизился ко мне чуть ли не на цыпочках.

— Ты в порядке?

— Нет, Денис. Я совсем не в порядке, — и я замолчала.

— Ты бледная.

— Денис, я — грязь под твоими ногами.

— Не говори так.

— Я тебя предала. Я столько говна всем сделала, что на меня уже плюнули.

— Кто? — не понял Денис.

— Там, — сказала я и показала на небо.

Горечь накатывала тяжелыми волнами, давала вздохнуть и снова заливала. Прибой из горечи.

— Красивое платье, — сказал Денис.

— Хочешь примерить?

Денис улыбнулся:

— В другой раз.

Иуде, подумала я, было стыдно примерно так же.

— Оля…

— Да, я — Оля, любовница мертвеца.

— Я приехал за тобой.

— Денис, ты меня слышишь? Мой любовник ходит с пришитой головой.

— На что он тебя подсадил?

— Тебе Лена сказала, где мы живем?

— Да.

— Прикинь, мы живем в гробу.

Денис смотрел на меня, сжимая кулаки.

— Что он тебе дает? Где он?

Я отступила назад. Решила существовать в своем собственном ритме. Стала говорить на слабую, очень слабую долю.

— Его нет. Я одна. Я не пью. Ничего не принимаю, Денис. Кроме этой странной жизни. Принимаю ее такой, какая она есть.

— Ты его любишь?

Про свадьбу я решила ему пока не говорить.

— Денис, у меня аносмия. Только с любовью.

Захлопал глазами Дениска:

— Что?

— Потеря обоняния. Врожденная. Только не с обонянием.

— Ты меня совсем не любила?

— Господи, Денис. И таксисты чувствовать умеют. А я — нет. Я в письме все объяснила. Сестра заберет у тебя мои вещи. Всё.

— Я не уеду, — сказал Денис.

Твердый, как африканское дерево, название которого я позабыла. Мне стало страшно за него. Бог ведает, что могут сделать мертвецы Питера с этим московским сдобным пирожком. Я взяла его за руки.

— Уезжай, пожалуйста.

— Нет.

— Милый мой, драгоценный, ты в опасности сейчас.

Мой Дениска оглянулся по сторонам. Простодушия в нем были тонны.

— Ты же на машине приехал?

Денис кивнул.

— Прошу тебя, умоляю, уложи свою попочку на сиденье своей теплой машины и вали отсюда.

— Тебя держат в заложницах?

— Денис. Это не Стокгольмский синдром. Это Воронежский синдром, когда глупая шмара сама разрушила свою жизнь, и все.

— Ты не глупая.

Я засмеялась страшным смехом:

— Ну хоть со «шмарой» ты согласен — и то хорошо.

И я взмолилась, как могла:

— Уходи, пожалуйста, уходи навсегда!..

Речи мои были туманны, напор неадекватен. Но вместе с потасканной внеш­ностью это неожиданно сработало.

Он ушел. Махнул рукой, как в кинофильме, на прощание, и потопал к машине.

Семейный автомобиль проехал мимо меня, увозя моего Дениску с прямой спиной.

А я ведь была уверена, что останется. Как-то быстро удалось мне его уговорить.

Вообще, мой суженый показал характер. В муже я не ошиблась. С таким и состариться можно было бы. Я не планирую стариться, планирую сдохнуть под забором, но тем не менее. И я понимаю, почему я Дениса привлекала. Я — секс-бомба, это раз. В его прошлом были девочки, которые перед сексом бегали в ванную, произвести пятнадцатиминутный осмотр рабочих плоскостей. И тут я. Спонтанная молния! Чудо-вспышка. Очаг возгорания! Я его понимаю.

Мне жалко только Железную Лену. Она одна, без меня, закостенеет. Как костенеют женщины, ставшие заместителями директоров школы по учебной работе. Снять с них вечное вельветовое платье, а там каменные сиськи, гранитный живот, а в животе пупок, просверленный взглядом Медузы Горгоны. А Леночка моя сама станет главный врачом клиники, пройдет, аккуратно ступая, через раз извиняясь, по головам и станет, как пить дать, «главным». Как сказал бы Андрей, «в кавычках». Вознесется в административные выси. Все потому, что исчезнет из ее жизни придурковатая сестра, отвлекаться ей будет не на что. Ленка и министром здравоохранения станет. Только я этого, к счастью, уже не увижу.

27.

— Они подарили нам квартиру, — сказал Андрей.

— Кто? Гости со стороны жениха?

— Ага. Скинулись.

— В Петропавловской крепости?

— Нет. Набережная Обводного Канала. У тебя будет своя комната.

Я прикрыла глаза.

— Обводного Канала? Разве есть такая улица?

— Представь себе.

— «Я — московский маргинал, обведи меня, канал!»

— Талантливо, — сказал Андрей.

Ему я решила про визит Дениса не говорить.

— Я не буду извиняться за то, что сбежала!

— Я этого не требую, — сказал Андрей.

— Что там было после того, как я ушла?

— Боярский расстроился.

— Блин.

— Он подумал, что это все из-за него. Я его разубедил, конечно, сказал, что ты перенервничала.

— Это, между прочим, чистая правда. А почему Марио на свадьбе не было?

— Какого Марио? — спросил Андрей.

— Ну, пластического хирурга. Итальянца.

— Я не знаю, о ком ты.

Понятно было, не хочет Андрей говорить о своих делах. Не хочет, и ладно.

Мы, типа, помирились.

Всю ночь Андрей простоял на кухне, спиной к стене. О чем он там думал, Бог весть.

Наутро мы собрались в Парк аттракционов — место веселое номер двадцать девять. Оказалось, в городе Петра не так много развлечений, если не брать поэтические чтения тревожными голосами.

В коридоре, когда я завязывала сидя на корточках кеды, Андрей сказал:

— Ты не могла бы сделать для меня одну вещь?

Поднимаюсь. Судя по тону, начинается подстава. У меня на такие штуки нюх:

— Ну?

— Только пойми меня правильно.

— Андрюша, жги.

Он потоптался на месте:

— Я бы хотел предложить тебе тоже умереть.

Поначалу я даже дар своей правильной московской речи потеряла.

— Сорри-Монтессори, — говорю, — умереть?

— Да. Я тебе помогу.

— Ну, в тебе я не сомневаюсь.

— Ни в этом смысле. Я с добрыми намерениями.

В этом мирном сожительстве должен был быть подвох. Вот он. Подвох, которого не было еще на планете Земля.

— Андрей, ты сам себя послушай. Ничего не смущает?

— Нет, — Андрей взял меня за руку, словно предложение решил сделать, — я отвезу тебя потом к Марио, и ты будешь, как я.

— А вот сейчас мне легче стало.

Андрей проникновенно смотрел мне в глаза.

— Ты пойми, у нас сразу станет много общего.

— Правда, — говорю я, — серьезно? Так это все сразу ставит на свои места! А давай! Как же я раньше-то не сообразила на себя руки наложить! И тебе жизнь устроить, и себя осчастливить!

Андрей нахмурился:

— С этим не шутят.

— Какие шутки! Огромная экономия на прокладках!

— Ты не понимаешь плюсов. Мертвые в Питере, они, как… Ты знаешь, кто такие скопцы?

— Конечно, Андрюша, я знаю, кто такие скопцы. Удивительно, что ты знаешь, кто такие скопцы!

— Это аналогия, — сказал Андрей.

— Прикинь, и что такое аналогия, мне тоже известно.

— У скопцов была мафия, и у мертвых — тоже. Они друг друга поддерживают, лучшие места, положение, большие деньги.

— Скопцы, Андрей, себе перчики отрезали. А ты мне предлагаешь вены вскрыть.

Андрей поморщился:

— Перчики — тоже больно.

— Там в вашей загробной методичке не сказано, что мертвецы сильно теряют в уме?

— Это обидно сейчас было.

— Ты имеешь живую бабу. Тебе что еще нужно, Франкенштейн?

— Франкенштейн — это ученый, а того, кого он создал, звали…

— Ну прочитай мне лекцию по литературе, прочитай!..

Андрей запыхтел, насупился:

— Оля. Все очень серьезно.

Но я уже не могла остановиться:

— Это настолько привлекательно, что можно дать объявление: «Умри сам и приведи с собой друга!»

— Оля.

Я посмотрела на него и немного струхнула. Белки глаз у моего трупчика стали черными, губы перестали двигаться и голос начал исходить из самого чрева.

— Оля, прошу, не заставляй меня.

— Чего? — говорю я нагло, стремительно, однако теряя присутствие духа. — Ты офигел? Только попробуй меня тронуть. Лена знает, где я.

Андрей сделал большой шаг в мою сторону. Тут я порядком струхнула.

— Андрей, если ты из-за свадьбы расстроился, прости. Давай попробуем еще раз. Я прикую себя к ножке стола.

Но, оказалось, действительно, все было очень серьезно.

— Меня отмажут, — сказал Андрей глухо и твердо, — а за сестрой твоей тоже придут. Даю тебе последнюю возможность сделать правильный выбор.

Ну вот и конец, подумала я. Немного не так я себе его представляла. Молитву не помню, стыдно за всю жизнь, за каждый день практически.

— Андрей, — взмолилась я, — я — теплая!

— Что?

— Потрогай, я — живая, теплая. Такого человека рядом с тобой больше не будет.

Он каменеть перестал. Оттаивать, вроде бы, начал. У меня появилась надежда. Я поднажала.

— Андрей, — очаровать мертвеца не самое простое дело, — ни у кого из твоих в Питере нет живой подружки.

— Почему же. Есть.

Думаю, да. Дура ты, что ли, подумай, если мертвые богатые, они уж себе живых шмар покупают пачками.

— Есть, — кивнула я, — но разве они идут к ним по своей воле?

Андрей неуверенно пожал плечами.

— Они идут за деньги. А я с тобой — потому что я люблю тебя.

Только бы, думаю, из квартиры этой проклятой выбраться.

— Ты любишь меня? — Андрюша совсем растаял.

— Да, — говорю, сама рукой за спиной дверной замок нащупываю.

— За что?

Вот нафига такие вопросы неприятные задавать?

— Я люблю тебя за то, что ты верный.

Он молчит. Ждет еще, мало ему. Смотрит, не мигая. По темным зрачкам прокатываются волны холодного огня.

— Андрей, живой я тебе лучше пригожусь.

Говорю, а сама ощущаю себя Аленушкой из русской народной сказки. «Пригожусь», какая пошлость.

— Неужели тебе мало, что я с тобой? Зачем все портить?

И тут мне очень захотелось жить. Глотать этот мокрый воздух, вытаскивать из волос жевательную резинку, врать в интернете, все что угодно! Только жить!

— Не верю, — говорит Андрей тем временем.

— Что?

— Не верю тебе. Ты уже два раза от меня сбежала.

— В минуту слабости.

— Сбежишь и в третий раз.

— Третьего раза не будет! Обещаю тебе.

Замок за спиной не открывался.

— Оля, — говорит он. — Больно тебе не будет.

Тут я ногой ударила его по яйцам. Но там без вариантов. Если он и почувствовал что-то, то лишь удивление. Он схватил меня за горло двумя руками и начал поднимать по двери. Думаю, сейчас пережал мне сосуды. Еще немного и сломает трахею-матушку.

Руки у него твердые, как медные трубы, через которые я так и не успела пройти.

Думаю, кровь вместе с кислородом перестанет поступать в мозг — и все, ишемия мозга.

Черная вода Невы, пахнущая железом, и что-то белое плавает на мелких волнах, то ли пена, то ли брошенная фата. Пушкина везут хоронить. Он бледный и лысый почти. Даже с бакенбард обрезали волосы поклонницы тонкими французскими ножничками, привезенными с родины убийцы.

Когда лев ступает, лапа его мягко ложится на сухую землю, не оставляя следа. Жизнь моя, словно шоколадная крошка в мороженом. Спьяну можно и не заметить.

Как последний привет из прошлого я услышала голос профессора судебной медицины, который говорит: «При удушении… Уменьшение количества кислорода и, соответственно, накопление углекислого газа происходит постепенно. У трупа наблюдаются характерные общеасфиктические признаки. При аутопсии выявляются следующие характерные особенности: полнокровие головного мозга, отек легких, кровоизлияния в слизистые оболочки желудка, трахеи, бронхов…»

Вдруг слышу, дверной звонок.

Чувствую, я перестаю умирать, Андрей уже не давит так сильно, прислушивается, не отпуская рук.

Звонок. Трель райская, спасительная.

Я хриплю, прижатая к двери, пытаясь что-то сказать.

— Повтори, пожалуйста, — говорит Андрей и отпускает меня.

Я кашляю и ни хрена не могу повторить. Прокашлявшись, говорю тихо:

— Надо открыть.

Андрей пожимает плечами и открывает дверь, отодвинув меня в сторону.

На пороге стоит Денис.

Ангельский хор поет осанну. Сопрано все до одного. У каждого четыре октавы.

— Денис, — говорю я и падаю в обморок.

Мертвая голова катится по лесной тропинке. Навстречу ей заяц. Заяц говорит: «Голова-голова, как вообще произошло, что ты отдельно?» А голова говорит: «Я и тут зависала, я и там зависала, я ничего не делала, и делать ничего не хочу. И ты меня, зайчик Плейбоя, не заставишь!» И покатилась голова дальше. А навстречу ей волк. Волк такой говорит: «Голова-голова, сколько можно нарушать законы равновесия и элементарной житейской мудрости?» А голова ему и говорит: «Мне «Егерьмейстер» — два по пятьдесят и обязательно апельсинчик нарежьте», и покатилась дальше. Катится голова, катится, ушами одуванчики сбивает, а на дорожке медведь. Ревет медведь: «Где это видано, чтобы у врача на халате «FUCK OFF» было написано?» Ничего не ответила Медведю голова и покатилась себе дальше. И вот у самого выхода из темного-темного леса, на опушке, встречает голову лиса. Ну как встречает, лежит на тропинке мертвая лиса. В очень жалкой позе, разметавшись, словно после выстрела, пасть полуоткрыта. Подкатилась к ней голова посмотреть, и даже где-то позлорадствовать. А лиса — ам, и проглотила голову, целиком, вместе с сережками Van Cleef.

28.

Я легла ровно в час,

встала в три, ровно в три,

И устала, куда ни смотри.

Посмотри,

За окном та же ночь,

И внутри даже ночь.

Подскочила, зачем?

Не пищал еще «Swatch».

Открывались глаза,

Закрывались опять,

Руки — «за»,

Ноги — «за».

Надо спать.

Надо спать…

Два лица надо мной. Одно живое, другое — мертвое. Словно, мне надо из них выбрать. Непростой выбор, вы не находите? Сажусь на кровати и понимаю, что я мокрая. Рядом с кроватью Андрей и Денис. Парный конферанс. Абсурди­стан. И того и другого можно называть бывшим.

— Вы меня зачем облили?

— Это он, — сказал быстро Андрей.

— Чтобы ты пришла в себя, — сказал Денис. Он из тех, что смело берет ответственность на себя.

— Ну, я пришла. И что? Вам легче стало?

— Мне — да, — сказал Андрей.

Денис поднес бутылку воды, в которой воды было ровно половина.

Я взяла бутылку.

— Ты из нее меня облил?

— Да, — сказал Денис.

— Он еще хотел сделать дыхание рот в рот, — пожаловался Андрей.

— Почему не сделал?

— Я не дал, — сказал Андрей.

Я привстала. Мужики, собравшись вместе, становятся какими-то идиотами.

— Встать помогите.

Они схватили меня за одну руку, потом разобрались, кому какую руку, усадили.

— Кофе сделайте мне.

Андрей побежал на кухню, зная, где точно стоит новая кофемашина. Денис побежал тоже, хотя ни аза он не знал, но от Андрея отставать не захотел.

Мне захотелось петь и плакать одновременно. Китайцы представляют, что мир родился, когда какой-то огромный мужик сдох. Кровь его стала реками, плоть — землей, а люди, уверены китайцы, это вши с тела огромного мертвого мужика. К чему это я? Китайцы молодцы, наверное, к этому.

Ожидание кофе затянулось. Я посмотрела в окно. Там все было просто и понятно. Морось, фасады, едут машины. Мы с Железной Леной в детстве определяли, какая машина едет, злая или добрая. Тыкали короткими пальчиками в проезжающий автомобиль и точно определяли. Разночтений не было. Та злая, очевидно. А эта машина добрая, двух мнений быть не может.

Я решила повторить эксперимент. Все проезжающие машины были добрые. Удивительно. Или все они притворялись?

Голоса послушались с кухни, нарастал скандал, и очень скоро появились Андрей и Денис, которые кружились как бы в вальсе, держа друг друга за горло. Орать друг на друга им было сложно. Глаза у обоих побелели от ненависти.

— Отпусти, — прошипел Андрей.

Боится, что голова отлетит, подумала я.

И Денис, неожиданно, отпустил. Андрей так удивился, что опустил руки тоже. И зря. Потому что Денис ужасно сильно его ударил. Андрей на пятках въехал в прихожую и завалился на гору коробок распечатанных и не очень. Это мои подарки лежали внутри коробок. Их стало так много, что я ленилась открывать. Некоторые открывала только ради пленки. Пленку с пузырьками забирала, чтобы пузырьки лопать. Когда нервничаю. А так как нервничала я круглые сутки, пленки было много.

Андрей только упал, как Денис на него набросился, придавил и начал молотить кулаками как безумный. При этом лопались пузырьки упаковочной пленки. Боже, прекрати этот бред!

— Осторожнее, — сказала я, — у него голова...

Денис перевел дух. Андрей привстал, но Денис еще раз вмазал.

И тут я заорала, как сирена. Заорала, чтобы все это остановить.

— Умираю! — орала я. — Умираю!!!

Денис только тогда остановился, охнул, вскочил на ноги и бросился ко мне.

— Что, милая? Что?

На коробках сел Андрей. Он держался руками за голову. Я остановила Дениса как раз вовремя, а то отвалилась бы у Андрея голова, как сиденье туалета.

Андрей чуть попытался встать, сделать шаг в нашу сторону, но не смог и упал на коробки снова. Затрещали лопающиеся пузырики. Андрей затих.

— Я его убил! — сказал Денис сухим ртом.

Меня прямо зло взяло:

— Нет, он уже убитый был!

Денис посмотрел на меня с осуждением:

— Нашла время шутить!

Пришлось все объяснить.

Он не поверил. Я бы тоже не поверила.

Андрей в смятых коробках зашевелился.

— Если он мертвый, почему он двигается?

— Потому что может!

Андрей снова сел, держась за голову.

— Я думал, это судороги.

Андрей, не обращая на нас внимания, устраивался в моей пузырчатой пленке, как в гнезде.

— А почему он не встает?

— Я не знаю.

— Ты его любишь?

— Денис...

— Я спрашиваю… Ты?! Его?! Любишь?!

Денис кричал. Так сильно хотел знать ответ.

— Я люблю смотреть короткие видео в интернете.

— Оля.

— Денис, я тебя недостойна. Я все написала в письме.

— За это время я понял, что не могу без тебя.

Гляжу на него и спрашиваю:

— Ты что, боксом занимался!

— Ты сбежала. Я пошел в спортзал. С горя.

— Денис, без меня тебе будет гораздо лучше.

— Не надо решать за меня.

Андрей держал руками голову и, кажется, нас слушал.

— Я говорила, забудь, отвали от меня, Денис. Иди своей дорогой.

Пузырики лопались с характерным звуком. Андрей снова завалился на пол и затих.

Денис подошел к телу.

— Он не дышит.

— И не должен.

— Я его убил, — прошептал Денис.

— Говорила тебе, уходи. Ты все сделал только хуже.

— Меня теперь посадят, — Денис, без сил, прислонился к стене, — меня посадят.

— Посадят, если им удастся найти статью за убийство убитого. Хотя статьи у них на любой вкус найдутся.

— Он?..

— Мертвый, как… твой дедушка, например.

Андрей потер глаза:

— Я с ума схожу.

— Добро пожаловать в клуб.

— Какой клуб? — он смотрел на меня не моргая.

Пришлось брать инициативу в свои руки.

— Ты сейчас уйдешь.

— Что?

— Спокойно повернешься, выйдешь и поедешь в прекрасную Москву.

— А ты?

— А я разберусь.

— Но посадят тогда тебя.

— Не посадят. Я — беременна.

— Что?!

— Езжай, Денис.

— Я могу стереть свои отпечатки, — сказал он.

— Иди. Я сотру сама…

Я молилась, чтобы он оказался трусом, мой Денис.

Но, Боже мой, Господь Всемогущий, эта жуткая история не закончилась. С пола одним движением встал Андрей. Глаза белые. В груди булькает. Дениска мой беззвучно шлепал губами, глядя, как на него надвигается кадавр. Андрей вцепился в горло моего мужа, руки, словно клещи.

— Уйди! — только и смог сказать Денис.

Ничего не сказал Андрей.

Мой муж и мой бывший боролись на раздавленных коробках, а я орала, пытаясь расцепить их. Но мужчины в пылу борьбы дернулись, не отпуская друг друга, толкнули меня своими телами, и я отлетела, как пустая сигаретная пачка. Вот теперь я была, действительно, брошенка. Я видела все, понимала, но стояла на четвереньках, ощущая под ладонями пузырчатую упаковочную пленку, и ничего не могла сделать.

А на моих глазах Андрей задушил Дениса и сел рядом с мертвым телом.

Нет, такого у меня в планах не было.

— Ты дурак? — спросила я тихо.

Господи, он совершенно не изменился. Смерть не меняет. Он еще и убийца. Плохой мальчик в квадрате. Пусть воют и заламывают руки представители воюющих религий — исправление человека невозможно. Даже после смерти. Я знаю, о чем говорю!

— Меня посадят, — сказал Андрей, одной рукой держась за голову.

— Может, он живой? — спросила я.

— Нет, — Андрей побоялся отрицательно мотать головой, — я беспокоюсь о тебе.

И эта фраза — а ведь это были просто слова — вскрыла меня скальпелем вивисектора, и я разрыдалась, словно героиня романа Шарлотты мать ее Бронте.

Из-за слов.

А ведь я должна была оплакивать мужа. Но я вообще ничего к нему не чувствовала. «Дрянь» — продолжение известного российского сериала. Сезон третий и последний.

Андрей начал было убирать коробки, но я его остановила.

— Полиция приедет, скажет, что ты прятал улики.

Глупость сказала. Но он остановился и сел на пол рядом со мной.

Да, думаю, кстати, вот как мир устроен. Есть Божество. Оно решило убраться у себя на небе. Устроить генеральную уборку. Смело всю пыль, грязь в совок и скинуло на землю. Вуаля. На небе чисто, на земле — наоборот.

И все это от нас не зависит. Ничего от нас не зависит. Мне никогда не было жалко других людей. Только себя. Даже сестру не было жалко. Я поняла, что за всю жизнь так ни к кому не привязалась. Никого не полюбила. Только было мне жалко младенца. Даже не младенца, эмбриона с большой головой в банке, в Кунст­камере, куда мы пришли с Андреем под неведомыми мне веществами. Я даже расплакалась тогда. Он — не Андрей, эмбрион — обнимал себя кривыми ручками, пытаясь закрыть свой белый морщинистый живот. Вот откуда у меня такая привязанность к мертвым.

— А ты не подумал, что это меня посадят за убийство? — сказала я, глядя на труп Дениса.

— Тебя-то за что? — сказал Андрей.

Денис все-таки умнее. Был.

— Ты даже для мертвеца туго соображаешь! Я одна живая на месте преступления.

Андрей задумчиво почесал широкую грудь:

— Что теперь делать-то?

Денис лежал с полуоткрытым ртом в облаке пузырчатого целлофана. Мужа убили на глазах, а мне хотелось думать только о себе. Как в песне остановить поезд под названием жизнь, и сойти на дальней станции, чтобы трава по пояс, чтобы шла, ни о чем не беспокоясь. И поняла, что это рожь, за спиной бегают дети, а я подхожу к пропасти и — плевать я хотела на детей, пусть их кто-то другой ловит — делаю шаг в пропасть и лечу. Вниз головой, быстрее, чем Алиса, быстрее, чем тонна свинца, быстрее, чем тонна пуха. Алиса, скажи, почему меня разрывает изнутри?

— Уходи, — сказала я Андрею.

Денис на полу закашлялся.

Андрей вскочил на ноги.

— Он живой, кажется.

— Уходи и его забирай, — сказала я Андрею твердо, — что хочешь делай. Мне все равно.

Андрей замер, соображая.

— Валите оба! — закричала я.

Он послушался, выволок моего несчастного мужа из квартиры и закрыл дверь с той стороны.

29.

Моргаешь — и не можешь выплакать ресницу. Морг-морг. Глаз чешется все равно. История про женщину, у которой умер двухмесячный ребенок и она ходила с пустой коляской. Вот это действительно страшно. Морг-морг. Желаю, чтобы все сдохли. Тогда на земле будет мир и благодать. МОРГ — это Место Окончательной Регистрации Граждан, разве вы не знали? Там сидит менеджер по пропажам. У него перерыв раз в неделю. Строго, как совесть подскажет. Я, знаете, потеряла дельфина. Где я видела его в последний раз? У таксиста. Он висел на веревочке, болтался перед стеклом. Аррет-туа. Арретэ-ву. Силь ву — на фиг — пле. Я была в бане. И там был банщик. Хлестал меня, как наказывал. Хорошая профессия. Позавидуешь.

Они звонили. Оба. Видно, сдружились, мертвецы. Теперь у них было много общего. Говорили они со мной по громкой связи, весело перехватывая инициативу.

— Мы все решили, — сказал Андрей.

— Я все решил, — сказал Денис.

— Заткнись! — весело сказал Андрей моему мужу.

— Сам заткнись! — радостно ответил Денис.

— Мы все решили! Ты должна выбрать.

— Да, — подхватил Денис, — выбрать одного из нас.

— Я должна?

— Конечно, — сказал Андрей.

Включился Денис:

— Оля, возвращайся домой.

И тут Андрей вмешался возмущенно:

— Мы договорились же, пусть сама выбирает!

Но Денис был с этим не согласен.

— Оля, вернись домой!..

Дальше в трубке послышались звуки борьбы. Гномы делили Белоснежку. Я отключила смартфон.

Повалялась немного в кровати и решила, что Андрей прав. Мне надо срочно умереть. Просто необходимо. Здесь и сейчас, как говорится.

Сначала я решила повесить льва и посмотреть. Если все ок, потом себя. Лев в моем случае это был пробник. Турника и перекладины я в гробу не нашла. Поэтому зацепила пластиковую ленту от коробки за ручку двери, перекинула ее через дверь в комнату и повесила своего Лёву.

Посмотрела. Ну, висит. Неплохо так. Ничего страшного.

Для себя взяла сразу три ленты, привязала их к ручке. Петлю сделать было непросто. Но я справилась. Закрыла дверь в комнату, сунула голову в петлю.

Слышу, в квартиру кто-то вошел. Я не заперла входную дверь. Вот дура. Или Андрей, или Денис, или оба. Выскочила в прихожую, чтобы дать отпор.

Передо мной стояла Железная Лена в мокром плаще и с мокрыми волосами.

— Оля.

— Леночка.

— Оля, что происходит?

Я обняла ее. Потом громко всхлипнула, но заплакать не получилось. Тогда я стала рассказывать. Говорила долго. Мне кажется, даже погода поменялась за окном. Хотя с этим в Питере все моментально происходит.

— Оля, ничего этого не было, — сказала Железная Лена.

Я даже засмеялась:

— Лен, заканчивай.

— Оля, какие мертвецы?

— Час тебе рассказываю. Бывший, Андрей. Я к нему вернулась.

— Я помню. Я при этом присутствовала.

— Оказалось, он не живой.

— А какой?

— Он — мертвый, вот какой, — я даже ей изобразила, — ходячий мертвец!

Сама заметила, что слова мои звучат ужасно глупо.

Лена развязала пояс на плаще.

— Такого не бывает.

— Я сама думала, не бывает! Но это факт. У Андрея спроси!

— Андрей не смог с тобой жить.

Я возмутилась:

— Еще чего! Это я не смогла с ним жить в итоге. Выгнала!

— Ты выгнала его из собственной квартиры, — сказала мне Лена.

— Я тебе по секрету скажу. Это не квартира, а гроб.

— Ты вела себя странно.

— Странно, это как?

— Неадекватно, Оля. Андрей сам позвонил Денису.

— Правильно. Денис приехал. Они подрались. Андрей убил Дениса.

— Никто никого не убивал! — губы Лены побелели, она сжала их в тонкую полоску.

— Ну, хорошо, — согласилась я, — они подрались, потом помирились.

— А потом, по-твоему, что было? — спросила Лена.

— Андрей сделал из Дениса мертвеца. Ему Марио помог.

— Марио уехал. Сразу же, после курсов.

— А кто колол эликсир? — спросила я.

— Какой эликсир?

— Даже не молодости, прикинь. Эликсир жизни! Каждые три дня они его кололи. И Андрей, и другие из Смольного. Они как масоны, только мертвые. Умерли, собрались вместе и как живые ходят. Спят стоя. С открытыми глазами. И веселятся. Все время что-то веселое смотрят или читают.

— Я тоже веселое смотрю, — сказала Лена.

— Ты — это совсем другое дело. Ты не умирала еще.

Железная Лена молчала, грустно смотрела. Показалось, что она сейчас за­плачет.

— Мне не нравится, как ты на меня смотришь. Загадать тебе загадку?

— Нет, — сказала сестра.

Но я все равно загадала:

«У какого мертвеца

Нет ни тела, ни лица?»

Лена не ответила, но разгадка лежала на поверхности.

— Это я, Лена.

— Ты живая, Оля.

— Это только снаружи.

— Олечка. Нет никакого эликсира. Нет волшебного Марио. Все живы, и Денис, и Андрей, и я тоже.

— У Андрея шрамы. Я сама видела.

— Да, он упал на мотоцикле.

— Правильно, и голова отлетела.

— Оля, — сказала сестра ласково, — голова отлетела не у него.

Она взяла меня за руку. Я сразу заплакала. В руке у меня кнопка.

— Леночка, мне плохо.

Она меня обняла.

— Что болит? Ну что?

— У меня даже мысли болят, Лен. Мне нужно поехать отдохнуть.

Она гладила меня по голове, шептала:

— Мы поедем. Обязательно поедем.

— Только не в Питер.

— Конечно, нет.

— И сейчас… Нам нужно уехать отсюда.

— Куда?

— В Москву, конечно.

Лена покачала головой:

— Оленька, ты в Москве.

— Я сейчас не в Питере?

— Нет. Ты у меня дома.

Я осмотрелась по сторонам. Никакого дерева. Родной сердцу ламинат. И льва, повешенного на ленте, тоже не видно.

Девушка моргает. Морг-морг-морг.

— Я что, заболела, Лен? Только честно.

— Ты заболела.

— А чем? Какой диагноз?

Лена помолчала.

— Нужно, чтобы тебя осмотрел специалист.

30.

Мы поехали куда-то с Денисом. Он меня пристегнул, он был очень серьезным. Старался на меня не смотреть. Я позвала:

— Дениска.

— Оля, мне очень жаль.

— Что ты понял об этой жизни, ёжик?

Мне понравилось называть его ёжиком. И я его еще раз так назвала:

— Ёжик.

— Оля, все будет хорошо.

— Я так не думаю.

— Это очень хороший доктор.

— Хороший доктор — это Лена. Однако ты везешь меня не к ней.

Машина тронулась с места.

— Подожди! — крикнула я.

Денис ударил по газам. Нас сильно тряхнуло.

— Что? — спросил Денис.

— Я забыла спросить про шиншилл.

— Про кого?

— Шиншиллы, как там шиншиллы?! Они все еще бегают, махая пушистыми хвостиками?

Указательными пальцами я показала хвостики.

Денис не ответил. Он завел машину и выехал их двора.

Врач, с голосом как из радиоточки, сказал:

— Когда вам в первый раз показалось, что вы окружены мертвыми?

— Мне не показалось.

— Поясните, пожалуйста, вашу мысль?

— Мертвые живут среди нас.

— Разве такое возможно?

Доктор был слишком правильным. Уверена, дома, при закрытых дверях, в темноте, он регулярно трахает розового, подарочного медведя.

— Я повторяю свой вопрос, — сказал доктор, — разве возможно, чтобы мертвые люди существовали, как живые?

— Вы не могли бы расстегнуть рубашку, — говорю я ему.

— Зачем вам это нужно?

— Расстегните, и мы посмотрим, — говорю я спокойно.

— Что вы хотите там увидеть? — доктор в кресле чуть отклонился назад.

— А вдруг, у вас тоже голова пришита?

— По-вашему, я тоже могу оказаться мертвецом?

— Вы себя в зеркале видели?

— Да, видел, — отвечает доктор.

— Вы просто вылитый труп. Ко всему, успешный. В Москву мою пробрались уже!

— Но я живой. Потрогайте мою руку.

Он протянул ко мне отмытую добела руку врача. Я посмотрела на него с брезгливостью.

— Вы просто защищаете их тайну! Мне это известно, вам это известно. Давайте не делать вид, что мы не обладаем этой информацией.

Мой мучитель переложил шариковую ручку из руки в руку. Видно, что он тянет время, придумывает новый вопрос.

— Какой конкретно информацией?

— Что мертвые спокойно ходят среди нас. Благодаря лекарству.

— Лекарству?

— Эликсир. Привет доктору Марио!

— Кто такой доктор Марио?

— Забыл уже благодетеля? Каждые три дня к нему ходишь!

К комнате становится ужасно душно. Я сама расстегиваю ворот рубашки, как бы предлагая сделать то же самое своему визави. Но тот, конечно, притворяется, что ему вполне хватает воздуха. Он мне шрамы показывать не торопится.

— Не могли бы вы рассказать про доктора Марио подробнее?

— Он говорит на латыни.

— Так.

— Он говорит на латыни, и он изобрел волшебный эликсир.

— Волшебный эликсир?

Ненавижу, когда повторяют последние слова

— Да! — закричала я на доктора, — вы издеваетесь надо мной?

— Нет, — сказал доктор.

Он на моих глазах стал пластиковым — кожа затвердела, заблестела, глаза заледенели в глазницах, а потом — вжух — снова стал нормальным.

— Вы ненастоящий, — сказала я.

— Так, — он изобразил интерес, — почему вы так решили?

И доктор подался вперед, показать, что он внимательно меня слушает. Мне только этого было и надо.

Бросилась, целясь кривыми своими руками, желая рвануть ворот, обнажить шрам! Вывести подонка на чистую воду.

Основные мои силы остались в этом треклятом кабинете. Он меня легко победил, этот доктор. Оторвал мои руки-крылья от своей груди, отодвинулся назад на стуле.

Мы дышали в тишине кабинета, словно он — Адам, а я — Ева. И мы только что съели яблоко напополам, и сделалось нам плохо, страшно. И сад потемнел вокруг, и животные в страхе разбежались, и небо темное опустилось на наши грешные головы.

— Я вижу, вы не готовы сегодня общаться.

— Как вас зовут? — спросила я.

— Марио, — сказал он глухо.

И я тут же его узнала! Вот где он прятался от меня. В другом докторе. У меня к Марио была масса вопросов.

— Доктор, — сказала я, — можно по-русски?

Марио кивнул.

— Мне вас недоставало.

— Я здесь. Что вы хотели?

— Спросить. А что, если ваш эликсир вколоть живому?

Доктор Марио задумался.

— Знаете, — сказал он, — я никогда этого не делал.

— Давайте попробуем, — предложила я.

— Вы хотите, чтобы я…

— Да, чтобы вы вкололи его мне!

Мне стало весело. Разулыбалась, как в детстве на утреннике:

— Введите его мне.

— Вы уверены?

— Абсолютно! — сказала я громко и стала торопить доктора Марио. — Быстрее, быстрее!

И Марио торопился, набирал в иглу эликсир, который закрутился тут же внутри шприца цветной спиралью.

Укола я не почувствовала.

Эффекта не почувствовала тоже. Что за фигня?

Тогда я села, пришли два льва и сели рядом. Я обняла их за теплые, мускулистые шеи. Они начали есть, просто пожирать все вокруг. Съели все мои игрушки, съели Невский проспект и Московский вокзал, съели Васильевский остров и начали жадно жрать воздух.

Я никак не могла надышаться вдоволь. Я не люблю смерть, потому что умирают люди, которые меня любят. Тех, кто меня любит, становится все меньше и меньше.

— Хватит! — заорала я львам. — Заканчивайте!

Они замерли, как на фотографии, а потом разом развалились на мелкие пронумерованные кубики. А после, вслед за ними, развалилась и я тоже.