ПЕРЕУЧЕТ

Алексей Чипига

Уходя, не выключай за собой свет

Стихи о расставании и утрате в бумажной и электронной периодике 2023–2024 годов

Двузначность слова «уход» волнует. Мы говорим об уходе на работу из дома и обратно, об уходе из жизни, но и об уходе за больными. Видимо, зримое отсутствие предполагает узнавание присутствия в чем-то другом, пресловутое «весь я не умру» продолжает оказывать остающимся помощь. Легко найти в искусстве подтверждение этой заботе, да и сами искусство, культура — не что иное, как возрождение связи между теми, кто оставил великие книги, музыку, архитектуру, следы, в которые они не уместились целиком, и теми, кто вспоминает о них в непрерывной смене событий, вновь посвящая их ускользающему настоящему. Множество стихов, посвященных уходу, озаренному таинственным попечением, передали свой огонь нынешней русской поэзии, современность еще раз трагическим образом невольно дала слово вечному.

Проследить, с какими мотивами этот мотив переплетается сегодня, интересно для понимания происходящих перемен. Например, в подборке Ивана Клочкова «Архангельска не существует», опубликованной в № 4 журнала «на коленке» за 2024 год, мы видим череду то смешных, то тревожных словесных кадров, объединенных тем, что ушло. В стихотворении, давшем название подборке, — «Архангельска не существует», «человек в классическом костюме улетает в белом самолете покидает опустевший город». Тут мажорная интонация вместе с двумя эпитетами («классический», «белый») натыкается на «опустевший город». Мы понимаем: «классическое» должно дать ответ, и оно его дает:

Хорошо что я тебя оставил

Грустный белый город на могилах

Я тебя придумал и уехал

И теперь тебя не существует

Это похоже на разрушение безумным профессором своего создания, нарушившего главное условие договора (между прочим, вспоминается «городок, что я выдумал и заселил» Бориса Рыжего), однако тут нет зловещей нотки безумия; можно догадаться, созидание приравнивается к тому «не существует» внизу, которое видно под крылом самолета. Так тому и быть, однако город оказывается не вовсе опустевшим — в нем жалко девочку «в пустом аэропорте», с которой герой не знает что делать.

Подборка Клочкова вообще пронизана чувством острой нехватки ничегонеделания, счастливой беспечности, которая когда-то была и стала вдруг невозможной. Да и была ли беспечность беспечностью? Во всяком случае, есть ощущение, что остальные стихи подборки пытаются ответить на этот вопрос, исследуя части падающего самолета. Не лишено вероятности, что самолет падает, устремляясь на волю, о чем говорит и тоска девочки в торговом центре, а также места действия стихов Клочкова: они происходят то внутри, то снаружи помещений, их герои то не хотят покинуть дома («сегодня все заболели. Никто не пришел на работу»), то преодолевают расстояния, но в процессе оказывается, что это кто-то другой, возможно, один из призраков, которые «переходят дорогу на красный свет». Лицо человека служит посредником между внутренним и вне­ш­ним, что настраивает на обращение к Богу: «Господи, чье лицо смотрит в мое лицо? Это лицо Творца лица». Невозможно не вспомнить Аронзона: «все — лицо: лицо — Лицо, пыль — Лицо, слова — Лицо, все — Лицо. Его. Творца. Только сам Он без Лица». В обоих текстах видна увлекательная тавтология, поднимающая на новую высоту тайну курицы с яйцом, однако мы слышим успокоительную дневниковость, заданность Клочкова в сравнении с Аронзоном.. Может быть, именно такого рода заданность чувствует свой недостаток в этих стихах, оборачиваясь внутренне рифмованными признаниями «я не знаю что со мной случилось» — «я не знаю что случилось с миром».

«Уходя, не выключай за собой свет» — слышим мы уже голос другого поэта — Александра Моцара из № 22 журнала «Артикуляция» за 2024 год. Его подборка, названная характерно «Энтропия», действительно вызывает чувство плодотворного бессилия при предельной четкости высказывания и картинки. Во многом четкость достигается парадоксом: «человек это немного — несколько десятков лет или много — Микеланджело Буонаротти». Уход здесь благородный, неспешный, под стать классическим именам и размерам, разыгрывающий карту равновесия между суровыми максимами вроде «тьма — это неосмысленная бесконечность» и остающейся загадкой. Животная хтоническая бездна, которой в глаза посмотрели люди, бойня, сама делающая человека подобным буйволу, все-таки существует рядом с теми, для кого «мы как дважды два четыре».

В № 6 журнала «Звезда» за 2023 год Анастасия Скорикова примеряет уход на себя: «вспомнишь потом человека, когда он умрет. Лето, зима в феврале будут как-то двоиться. Пух тополиный летит или снег? Что за год? Крюков канал, девяностые, быль, небылица». Кажется, тебя окликает путешественник во времени, спрашивает, как куда-то пройти. И хочется ответить, что ты точно такой же путешественник, готовый ненароком обронить: «и в общем, неважно куда, важно то, что мы едем». Да, уходя (и возвращаясь) от того, что было намечено изначально. Все здесь кружится, как старая пластинка с секретом, вокруг привычных вещей, заводящих неведомо куда, которых иронически-патетично позвали на неведомую сцену. Так стихотворение «Пальто» начинается строками «какая все-таки лирическая вещь — пальто», дальше приходит память о тех, кто связал с ним речь, не в последнюю очередь поэтическую («Иванов — скучным посчитал не просто так: от смерти скрыться глупая попытка — полупальто — неполной жизни знак. С ненастьем и дождем влюбленный Пастернак связал, с печалью без убытка»). Энергичные тире, несомненно, здесь помогают проникнуться элегантным удивлением от множества ракурсов, что способен показать один-единственный предмет, а двоеточие щекочет чуткой деликатностью. Кончается же, как и подобает, как будто незначительным, но внятным признанием, в чем-то рифмующимся с «и я там был, мед-пиво пил» — «и я из шкафа достаю свое на свет — примерить: впору ли как прежде».

Впору ли пальто, размышления в связи с ним, а может быть, все вместе? Неподвижная вещь становится причиной движения смыслов, и она же хранится в шкафу, чтобы кто-нибудь сверил по ней себя с предыдущим опытом. Вспоминается Гоголь с его «Шинелью», «Портретом», «Носом», повестями, где незамеченные доселе сущности вторгаются в вещный мир, мстят за свое место в тени через героев. Но у Скориковой миссия вещи — объединять настоящее с прош­лым, быть проводником для вслушивания в те же вопросы. То, что уходит, то и приходит, моргая. В стихотворении «Подстаканник» мы слышим бодрую интонацию присматривающегося к своей симпатии человека («почему-то люблю подстаканники и советский граненый стакан»). Каждый может представить такой стакан, вместе с тем мы уже догадываемся, что именно грани интересуют поэта. Определение «советский» подсказывает мысль о гранях времени, которое не стоит на месте. Так же, как и пейзаж за окном: там, где был «заката осадок багрян», уже чай «полуночный». Ассоциация с поездкой на юг делает юг, «неж­ную Ялту» инобытием прошлого, изнеженного воспоминаниями, беззащитного. Поезд едет туда за очередным энергичным «почему-то».

В № 218 журнала «Лиterraтура» за 2024 год в подборке Юлии Вшивцевой «Полное простое предложение» мы слышим интонацию уютной погруженности в дела, свидетельствующие о внимании и отрешенности. Верлибр помогает миру этих стихов повторять очертания чего-то вечно неустойчивого, но родного, а такие вещи, как мир, счастье, солнце, сговорились с людьми сменять друг друга над колыбелью хрупкой гармонии. «Мир маленький и хрупкий, а мой вообще крохотный. Помещается на одну сторону кровати», прилежно констатирует поэт, в связи с чем нас удивляет оказавшаяся возможной совместимость в невесомости, а также догадка о том, что находится на другой стороне. А стихи Вшивцевой полны таких ласково необязательных констатаций, предоставляющих думать о другой половине беззащитных капризов, их недостижимой ясности. Так, немного повзрослев, уже не хочешь придавать значения «кадрам из детства», но оно потихоньку делает отвергнувшего смешным и серьезным. «Если я позову тебя на свой День Рождения, напомни, что мы никогда ничего не делали по-настоящему», — звучит одновременно как ультиматум и скрытое признание, не правда ли? Уходящее делает возможным это «мы», разделенное с настоящим, тоскующее по нему.