Об авторе | Александр Георгиевич Щербаков родился в 1946 году в Москве. Окончил МФТИ, с 1970 по 1990 год — инженер-физик в Институте Курчатова. Перешел на редакторскую работу, ныне пенсионер. В журнале «Знамя» опубликован рассказ «Водные глади» (№ 9 за 2021 год).

Александр Щербаков

Еле касаясь земли

рассказ

— Вот интересно, — Владимир Иосифович беззвучно шевелил губами, обращаясь к исписанной формулами доске, к докладчику, сам не знал к кому. — Если продернуть веревку через эту мою голову, чтоб из одного виска в другой, то буду висеть как вобла, и никакой тяжести.

Он снял очки и потер места, где проходят дужки; кость здесь не толще картонки. Шея с трудом удерживала эту гудящую голову. Да, на веревке бы полегчало. Время как цедилось. Наконец докладчик, закончив, взглянул на Владимира Иосифовича, ожидая вопросов. Тот обернулся к аудитории, посмотрел на народ, на своего аспиранта Злачного в линялой футболке, левая рука вся в наколках, — молчание. Подталкивать не стал: «Ну что, закончили?» Поднялся, кивнул с по­­к­лоном приглашенному — «Спасибо».

В кабинете уже не к чему было себя применить, своего ничего не оставалось — драный стул, сейф, литература в шкафу, вся в интернет переселившаяся. Завтра сюда въедет Шаранов, его поставили. «Прощаетесь с насиженным?» — улыбнулся своим худым ягодицам Владимир Иосифович. Встал, распахнул окно — тепло, нынешний апрель забежал вперед мая. Народ заглядывал, — прощаются, машут с отходящего лайнера, давно уж он в каботажном плаванье. Вломилась Самясова, пересыпала в мешок бумажки из мусорной корзинки. «Вы соблюдаете, — развернула корзину и показывает Владимира Иосифовича чистое дно, — а Шаранов своих бычков накидает». Женщина на все времена — моя аспирантка попросила у нее чистый халат, а та подперла руками свою грудь немалую и говорит: «Твои-то под халатом не углядишь. Подкладывать надо, подкладывать, без этого ты со своими сисечками ни под кого не подложишься». Девушка веселая, в лицах все описала. Да, на бочку простоты ведро дикости.

Заглянул Злачной: «Вы домой? Могу подвезти». Есть у Владимира Иосифовича деньги, есть, на такси хватит. Дача была, трехкомнатная квартира в сталинке — оставил жене и дочери. Не жалко. Да как сказать — вместе с недвижимостью прошлое с рук спустил. «Ну что, Владимир Иосифович?» Ответил кивком, но остался сидеть. Способный парень, наколки его не красят, а так скромный — машина не скромная. Отцовские деньги командуют, рано или поздно с нашей тропинки свернет. Кто знает, может, и я бы свернул. «Да, да, едем», — поднялся, окинул комнату взглядом — все унес, теперь себя. Злачной подхватил: «Вон гантели за батареей, забрать?» За двадцать лет пыль на них наросла с палец, Самясова ни разу не протерла. «Пусть отдыхают, если вам не нужны».

Аспирант, хотя он уже и не аспирант, ему через неделю защищаться, подогнал машину к самому подъезду, выскочил и открыл заднюю дверь. «Нет уж, извините, я вперед, шофер мне не по рангу». Сиденья кожаные, панель вся из красного дерева. Владимир Иосифович потрогал пальцем полировку. «Это не моя, отцовская», — выскочило у Злачного.

Отъезжали от здания института, как отчаливали — Владимир Иосифович этому своему сравнению улыбнулся горько. Пора, пора на покой, хорошо бы на вечный. Завтра Таню выписывают. Твердит, что в доме какая-то затхлость стариковская, не знаю, в машине от меня вроде старостью не пахнет. Поток загустевал и наконец превратился в пробку. Тратит парень на меня время. Да ладно, ему все равно в ту же сторону.

Инвалид, сверху в чем-то военном, а снизу без ног, нес себя в инвалидной коляске вдоль застывших машин на манер министра обороны. Стекло поехало вниз.

— Ничего ему не давайте, — но уже было поздно, Злачной сунул аж сторублевку.

— Стесняетесь своего лимузина, — посочувствовал Владимир Иосифович.

— При чем тут это, человек без обоих ног! — вспыхнул аспирант.

— Обеих, — поправил научный руководитель. — Да-а-а, повезло мужчине.

Злачной бросил удивленный взгляд на спутника, но сам же поймал его на себе и своей глупости. Поправил дело коротким смешком — уже над собой. Пробка, оплатив инвалиду простой, поползла. «В движеньи счас-ти-е мое, в движеньи», — пропел про себя Владимир Иосифович. Навяз этот Шуберт в зубах всем на радость. Завтра Таню выписывают, починили ей плоть нашу с нею единую, с двумя душами несливанными. У моей хотя бы кандидатская с докторской. Издевка скользнула по лицу супруга, в свой, конечно, адрес, не в Танин. «Сейчас хлыну», — предупредила пузатая туча. Злачной глянул в заднее зеркало: вымочит сейчас безногого. Но женщина славянской внешности уже успела укатить инвалида под козырек автобусной остановки.

— Эх, зонт не положил, до вашего подъезда метров пятьдесят, вымокните.

— А я бегом. — Тяжелый свой второй инфаркт Владимир Иосифович вышучивал от души.

Многие годы Татьяна Станиславовна трудилась в их институте ученым секретарем. Бездетная дама. Я у нее не первый и не второй, но теперь уж послед­ний. Сметали нас с нею суровой ниткой. А врозь жили бы душа в душу — в девять «здравствуйте», в восемнадцать «до свидания».

Пробка ползла мимо сталинских домов с правильной экскурсионной скоростью, только дождь мешал ими любоваться. Что говорить, столица приоделась, обогнала народные массы.

Злачной на автомате включил радио.

— Пускай, пускай, говорит, — остановил спохватившегося аспиранта Владимир Иосифович. Эту станцию он слушал, но в последнее время вполуха. К теперешней власти и чувство не подберешь, одна тошнота, с коммунистами проще было — ненавидел их чистым сердцем.

— Владимир Иосифович, как Татьяна Станиславовна?

— Завтра выписывают.

— Значит, все хорошо?

— Хорошо. В двух местах перелом позвоночника.

— Кошмар, так она что, ходить не сможет? — Злачной выключил радио.

— Уже ходит. В корсете.

Да, за супругу грех не порадоваться, а за супруга не получается. Мутная жалость к себе вышла наружу раздражением.

— Хотите знать, кто ее спаситель? Думаете, врач? Заблуждаетесь — дворник, таджик, считай персиянин. — Злачной этой историей уже пару раз насладился, но для порядка изобразил на лице удивление. — Рахмат ее спас, а не ваша медицина, моя, к сожалению, вам по врачам рано ходить. Помните, неделю меня не было, когда Татьяна Станиславовна шейку бедра сломала. Ей заменили сустав и буквально на второй день подняли. А толку-то что, ходить почти не может, дома с кровати упала, потом, извините, с унитаза. Пришлось Рахмата звать. Я ему приплачиваю, когда подвинуть надо, перенести что-то тяжелое. Он ее всунул в такси, довезли до поликлиники, там, слава богу, коляски под паспорт дают.

— А чего скорую не вызвали?

— Вызывали, и не раз, они смотрят, щупают, ничего не находят — велят к хирургу. Короче, Рахмат закатывает Татьяну в кабинет — там везде ступеньки, моих сил не хватает.  Врач не смотрит, велит сразу на рентген. Везем, затаскиваем на стол. Опять к эскулапу. На снимке все чисто. Он поднимается, в смысле, пожалуйте на выход. Я промямлил: «Но ходить-то она не может». «Это все от головы, нужно к невропатологу, у эндокринолога провериться, вам терапевт все распишет». «Помилуйте, мне за восемьдесят, не могу я ее по кабинетам возить». «Повторяю, терапевт вам все распишет, если надо, положит». Я поднял глаза на Рахмата, мол, гонят. Он вроде не слушал, что говорят, а тут вдруг раздалось: «Вы не врач для человек, вы врач для одной нога». Что вы думаете, этот господин напрягся, сел, написал на бумажке, сунул мне — «На рентген, позвоночник просветят». Снова пришлось ее на стол затаскивать. Он глянул на снимок и, пряча от меня глаза, вызвал скорую. Двойной перелом позвоночника.

— А таджик что?

— Ну я ему добавил прилично.

Сказал и почувствовал к себе отвращение. В груди защемило, и чуткий Злачной поспешил переключить разговор на свою защиту.

— Семнадцатое, это следующая пятница, в двенадцать. Отец в одиннадцать пришлет за вами машину.

Владимир Иосифович гордость имел, поэтому согласие дал на болгарский манер, покрутив головой из стороны в сторону.

— Владимир Иосифович, ну не надо вам на метро, и после банкета вас домой отвезут.

Ливень знай себе приплясывал на крыше лимузина. Какой-то кругом винегрет из демократии — это сиденье кремовой кожи подо мной, этот ползущий справа ржавый жигуль, этот доктор наук на шестнадцати квадратных метрах пополам с женой, этот без пяти минут кандидат в позолоченной клетке; ну это я зря.

— При чем тут метро, — отрезал Владимир Иосифович, — я такси вызову.

— Зачем вы так, пожалейте, и отца тоже. Не каждый же день защита.

Ливень разом смолк. Подъехали к дому, блочному, так и не нашедшему себе места на шкале красота — уродство. Владимир Иосифович спустил на асфальт обе ноги, помог себе руками и воздвигся.

— Выступление проговорите на магнитофон, иначе не уложитесь.

К подъезду провожать старика Злачной не стал, он ничего, молодцом. Смешно, магнитофонами уже лет двадцать не пользуются.

Лифт привез на второй этаж. Теперь мне что второй, что десятый. Нет, не на двоих эта однушка была куплена, не на двоих. Шестнадцать квадратов, потолок два пятьдесят, а в сталинке три с полтиной, есть разница. Таня, как расписались, въехала сразу на полные сутки — завязала с работой. А первоходка не здесь случилась. Отгуляли в институте не помню что, за полночь стали разъезжаться. Вызвал такси — «Подвезите Татьяну Станиславовну, вам по дороге». Какое по дороге, но никуда не денешься. Трудно понять, зачем сотрудники это затеяли, — научный интерес, что ли: соединить разнородное и посмотреть, что получится. Привычки жить без жены я еще не нагулял — может, это сработало. Таксист довез — крюк немалый, — вылезла и говорит (а в машине все только про работу): «Может, загляните, чаю попьем». Я и поплелся, а квартира на седьмом этаже, из нее и Подколесину в окно не выпрыгнуть. Напористая, но не большая мастерица сырые дрова разжигать. Сижу, как суслик, с прямой спиной, и тянет в норку. Но тут она меня честностью взяла: «Вижу, я вам не нравлюсь». Как на такое ответишь, и что-то во мне перещелкнуло — за сорок, а фигура не оплыла, женственность проглядывает. Ну и пошел процесс, только криво, а тогда еще и смешно. В самый момент ее старенький пуделек от нервности вспрыгнул мне на спину и давай когтить. Она снизу стала его сгонять, ну и я, ха-ха, согнался. Да нет, первое время все неплохо шло.

Владимир Иосифович избавился от галстука, сел. Киргизка вчера хорошо убрала, в машине все перестирано, осталось в магазин сходить. Ну, это завтра. Таня все пилит, что я одну нарезку в больницу ношу. Армянке на соседней койке муж то долму принесет, то кебаб. Полная такая женщина, всех угощает. Детей с внуками не перечтешь, толпой заявятся, она всех перецелует и мужа тоже, он у нее за сына. Между прочим, с высшим образованием, а в Москве бордюр кладет. Интересно, у кого первого в инситуте родилась мысль нас обженить?

Прямо перед окном на дереве красовалась бурая тряпка, вчера ее не было. Владимир Иосифович вышел на балкон, но рукой не достанешь. Взял щетку на палке. Тянулся, тянулся — голова загудела, щетку упустил, и она тоже застряла в ветках. Прошлый год был урожайным, сначала шизофреничка сиганула, тоже застряла в ветвях, ее уже бездыханную оттуда снимали, потом наркоман с одиннадцатого этажа.

— Третий пошел, — приказал себе Владимир Иосифович и ухмыльнулся: низко, да и земля внизу рыхлая.

А Татьяна Станиславовна была на подъеме. Почти месяц пролежала, седина вылезла сантиметра на три. Ничего, завтра закрашу. Лицо разгладилось, а было ужас какое. Конечно, до конца теперь в корсете ходить, ну и ладно, зато без боли. Все утро она заглядывала в ординаторскую, но хирург был на операции. Вложила для него в конверт сколько положено. У Вовы все навыворот, без меня в магазине лишнего не купит, а здесь — это не гонорар, а чаевые, добавь столько же. С чего добавлять, молодой парень, приятный, но резать меня не пришлось, наблюдать наблюдал. Все, завтра домой. Залежалась, вчера еще бомжиху привезли. Вымыть-то вымыли, а когти на ногах аж загибаются — ну чистая медведица и храпит. Толпа армян от мала до велика набилась в палату. Снова нанесли, будет раздавать, только у них все очень перченое. Армяне не московские и говорят на своем, тянут в столицу друг дружку. Сама женщина ничего, приятная, Вову в армяне записала, у него и правда чернявость проглядывает. Сюда все равно на метро приедет. Ведь еле ноги таскает, говорю: «закажи такси в обе стороны» — нет, только обратно. Его и раньше в такси не засунешь, а хорошо получал. И дальше бы получал, пусть не столько, его ж никто не выпихивал — «все, я теперь не работник» — как будто мало им наработал. Табличка «выход» в конце коридора проявляла нетерпение. Ладно, с моей квартиры капает, плюс моя пенсия, он свою несколько лет не снимал, один только раз на мои зубы. Подошло время обеда. Татьяна Станиславовна вернулась в палату, вооружилась ложкой с кружкой.

А Владимир Иосифович спал плохо, с утра как будто кто-то изнутри давил на глазные яблоки, все из-за этой тряпки за окном. Поставил воду, запустил туда яйцо. Ждал полторы минуты, чтоб всмятку, как тот, сиганувший с одиннадцатого этажа. Рано, хорошо если к двенадцати, выпишут. Однако стал готовить пиджак к парадному выходу. Разложил по карманам бумажник, ключи, носовой платок, свои таблетки. Ненавидит она этот пиджак, на работу пожалуйста, а когда с нею велит другой с отливом, ею же купленный. Ничего, потерпит, не то чтобы трудно было дышать, но нет-нет, да перехватывало, как удавкой. Висельнику хорошо, дернулся раз другой — и все. Владимир Иосифович присел в прихожей — узел для удавки такой же, как для рыболовного крючка, отец научил. Потолок два пятьдесят, минус моих метр восемьдесят два, теперь уже и восьмидесяти нет. Полметра на веревку, не меньше. Крюк у люстры — сантиметров десять. Нет, так я носками до пола буду доставать. Стану как балерина пуантами семенить. Владимир Иосифович вставил рожок в ботинок, пропихнул пятку и взял перерыв. Армянину, который бордюр кладет, позавидуешь, он в семье, а я в браке. Вторая пятка заупрямилась — время на ходу высадило пассажира и продолжило движение.