НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Конец света в отдельно взятой стране

Алексей Поляринов. Кадавры. — М.: Inspiria, 2024.

Новый роман писателя и эссеиста, финалиста премий «Большая книга», «НОС», автора книг «Риф», «Центр тяжести», «Почти два килограмма слов», «Ночная смена» Алексея Поляринова можно отнести к жанру антиутопии, постапокалипсиса. В кни­ге — Россия недалекого будущего. 2027 год. Почти 30 лет назад произошла катастрофа, после чего в разных местах стали появляться кадавры, «мортальные аномалии» — мертвые дети. Люди видят их из окон, слышат их «вой», изредка камеры видеона­блюдения фиксируют их легкое шевеление. Избавиться от детей-мертвецов не получается — при попытке их взорвать кадавры начинают производить соль в промышленных масштабах, в окрестностях засаливается почва, гибнет скот, становится непригодной пища. Чем сильнее воздействие, тем больше соли извергает кадавр.

Что это за аномалии? Откуда они взялись? Никто не знает. Главная героиня, Даша, ученая-антрополог, изучает их. Для этого она едет в Ростовскую область, оккупированную не столько Китаем, сколько живучим борщевиком, а также в Краснодар и родной Пятигорск. По местам аномалий с Дашей путешествует ее брат Матвей — ведет машину и помогает таскать тяжелое оборудование.

В антиутопиях и постапокалипсисе все обычно замешано на чувстве страха. В антиутопиях XX века («Мы» Замятина, «1984» Оруэлла) главное зло — тоталитарный режим, «старший брат», следящий за «младшим». В современной антиутопии писатели часто пугают читателя победой коварного искусственного интеллекта, порабощением человека техникой (например, «Кристина» Стивена Кинга). Автор же «Кадавров» идет по тому же пути, что и, скажем, Вера Богданова в книге «Павел Чжан и прочие речные твари»: Китай захватывает южные территории России, устанавливает свое господство. Но, в отличие от романа Богдановой, у Поляринова Китай не так страшен, как его малюют.

Как и в «Рифе», в новом романе не обошлось без секты. Теперь ее символы — икона с изображением святого с молотком и ритуальный гвоздь. Гвоздь — оберег, местные жители вбивают его в голову «дитятке», как кол в сердце вампира, чтобы не мучиться памятью о погибшем ребенке. О святом, вбившем гвоздь в голову собственной дочери-мертвецу, сектанты написали целое житие. Автор «Кадавров» ставит важный вопрос: помнить или нет? Вбить гвоздь или нет? Можно вбить — и забыть черты лица, не слышать голос. Но всегда ли забвение — правильный выбор?

Есть свой оберег и у Даши — песня. Слова песни она повторяет как заклинание (главное — не ошибиться!), это помогает выжить.

Всех героев романа связывает травма — у каждого своя, но в чем-то и общая: коллективная, историческая. Страшное прошлое страны давит на сознание живых: дети, погибшие в Беслане, война в Чечне.

Не отпускает и личная травма. Даша не может простить Матвея, бросившего ее в детстве. Неожиданно для себя спустя много лет она повторяет его поступок. Матвей же не может простить Дашу: ее всегда больше любила мать, на нее возлагалось больше надежд.

Душевную боль Матвей глушит алкоголем и обжорством — съедает двадцать шампуров шашлыка, закусывает их раками, после чего ему становится еще хуже. Женщина, утопившая собственную дочь, тоже мучается чувством вины — приходит к кадавру и закутывает его потеплее, чтобы согреть.

Мертвый ребенок с покрытыми солью ресницами и волосами — символ памяти. Соляной столб, памятник личному горю. Не зря многие, отягченные печалью и чувством вины, не сумев разобраться с собственным прошлым, видят в кадаврах своих умерших родственников. Не зря мортальные аномалии выделяют именно соль — символ пролитых слез.

Читатель задохнулся бы под слоем соли и горя, если бы не добавленная ложка меда — юмор. Главы с номерами чередуются с главами без номера — в них, чтобы дать читателю перевести дух, Поляринов приводит список несуществующих книг несуществующих авторов, где якобы упоминаются мортальные аномалии. Упоминае­мые авторы вполне узнаваемы: Евгения Некрасова, Майя Кучерская… Так, упоминается книга Майи Лесковой «Будьте как дети» — сборник рассказов о священниках, каждый из которых переживает кризис веры, вызванный появлением мортальных аномалий.

В романе много аллюзий: к постапокалипсису Кормака Маккарти «Дорога», к роману Мишеля Уэльбека «Карта и территория». Читателю-интеллектуалу это до­ставит немало удовольствия.

Упоминание несуществующих авторов и издательств часто сопровождается актуальной ремаркой «признан иностранным агентом на территории РФ». Нежелательной организацией был объявлен и научно-исследовательский институт, где работала Даша. Среди узнаваемых примет нашего времени — и отношение к русским за границей: «А где не опасно? В Европе этой? — и все сильнее раздражаясь, стала, перебивая всех, в том числе саму себя, рассказывать историю о какой-то своей подруге, которая поехала то ли во Францию, то ли в Италию, и там ее отказались обслуживать в ресторане, едва услышав русскую речь».

Узнаваемые детали добавляют повествованию достоверности и, словно пластиковые бутылки из романа Водолазкина, показывают связь времен и связь вымысла с реальностью.

Композиция романа четкая: она состоит из роуд-муви Даши и Матвея на раздолбанном «самурае» и историй из их жизни. Каждая история важна для раскрытия идеи или характера героя. Но иногда Поляринов вводит в повествование мистиче­ские загадки, которым нет объяснения. Например, он так и не дал разгадку, кто соз­дал кадавров, почему у «дитяток» иногда два зрачка в одном глазу и одежда «без швов» — словно их «создатели» ваяли копию, не зная, каковы люди на самом деле. Непонятно, кем был старик-попрошайка, которого встретила Даша на автозаправке, почему у него в ране шевелились опарыши и он монотонно повторял одно и то же. Читатель не узнает, откуда прилетел камень, разбивший в «Ниве» стекло, — дорога была абсолютно пустая; почему Даша проснулась в гостинице с синяками, как будто ее кто-то избивал во сне...

В романе мелькает мысль: конец света — не что-то внезапное, а длительный процесс, сопровождающийся гражданскими войнами, репрессиями, катастрофами, сменой политического строя. Не зря место, куда все время возвращаются герои мысленно и физически, — развалины, заброшка. Это метафора, образ страны: «Россия была как будто законсервирована в собственном прошлом. То, что там, по ту сторону границы, казалось крахом, концом света, в России ощущалось как повседневность».

В финале сотрудники НИИ замуровывают мертвого ребенка в саркофаг и готовятся испытать новейшее оборудование для уничтожения кадавров. Сотрудник института нажимает на кнопку… это конец книги. Автор не сообщает, что будет дальше. Так он дает читателю возможность стать соавтором — домыслить самому. Но не потому ли, что здесь обрывается и жизнь? Представляется картина: земля белым-бела, покрыта, как снегом, слоем мертвой ядовитой соли.

Дарья Фомина