Об авторе | Александр Семенович Кушнер (14 сентября 1936 года, Ленинград) — русский поэт. Автор около 50 сборников стихов и ряда статей о классической и современной русской поэзии, собранных в семи книгах. Член редколлегий журналов «Звезда», «Контрапункт». Государственная премия Российской Федерации (1995), премия «Северная Пальмира» (1995), Пушкинская премия фонда А. Тёпфера (1998), Пушкинская премия Российской Федерации (2001), Царскосельская художественная премия (2004), премия «Поэт» (2005), китайская литературная премия «Золотая тибетская антилопа» (2015). Предыдущие публикации в журнале «Знамя» — «И вино, и вода, и гора с облаками…» (№ 2, 2020); «Мне хватает и собственной грусти» (№ 11, 2020); «Прибавление света» (№ 6, 2021); «Из года в год цветут шиповник и жасмин» (№ 2, 2022); «Воздушный замок» (№ 8, 2023); «Неизвестному другу» (№ 3, 2024).

Александр Кушнер

Не сбиваясь на рассказ

* * *

На окне я задёрнул гардину,

Чтобы солнце глаза не слепило,

Но задёрнул лишь наполовину,

Чтобы всё-таки солнечно было.

Наши жесты, поступки, движенья

Невзначай выполняют заданье,

Как бы не придавая значенья

Ему слишком — в своё оправданье.

На столе моём в общей тетради

Две-три рифмы и несколько строчек.

За гардиной сижу, как в засаде,

Но легко разбираю свой почерк.

Вряд ли в Солнечной нашей системе

Обошёлся б я без занавески.

Вот такое, увы, мелкотемье,

Как сказал бы мне критик советский.

* * *

Знакомая улица вдруг

Покажется мне незнакомой.

И даже какой-то испуг

Почувствую, ею влекомый.

Где видел я эти дома,

Тот с эркером, этот с балконом?

И как хороша бахрома

Листвы в её сквере зелёном!

Вот радость — случайно взглянуть

На мир и увидеть иначе

И видимость мира, и суть,

Которую жизнь от нас прячет.

Не слишком ли много затей,

Забот в ней, и дел, и досады?

Насколько же взор наш умней,

Чем все наши мысли и взгляды!

* * *

Чем не был бы занят теперь, озабочен,

Я помню о тех, кто в бою погибают.

А Музы помалкивают, между прочим,

Так велено им — и они это знают.

И ямб ни к чему, амфибрахий не нужен,

И можно ли тучкой вдали любоваться?

Мне раненых жаль: кто в крови, кто контужен,

Представь, каково без руки оказаться.

Но Муза моя, нарушая молчанье,

Приходит ко мне, вопреки уговору,

Алкея, Катулла в своё оправданье

Приводит, Горация, прячась за штору.

— Не прячься, — прошу: не смущался же Пушкин

Домашних, дорожных, любовных сюжетов,

Хотя к его имени именно пушки

Тянулись в обход воевавших поэтов.

* * *

Французский эссеист сказал, что острослов

Не может быть, увы, хорошим человеком.

И согласиться с ним я, кажется, готов,

И более того, лесам, лугам и рекам,

Заманчивой красе их, полной тишины,

Должно быть, ни к чему усердье острослова,

Так призрачны они и так удалены

От едкого всего, а главное, смешного.

И всё же в остром мы нуждаемся словце

И острым дорожим и мнением, и зреньем.

И бедный острослов меняется в лице,

Читая о себе, что он под подозреньем,

Ведь есть же и осот, и хвощ, и остролист,

И ранка на руке не заживает долго.

И разве не колюч французский эссеист?

Он высится, как дуб, а колется, как ёлка.

* * *

Юмористы подвержены мрачности и меланхолии,

Шутки их — это способ спастись и тоски избежать.

Вспомни Свифта и Гоголя, Зощенко вспомни тем более,

Он о мрачности целую книгу сумел написать.

Интересно, что крайности сходятся: мрак и сияние.

Что всего удивительней в этой угрюмости? Смех.

Я смеяться почти не умею. Себе в оправдание

Привести мог бы список поэтов, едва ли не всех.

Можно ль Блока представить смеющимся? Не получается.

Баратынского, Тютчева? Нет, ни за что, никогда.

Тем сильнее в стихах у них утром заря разгорается,

Тем призывней и ярче сверкает ночами звезда.

И торопится жизнь, и весна пролетает стремительно,

А зимой за окном вьётся снег, не такой, как у всех!

И чудесно, и страшно, и странно, и всё относительно.

Где тут смерть, где любовь, где надежда? Какой уж тут смех!

* * *

Понимаю, жизнь моя

Быть могла б совсем другой,

Появись на свете я

В Вене или за Окой.

Или лет на пятьдесят

Старше будь, моложе будь,

Был бы этому я рад,

Выходя на новый путь?

Мог бы я себя узнать?

Стал бы я себе чужим?

Я ж не куст, чтоб зацветать

Тем же цветом голубым.

И с подсказкой этих строк,

Не сбиваясь на рассказ,

Случай — вот кто Царь и Бог, —

Это понял я сейчас.

* * *

А где же бог дождя? Его у греков не было.

Бог снега тоже им не нужен был, зачем?

Для грека ничего нет более нелепого:

При чём тут снег, его в Афинах нет совсем.

Теперь представь себе в России многобожество,

Бог снега был бы столь же важен, как Гермес

Или Гефест. Смотри, смотри, какое множество

Снежинок вьётся, с зимних падая небес.

А вспомни Летний сад, его нагие статуи

Всё лето под листвой белеют, как сугроб,

Пришельцы с юга к нам, нездешние, опрятные.

Чудесный парадокс, наигранный озноб.

* * *

Кроме той любви, что все мы знаем,

Есть любовь и к улице, и к дому,

К тем стихам, которые читаем,

Но не так, как чтец, а по-другому,

Есть любовь к Неве с её гранитом

И любовь к безвестной сельской речке

И над ней склонившимся ракитам,

Есть любовь к собаке и овечке.

Что, к овечке? Да, и к ней, лохматой,

Кажется, отбившейся от стада.

Кто-то свыше, тайный наш вожатый,

Говорит: Всё верно, так и надо,

А иначе в жёстком этом мире

Жизнь, поверь, была бы невозможна,

И смотреть на вещи надо шире,

Смело надо жить и осторожно.