Об авторе | Павел Алексеевич Пономарев (27.08.1997, Лебедянь Липецкой области) — окончил факультет журналистики Воронежского государственного университета. Редактор информационно-аналитического отдела газеты «Лебедянские вести». Работал редактором отдела нон-фикшн сетевого журнала «Лиterraтура», главным редактором газеты «Воронежский университет». Участник форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, зимней Школы поэзии при Международном фестивале искусств под руководством Юрия Башмета в Сочи. Автор книги публицистики «Со-бытие. Дневник молодого человека» (2020). Стихи и эссе публиковались в журналах «Юность», «Сибирские огни», «Подъём» и др. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 4, 2023.

Павел Пономарев

«Смотрел на него и утешался…»

Икона Павла

1.  Когда я был маленький,

бабушка показывала

на самую большую и дорогую икону в своём доме

и говорила:

«Это Павел.

Тебя в честь него назвали.

Когда ты женишься, я тебе её подарю».

Икона была в стиле реализма,

начала прошлого века,

совсем не похожая на икону.

Это, скорее, была картина:

молодой человек

со сложенными на груди руками,

с русыми вьющимися волосами

с пробором посередине

и с клинышком бородой

поднял к небу глаза, а на небе

стоят (слева направо)

Митрофан Воронежский, Николай Чудотворец,

Богородица (посередине) — в красно-синем, с покровом в руках,

Иоанн Богослов и Тихон Задонский.

За спиной у человека —

берег, лодка, река.

За рекой — белая церковь.

Икона написана маслом

на трёх досках, соединённых

грубо сделанной деревянной рамой,

внутри которой,

уже на самой иконе —

другая рама, искусственная,

из эмали и разноцветных камешков.

Как попала она в дом к моим дедушке и бабушке,

я не знаю.

2.  Бабушка с дедушкой умерли.

Я не женился.

Икону

родители перевезли в наш дом,

когда продали дом бабушки и дедушки.

Я теперь сплю под ней:

огромная, как полотно Васнецова,

она висит в деревянном (килограммов десять) киоте,

который изготовил местный мастер.

3.  В мастерскую к нему

я носил её на руках, как ребёнка.

«Сколько стоит?» — спросил.

«Сколько дашь», — он ответил.

Заплатил тогда тыщу рублей,

помню я как сейчас.

За такую работу — копейки.

До сих пор за них стыдно.

4.  Когда мастер

высвободил икону из рамы,

которой весь прошлый век

зажата была

(правда, может, поэтому

и уцелела),

под ногами Павла

оказалась надпись

на церковнославянском

со ссылкой в западной нотации,

до этого скрытая рамой.

Умре отец его,                                                                              умер отец его —

и аки не умре:                                                                  и как будто не умирал,

подобна бо себе                                                                   ибо оставил по себе

остави по себе                                                                             подобного себе.

Во житии своем                                                                           при жизни своей

виде и возвеселися о нем                              он смотрел на него и утешался

и при кончине своей                                                             и при смерти своей

не оскорбися                                                                                      не опечалился.

(Премудр. Сирах. 30, 4-5.)                                                              (Сир. 30: 4, 5.)

5. Она висит под стеклом над моей кроватью,

так что если во сне упадёт,

то придавит.

Я просыпаюсь от мысли,

что мы с ним похожи.

Встаю на кровать,

приближаюсь к иконе

и читаю

слева и справа от его нимба:

«Св. муч. Павел».

Это — не Павел-апостол.

Это — святой мученик Павел Русский.

6.   Он жил в семнадцатом веке

и юношей попал в плен к татарам

и был продан в рабство в Константинополь.

Кто-то выкупил его,

и он остался там жить.

Женился на русской

в память о том, где родился.

Как-то раз возле церкви

с ним случился припадок

(падучая, эпилепсия),

во время которого

он закричал проходившим вблизи янычарам:

«Я — мусульманин!»

Янычары подумали,

что христиане насильно ведут Павла в церковь,

и рассказали об этом визирю.

Он приказал его освободить.

Но когда янычары вернулись,

Павел уже был в сознании.

«Я — христианин», —

стал он их уверять.

Но они в ответ пригрозили смертью.

Тогда жена Павла сказала:

«Не бойся — смерть тебя освободит, и ты

станешь святым. А я

буду счастлива стать женой мученика».

Её привязали к столбу и высекли плетью.

А Павлу приказали отречься от своей веры.

И когда он

не стал этого делать,

ему отрубили голову.

Было это в пятницу,

третьего апреля

одна тысяча шестьсот

восемьдесят третьего года.

7.  Бабушка, дедушка!

Вернитесь обратно,

в свой дом,

чтобы я

вышел из него

со своей невестой,

а вы

шли за нами

и несли икону святого Павла.

P.S. Дедушка дедушки

был в начале прошлого века

священником Свято-Покровской церкви.

Его расстреляли в тридцать седьмом, в Воронеже.

Говорят, я на него похож.

Смерть императора

Александр Данилович Меншиков —

взяточник и казнокрад.

И в последние годы Пётр

Александру Данилычу больше не рад.

А когда-то была пора:

«Алексашка — мой друг и брат».

Никому никогда так рад

не был он (кроме Франца Лефорта).

Мы, потешная детвора,

в Преображенском вместе росли —

Алексашку, мин херц, прости!

Император в предсмертной агонии бьётся,

созывая полки под Полтавой в бреду:

я полки за тобою, светлейший, веду —

лучше Меншикова не найти полководца,

лучше Карла Свейского не отыскать врага.

А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога.

Императору жить остаются часы.

Так останьтесь же, мысли, светлы, чисты:

не зови, Алексеич, к себе Алексашку —

не достоин он, пёс, твоей кормчей руки.

Сыну конюха и пирожнику

ни с лотка, государь, ни с руки

вместе с нами, склонившими парики

над одром твоим, в лоб тебя поцеловать.

Император пером по бумаге цара-

пает

и слова

         завещанья

                   выводит.

Вот стоите все здесь вы,

генералы и графы,

а фельдмаршала стоите,

Третьего Рима сенатские стоики?

Вам не в Питере, не в Москве сидеть —

Вам по-волчьи выть, по-медвежьи петь.

Вам ли флот и армию? Вам народ?

Вам державу со скипетром в рот!

Правый ус венценосного эпилептика начеку —

прошивает судорогой щеку,

и немеет плетью спадающая рука —

отложи завещание, Пётр, пока.

Император силится всё сказать —

но опять Полтава стоит в глазах.

Инородцем, предателем, братоубийцей

запорожский казак слывёт.

Император спит. Императору снится,

что к нему по Неве из весны плывёт

братец Иван,

брат Фёдор,

отец.

Вот и, кажется, всё — конец.

Киев, Рига, Баку, Дербент…

Где военной коллегии президент?

Где Шереметев?

                       Брюс,

                                Боур,

                                        Репнин?

Где генерал

Иван Бутурлин?

Но стоит у постели только,

опершись безнадёжной рукою на трость,

лейб-медик Лаврентий Блюментрост.

А тех, кто не умеет лечить,

остаётся в царском сортире мочить

по делу лекарей —

поделом лекарям!

И когда будут флаги все в гости к нам,

заори, прокричи,

пророкочи,

по Питерсбурху от боли великой рык.

Это Преображенской роты

бомбардир Пётр Михайлов —

генерал-поручик,

от красного флага адмирал —

помирал.

А Божией милостью

государь Пётр I Алексеевич Великий —

император и самодержец всероссийский,

Отец Отечества —

отныне и навсегда молчит:

от уретрита умре.

Отныне в Кронштадте не

увидеть ни одного

иноземного флага,

а тот, что свой —

и тот приспущен.

Да и какой он, по правде, свой?

Александр Сергеевич Пушкин

пишет поэму

про Ивана Степановича Мазепу,

но получается о другом.

Потом пишет про Медного всадника,

а получается про наводнение.

Так и я

хотел написать про Меншикова,

а получилось — о Петре.

И всё это только

чтобы в конце написать:

«Отдайте всё».