|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Как прекрасна была эта жизнь
Влада Баронец. Слова прощения. — Алматы: Дактиль, 2024.
Дебютная поэтическая книга Влады Баронец — о языке, его ткани, структурах, границах, происхождении.
В книге четыре части. Первая, «Дорогие же», погружает читателя в мир, знакомый любому выросшему в советском или постсоветском пространстве. На первый взгляд ставить рядом постсоветское и советское — идея так себе, но в контексте жизни «маленького человека», излюбленного персонажа русской литературы, между первым и вторым нет существенной разницы: трудная жизнь, суровый климат, далекие расстояния.
на лавках прибывающие
на железных стульях
библиотекарши
музейные работницы
козлята и цыплята малые
едят из термоса
бегут в девятый вагон
Мир книги — маленькое, родное, знакомое в каждой детали. Вечный «первый этаж России», дробная жизнь, тусклый питерский, псковский, рязанский свет. Все без блеска, яркости, эпатажа, чрезмерности. Эти стихи чувствуешь кожей, потому что сам вырос из дворов, расположенных между серыми пятиэтажками.
«Старики, домохозяйки, школьники, прохожие странники»… Тема «маленькости», набившая оскомину со времен Чехова и Куприна. Но книга получилась интересная.
Яркая индивидуальность автора, совокупность ее особенных практик обеспечивается приемом, который сродни технике живописи Вермеера. Картины последнего сюжетно не отличаются от остальных малых голландцев: дамы у окна, служанки, солдаты, кувшины, ковры, карты... но он умело чередует четкие грани цветовых переходов с тонкими лессировками, а глаз так устроен, что цепляется за эту разность, стараясь четче все разглядеть и запомнить. Переход между четкостью и размытостью образов и словесных конструкций характерен и для стихов Баронец. Поэт заставляет нас напрячь внутреннее зрение и слух, чтобы удержать в сознании возникающие ассоциативные картины.
Внутренняя работа обеспечивает читателю мгновенное сродство к ее поэзии:
шерстяного платка лицо
снег утепленных плеч
три четыре часа
в разные стороны
на себе проверять
чай или чай
страх или страх
внутри фонаря
Да сколько же можно эксплуатировать образ травмы, о которой не писал только ленивый, осталось ли тут что-то недосказанное и неужели нет других тем? Но стихи Баронец свободны от соблазна ставить травму, общественную, личную ли, в центр творческих изысканий. Автору удается говорить об общих идеях современности и недавнего прошлого, не посыпая ран солью, не концентрируясь на плохом и жалком — но и не умалчивая этого. Стихи Влады — в том числе и просто хорошо взятая нота, обеспечивающая присутствующую в них гармонию.
Последнее стихотворение первой части выводит восприятие бытийных подробностей, мелкую жизнь брейгелевских персонажей на новый, более масштабный уровень:
геология станет
главной наукой
слой осадочных горных пород
в них различают
рыб живших в этих краях
сверканье веранды
жившего в этих краях
композитора с сыном
<…>
преимущество геологии
в чувстве покоя
только так можно увидеть
что получилось
отсеяв крики выстрелы
крыши двери
различить как прекрасна
была эта жизнь
Уже не с высоты первого этажа, а гораздо выше, с уровня полета птиц, условной сороки из «Охотников на снегу», автор повествует о том, как из «малых сих» складываются огромные слои эпох, и кропотливая, мелкая бытовая жизнь всех предыдущих стихотворений спрессовывается в общую историю человечества.
Искусствовед Макс Фридлендер говорил о способности старых мастеров сочетать в своем творчестве свойства и микроскопа, и телескопа. Не так ли меняет фокусировку в трехмерном мире и Баронец? Немногие в современной словесности умеют делать это хорошо. Баронец — умеет.
Вторая часть, «Азбука», — представление развития второй сигнальной системы, языка как такового. Тринадцать уроков — время, за которое человек учится говорить:
лиса ловила ворон
нельзя
корова ест траву
нельзя
пруст нельзя джойс нельзя
хармс иностранных слов
мир нельзя *** нельзя
я нельзя.
нельзя.
В режиме реального времени мы видим переход от молчания к звукам, затем к буквам и словам. Параллельно эти уроки снова учат нас молчанию — уже совершенно другому, молчанию как антиречи, осознанной необходимости взрослого человека.
Эта часть — о человеческом свойстве знать, что и когда можно или нельзя говорить, о свойстве некоторых особенных людей говорить именно тогда, когда молчит большинство, и о том, чего могут стоить такие слова. Нельзя, «не болтай!» — говорит нам плакат о правилах, но человек продолжает говорить, делая усилие над собой, и это лучшая иллюстрация важного свойства, не сколько речевого, сколько общечеловеческого.
И снова, как в первой части, мы видим изменение фокусировки. Касается оно уже параметров функциональных, влияющих на качественные характеристики речи. Усложняясь, речь усложняет жизнь, раскрывая ее в разнообразии и полноте.
Часть третья, «И сказал Андрей» — с одной стороны, продолжает первую, где масштабирование произошло, и авторская позиция обеспечивает нам взгляд уже с уровня народов, племен, сообществ людей:
чудь меря мурома
черемисы мордва
пермь печера ямь литва
варяги шведы
норманны готы андрей
готы англы волохи венецианцы фряги
и еще такие кудрявынькые
С другой стороны, стихи этой, условно исторической части можно воспринять как синтез первой и второй: хорошо читаемые страницы истории сопрягаются здесь с историей языковой. Вкрапления из былин, сказаний, житийной литературы здесь — основа стихотворной ткани:
велика бо бываетъ полза
от ученья книжно
се бо суть ръ
аще бо
рекохом [разрыв документа с реальностью]
Попытка такого синтеза не нова. Подражательство древним, осмысление историко-культурных аспектов через призму обширного поля русской литературы давно стали общим местом. Но немногим удавалось делать это вдумчиво и со вкусом. Припоминаю лишь одну, вышедшую несколько лет назад поэтическую книгу столь же высокого уровня, построенную на схожих принципах ретроспективного взгляда попытку осмысления дня сегодняшнего — «Не пытайтесь покинуть» Геннадия Каневского. Тем ценнее этот совсем свежий пример.
Четвертая часть, «Желаю здоровья» — возвращение к началу, новый виток обращения к теме маленьких людей, вещей и дел. Автор создает речевое поле, где каждый узнает разговоры родственников, соседей по дому, парте, очереди, транспорту...
желаю здоровья и снова здоровья
синеглазка моя и учись на отлично
руль удержать в загорелых руках
крепкого брака она у тебя егоза
и снова здоровья
В переложении автора эта речь становится сложной, объемной. Разобрав на части бытовой белый шум, поэт пересобирает его, создавая гораздо более развитые в художественном отношении конструкции — пример поэтического языка самого высокого качества.
Общее впечатление от книги молодого поэта — точное владение мастерством, вдумчивость, эластичность языковых границ. Это не может не радовать.
Елена Генерозова
|
