Об авторе | Игорь Леонидович Волгин родился в 1942 году в Молотове (Перми). Поэт, прозаик, историк литературы, телеведущий. Президент Фонда Достоевского, заслуженный профессор МГУ, профессор Литературного института, академик РАЕН. Основатель и бессменный руководитель литературной студии МГУ «Луч» (с 1968 г.). Автор широко известных историко-литературных исследований, в том числе посвященных Достоевскому и его эпохе. Лауреат многих литературных и научных премий — как отечественных, так и международных. Автор шести поэтических книг. Предыдущая стихотворная публикация в «Знамени» — «Сквозь времени враньё» (№ 9, 2022). Живет в Москве.

Игорь Волгин

Какие грезились нам дали…

* * *

Какие грезились нам дали,

какие кущи!
С какою радостию ждали
мы день грядущий!

И нас, как будто привечаем
самой Минервой,
застал за водкой иль за чаем
век двадцать первый.

И мнилось, что уже вчерашни
братки и орки.
…Но в одночасье рухнут башни:
сперва — в Нью-Йорке.

И оказалось, что не деза,
когда без разниц
палит девчонка из обреза
в своих соклассниц.

Когда спешит защитник сирот
переобуться
и вырезает, словно Ирод,
мальцов кибуца.

Глядишь — на море и на тверди
всё дольше ночи,
а миг от жизни и до смерти —
он всё короче.

Одной повиты пуповиной,
в сей промежуток
Россия бьётся с Украиной.
Сценарий жуток.

 Земное благо так далёко,
 как в небе — Вега.
…Так что же нам просить у Бога
 в стенаньях века?

О мире молит местный житель
сил на пределе.
— Но тут, — вздыхает Вседержитель,—
Я не при деле.

Зачем уселись вы, как дети,
в чужие сани?
И быть или не быть на свете —
решайте сами.

* * *

Небольшого звания и чина,
не Тургенев и не Пастернак,
я под вечер выпью капучино
и пойму, что всё идёт не так.

Что бурьяном заросла беседка,
что со мною власть — через губу,
что строчит убогая соседка
день и ночь доносы в ГПУ.

И меня, приладив щит Олегов
на моих поверженных вратах,
мытарь Росимущества — Калеков
жучит не за совесть, а за страх.

Я вручу им розы и левкои,
я скажу, что нету их родней,
лишь бы вы оставили в покое,
то, чем жив я на исходе дней.

Чтобы только вырос мой ребёнок
без неправды на своём веку,
чтоб хватило у меня силёнок
дописать последнюю строку.

Ну, а после, как уж ни крути там,
размещайте без обиняков
постранично, в комментах, петитом
ваш мандёж под каждым из стихов.

* * *

Чтоб избежал ты кругов преисподней,

мать и отец перед сенью Господней

вместе предстали — и молят они:

— Господи, несколько повремени!

— Ладно, — устало вздыхает Всевышний, —

ваша заява не выглядит лишней.

Вашему чаду, что жил не в струю,

Я ПМЖ уготовлю в раю.

— Нет, — восклицают родители хором, —

пусть мы потужим за райским забором,

пусть потоскуем от сына вдали,

дни ему только земные продли!

— Быть по сему, — отвечает Создатель, —

сын ваш и впрямь записной прихлебатель.

Коли погряз он в разврате и зле,

пусть погуляет на грешной земле.

Плачут от счастья родителя оба,

что хоть на миг отступил ты от гроба,

и что для них не кончается вдруг

время блаженное смертных разлук.

* * *

Если бы мог ты проведать заранее

всё про старение и про умирание —

неутешительный зная ответ,

ты бы решился явиться на свет?

Что понапрасну судить да рядиться!

Проще бы было совсем не родиться.

Иначе, кровь проливая да пот,

не оберёшься излишних хлопот.

Чем пребывать к бытию пригвождённым —

лучше упиться собой нерождённым:

сколько бы в мире ни минуло дён,

он не допетрит, что ты не рождён.

Смертных сограждан судьбу как ни мерьте,

всем, хоть умри, угрожает бессмертье.

Только намаешься с ним заодно.

Друг мой! К чему тебе это кино?

* * *

— Ты меня не любишь совершенно, —

мне сказала женщина одна, —

для тебя мила и совершенна

лишь твоя законная жена.

— Мне не по душе твоя подруга

на неё я больше не взгляну! —

так моя промолвила супруга,

поглядев на женщину одну.

Что же делать? Если люди — братья,

к ним ко всем я б руки распростёр.

Но сначала заключу в объятья

всех моих неназванных сестёр.

По сердцу мне даже их пороки ­—

те, что нас волнуют искони.

Как, однако, были б одиноки

все, что так случилось, не они.

* * *

Я жизнь провёл в борьбе.
Но, впрочем, для порядку
пора бы о себе
поведать правду-матку.

Я прост, как рваный рубль.
Цена мне — три копейки.
И как меня ни гугль —
в остатке лишь ремейки.

Как личность я зачах!
Мои таланты вянут!
Я даже в соцсетях
ни разу не помянут!

Где взять для сердца жгут?
Кто свет в окошке врубит?
Нигде меня не ждут.
Никто меня не любит.

Я испытать бы рад
отрадные моменты.
Но треть моих зарплат
идёт на алименты.

Чтоб вдруг не помереть,
я трачусь на аптеки.
 А остальную треть
сжирают ипотеки!

Итак, я нищеброд,
а вовсе не воитель.
Мне в дверь стучит урод —
судебный исполнитель.

И, страстью сожжена,
как подданный к монарху,
четвёртая жена
уходит к олигарху.

Я к Богу, наконец,
подался лучшей частью.
Но мя святой отец
не допустил к причастью.

Где правда? Где мой нал?
Игра идёт к финалу.
Мне светит криминал.
Отдамся ж криминалу!

Теперь моя родня —
карманники да урки.
Спасайтесь от меня
в безлюдном переулке,

где, хлопнув по плечу
мужчину или даму,
я силой им всучу
последнюю пижаму.

Триптих

1.

Я пиит невеликий,

но местами неплох.

Я на остров Маврикий

не уеду, как лох.

Я не требую мани ж,

как иной нувориш.

И меня не заманишь

ни в Нью-Йорк, ни в Париж.

На меху ли, на вате ль

нам не гож Мопассан,

ибо лучший писатель,

несомненно, я сам.

И не надо оваций!

Я всегда на коне,

что велит оставаться

в Переделкине  — мне.

2.

Мы суровы, не спорьте,

но к благам не мертвы.

…На турецком курорте

плещет море жратвы.

Без излишних прелюдий

предлагается снедь.

От таких разноблюдий

неслабо обалдеть.

(Чаю, даже комсорги

из далёких Мытищ

были б в тайном восторге

от таких вкуснотищ).

Разноцветье салатов,

гастрономии смог.

Это сам бы Довлатов

описать бы не смог.

И желудков отрада,

благодати венец —

лещ, белуга, дорадо —

в общем, полный тунец.

К вящей зависти предков

современная жесть —

эти горы объедков,

коих можно доесть,

дожевать за убитых

или взятых в полон.

Впрочем, обществу сытых

мой смиренный поклон.

…Но вчера, как непруху

или некий застой,

я приметил старуху

над тарелкой пустой.

Можно вылизать ложку,

только что за дела,

чтоб последнюю крошку

добирать со стола?

И сидеть у ограды,

где витает весь день

неизбывной блокады

полудетская тень.

Отблеск зимнего неба,

ветер, бьющий в висок.

И пайкового хлеба

невеликий кусок.

…Но отнюдь не пуристы

и не жертвы ЕГЭ,

здесь кайфуют туристы

из страны ФРГ.

Держат деток в охапку,

не тужа ни о ком,

и забавную бабку

угощают пивком.

Значит, впрямь, у народца

всё путём и т.д.

И друзья, как ведётся,

познаются в Сиде*.

Ибо мнится, что скоро,

если Бог не зассыт,

этот мир до упора

будет весел и сыт.

Только сдать бы под роспись,

не считаясь с трудом,

старушенцию — в хоспис,

а поэтов  — в дурдом.

* Имеется ввиду курорт Сиде в Турции, где происходит действие стихотворения

3.

АЗ я знаю и БУКИ,

Даже ВЕДИ чуток.

Я пасусь в Фейсбуке*,

обживаю Тик-ток.

Мне не выпить в отрубе

сто и более грамм.

Я все ночи — в Ютубе,

я все дни — в Инстаграм**.

Хоть в интимнейшем акте

я не так уж и спор,

но с любимой ВКонтакте

поддержу разговор.

И изрядную сумму,

как бесписьменный тать,

подзайму я по Зуму,

чтоб вовек не отдать.

Мир как тангенс-котангенс —

непоняток не счесть.

Лишь ответствует Яндекс,

кто ты в сущности есть.

И, тоскуя по углю

в неотверстой груди,

я тихонько погуглю —

как прожить без АйТи.

* Деятельность Фейсбука запрещена в РФ.

** Деятельность Инстаграма запрещена в РФ.

Написанное в день ухода Бахыта Кенжеева

Я пережил своих учителей,
их одобренья пламенные клики,
и то, что не становятся светлей
с годами их насупленные лики.

Я пережил товарищей — и без
тех, что со мной пригубливали кубок,
вся жизнь моя мерещится, как лес,
внезапно поредевший от порубок.

…Но вот уже мои ученики —
те, что меня и лучше, и моложе,
не изменив ни буквы, ни строки,
уходят в ночь, знакомую до дрожи.

И некому с мимозою в горсти,
с усмешкою двусмысленной, но милой,
меня вспомянуть и произнести
хоть пару слов над будущей могилой.

                                                       26 июня 2024

* * *

Снова детство мне снится —

как в дуду я дудю.

…Но болит поясница —

очевидно, к дождю.

Разноликие годы

отошли не спеша,

И в предвестье свободы

замирает душа.

Непогодой гонимый,

не цветёт иван-чай.

И когда-то любимой

говорю я: «Прощай!»

Всё, что сердца касалось,

отряслось от корост.

Мир, как вдруг оказалось,

удивительно прост.

Нету в баснях морали.

Смысл гол, как Адам.

И вообще не пора ли

заплатить по счетам?

И, как тайному другу,

там, где свержена мгла,

сжать Господнюю руку,

что тебя берегла.