НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Цена моей нежности»

Павел Селуков. Рагнарёк, или Попытка присвоить мир. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023.

Это четвертая книга Павла Селукова, может быть, самого спорного из писателей молодого поколения. Он мощно ворвался в литературу: книга «Добыть Тарковского» стала событием, вошла в финал премии «Большая книга». Но подростки из «Добыть Тарковского» выросли, пришло время отвечать за себя.

Селуков сочетает, казалось бы, несочетаемое: жестокость и абсурд, ирония и лирика, триллер и романтика. Рассказы его стали разнообразнее: и трагедии, и притчи, и антиутопии, и любовная лирика... Книга строится как качели: то вверх, достигая пика трагедии, то вниз, — читатель может выдохнуть и обдумать прочитанное.

Главное отличие новой книги: пробиваясь сквозь собственную темноту, спасаясь от страхов, герои не позволяют зачахнуть первым внутренним росткам нежно­сти. Здесь чувствуется не любовь-страсть, но любовь-нежность — тихая, но самая мощная.

Так — в одном из самых жестких текстов книги, «Темная попутчица». За страшной правдой жизни Андрея и Светы стоит то, что их держит: любовь. Как и в других рассказах Селукова, черта, у которой надо суметь остановиться, — наркотики. После этого рассказа хочется дать качелям опуститься, а читателю — выдохнуть и увидеть, как сильна в героях потребность в любви и нежности.

В отличие от других книг автора, здесь таких рассказов много.

Мир Селукова разделен надвое: мир реальности и мир мечты. Мечта придает жизни яркость и хоть ненадолго уводит в другое, спасительное измерение. Героини далеки от идеала: хабалки, торговки, рано созревшие девочки, желающие продать себя подороже, — но автор в интервью подчеркивает, что его «героиня — производное от Прекрасной Дамы до леди Ровены». Такими он их видит или хочет видеть и не боится говорить об их отчаянии.

Трогательна история первой любви и первого разочарования в рассказе «Таня становится меньше», одном из немногих в сборнике рассказов о подростках.

Героиня, Таня, растет, становится больше, но внутри у нее все съеживается от несоответствия чужим ожиданиям. Через постоянное перемещение между больше и меньше автор показывает трагедию шестнадцатилетней души.

Еще попытка раскрыть внутреннее пространство героини — игра, которую затевает Рудаков с подругами Таней и Анжелой.

Автор постоянно переключает планы, рассматривая историю с разных точек зрения.

«Рудаков: Вот. Если мы не можем знать последствий своих слов и поступков, то как мы можем знать, что хорошо, а что плохо?

Таня: Есть же совесть…

Рудаков: Вот! А еще есть страх, жадность, ненависть и так далее. Я это к чему. У каждого свой кодекс чести. И я своего кодекса не нарушал».

В уходе от сюжетной линии автор четко формулирует свой взгляд на жизнь.

«Чувство времени куда-то пропало. Его рука пахла табаком. Таня захотела ее поцеловать, но испугалась. Рудаков отпустил мочку и закрыл глаза. Таня тоже за­крыла глаза. Через минуту она уснула».

У автора в руках — ключик, о котором мечтают все: нежность. И так хочется, чтобы он не был обронен! Но сон оборачивается явью — и вот уже Таня проснулась, и ее становится все меньше.

Качели снова начинают движение и заканчивают его в тонком, нежном рассказе «Афина»: в горах, на съемках сериала встречаются сценарист и исполнительница главной роли — Афина. Рассказ — о беспредельной жажде любви, без которой не обойтись живой душе. Автор здесь даже говорит иначе — как романтик.

«У вас так бывало — все внутри кричит, что вы совершаете глупость, небо кричит, солнце, стены, земля, а вы все равно ее совершаете? Не хотите даже, не желаете, понимаете все прекрасно, но… Я будто в падающем самолете оказался. Знаю, что он падает, знаю, что это неправильно. Но он падает, и это неправильно. Но он падает…»

Среди знаковых текстов книги — «Рагнарёк». В скандинавском эпосе это рок богов, конец старого мира и рождение нового. Каждый найдет свой выход, можно выбрать любой: конец света близок.

Метафора? А если нет?

«Кошку спас… Вдруг стая собак человек пятнадцать. Бегут. Помесь бультерьеров с алабаями. У нас на Пролетарке других не держат. Душераздирающий лай, телораздирающие зубы. Пригляделся: за кошкой бегут. Котенком».

Герой крушит дубиной все, в том числе машину, под которой спрятался котенок. И читатель понимает, почему хрупкая жена этого человека — рядом с ним: она бросилась на защиту кошки как в последний бой. Лаконичность рассказа поражает: не прервешь попытки сбиться в стаи — метафора станет явью.

Это путь обретения себя, герой крушит мир, где сбиваются в стаи. В «Добыть Тарковского» герой не решается на отчаянные шаги, — здесь он радикален. Раньше его останавливала нерешительность или совесть. Теперь — нет.

Автор делает все, чтобы отойти от «образа певца окраин», ищет новый язык и темы. Язык в рассказах становится действующим лицом, поднимается над сюжетом, задает ему тон.

Нельзя сказать, что иллюзии автора от рассказа к рассказу рассеиваются. Но есть тексты, где он показывает мир с другой стороны. Так, в коротком, ироничном рассказе «Новая картина мира», частично утверждающем образ нового героя нашего времени, обычный милиционер вдруг оказывается любителем поэзии Бродского.

«Женя шел по Пролетарке в три часа ночи и темпераментно пел “Наутилус”. Наряд милиции отвез его в участок. В участке его спросили: “ФИО, адрес?” Женя отер губы и говорит: “Иосиф Александрович Бродский”. Милиционер отпустил его, только предупредил не идти “умирать на Васильевский остров”».

Иногда качели взлетают так высоко, что становится страшно: вдруг они уже не опустятся? Так — в рассказе «Сухорукий».

Начало банально: герой с женой поселяются в гостинице у моря в Абхазии, сбежав из сырого Петербурга. Случайная встреча с хозяином гостиницы, «Сухоруким», оказывает фатальное действие на их судьбы. Начальная элегическая интонация с яркими метафорами быстро меняется на жесткую. Особую силу рассказу придает повествование от первого лица.

Сухорукий — хозяин жизни, на этом берегу все принадлежит ему — приглашает героя на рыбалку.

«…ехать на рыбалку или нет? Какие-то камбальные сети… <…> И тут во мне снова запроисходила нелепая борьба. Мне вдруг показалось, что если я не поеду поднимать камбальные сети, то, значит, я как бы боюсь Сухорукого, а если поеду, то не боюсь».

И становится ясно: рыбалка будет поворотной точкой.

«Мы почти закончили с камбалой, когда сеть вдруг стремительно потяжелела и забилась в наших руках. “Тащи, ора!” — закричал Сухорукий, и я встал во весь рост. В сети запутался дельфин-азовка».

Нравственный выбор героя — не между добром и злом: труднее.

« — Давай срежем сеть.

Сухорукий вырвался, подкинул нож, перехватил за лезвие и протянул мне.

— На, режь. На берегу вернешь мне пятьдесят тысяч.

В тот день я понял, очень точно и доподлинно, что способен отвернуться и смотреть на берег, когда за моей спиной отрезают плавники дельфину».

Писатель боли, Селуков проводит читателя по самому краю, а тот не может отделаться от чувства: он — третий в этой лодке. Ему слышен звук ножа, режущего плавники, и это напоминает хруст костей — то ли героя, то ли читателя. Не твое ли прошлое пригвоздило тебя в лодке?

Селуков возвращает читателя к моменту собственного выбора между злом и еще большим злом. Здесь — та степень художественной правды, что уже не понимаешь, где грань между автором, героем и читателем и есть ли она вообще.

Каждый новый рассказ — финишная прямая.

Автор будто на шаг впереди нас. Он вытягивает из героев наружу все, но — с болью и нежностью, убирая из них чужеродное, оставляя голую кожу, не закрывая их от реальности. В руках у него — лишь одно средство защиты.

В жесткости и обыденности его прозы только нежность и любовь помогут найти выход из тупика. И тогда обыденность может стать волшебной, главное — суметь это увидеть.

Если научиться беречь друг друга, изменится ли что-то в нашей жизни?

Книга Селукова дает надежду на то, что это возможно.

Римма Нужденко