ЖУРНАЛЬНАЯ РОССИЯ

Сергей Чупринин

«Москва»: на богомолье

Свою родословную здесь обыкновенно возводят к 1881–1883 годам, когда в еженедельном журнале с таким же названием и при редакторе с выразительной фамилией Сталинский публиковался тогда еще совсем молодой Антон Чехов, а иллюстрации, среди прочих художников, поставлял Исаак Левитан. Продолжая разыскания, можно вспомнить еще и выходивший в 1918–1922 годах журнал «Москва», где авторский состав тоже вызывает восхищение: Анна Ахматова, Константин Бальмонт, Александр Блок, Валерий Брюсов, Борис Зайцев, Николай Гумилев, Сергей Есенин, Вячеслав Иванов, Михаил Кузмин, Осип Мандельштам, Михаил Пришвин, Алексей Ремизов, Владислав Ходасевич.

Однако, затевая в 1956 году городской литературный журнал, партийные и писательские власти опирались отнюдь не на этот давний опыт. Первоначально, — как выяснил Вячеслав Огрызко, — вообще предполагалось восстановить «Красную новь», издание которой было прервано в 1942-м. Но руководители только что созданной Московской писательской организации так настойчиво мечтали заполучить свой печатный орган, что им пошли навстречу, то есть от идеи вернуть «Красную новь» к жизни отказались, зато «Москву» со стартовым тиражом в 75 тысяч экземпляров учредили¹. Что ж, новому времени — новые песни: о столице, стремительно обновлявшейся в дни Оттепели, о знаменитых москвичах и начинавших бурлить событиях в культурной жизни. Так что проза, поэзия, очерки­стика, надо полагать, должны были оказаться тоже праздничными.

Главным редактором назначили Николая Атарова. Опытный газетчик, прозаик с негромкой, но устойчивой известностью, он, по единодушному мнению, отличался как безусловной порядочностью, так и безусловной дисциплинированностью. Борозды, что называется, не испортит, но и неприятностей не причинит. Да и члены редколлегии подобрались, за единственным исключением, неплохие: Корней Чуковский, Владимир Луговской, Георгий Березко, будущие «новомирцы» Ефим Дорош и Алексей Кондратович, правда, плюс к ним Лев Овалов, прославленный серией детективов о майоре Пронине. В отдел прозы взяли Анну (Асю) Берзер, тоже будущую «новомировку», на поэзию по рекомендации Луговского поставили Евгению Ласкину.

Тут бы и работать. Но работать Атарову не дали — едва вышли первые шесть номеров, как «Литературная газета» ударила по ним обширной статьей Ильи Кремлева (13 июля 1957 года), а состоявшийся 1 августа расширенный секретариат Союза писателей и вовсе констатировал: журнал «до сих пор не занял правильных, партийных позиций в борьбе за генеральную линию литературы социалистического реализма», «редакция открыла свои страницы для произведений, идущих по своему направлению и содержанию вразрез с главным направлением советской литературы»².

И было бы за что бранить, но, пересматривая журнальный комплект, видишь, что ничего особенного напечатать при Атарове не успели: и повесть Константина Симонова «Еще один день», и повесть Анны Вальцевой «Квартира № 13», и иные всякие публикации «Москвы» не отличались ни выдающимися художественными достоинствами, ни чрезмерной, как тогда выражались, остротой. Однако — в них глухо, но все-таки, и это было абсолютно ново, говорилось о сталинских репрессиях и о том, как деформировали они души правоверных коммунистов. А, следовательно, от этих произведений «с червоточинкой», потакающих «самым невзыскательным, обывательским вкусам», веяло — о ужас! — «пессимизмом» и неверием в созидательную силу нашего общества.

«Истоки этих ошибок, — говорится в отчете “Литературной газеты”, — стали более ясными участникам заседания после выступления члена редколлегии “Москвы” Л. Овалова, который рассказал собравшимся о нездоровых нравах, царящих в самом коллективе редакции. Это искусственное деление тов. Атаровым произведений современной литературы на вещи “критического направления” и “направления заздравного”, отказ от печатания ряда произведений страстных, жизнеутверждающих, партийных — только потому, что в них не преобладало “критическое начало”»³.

Доносчику ни кнута, ни пряника не воспоследовало, однако поведанного им было достаточно, чтобы 24 октября секретариат ЦК КПСС освободил Атарова от должности, а 12 ноября секретари правления СП СССР прокомпостировали решение, принятое не ими, но, безусловно, с их подачи. И «вечером, — вспоминает Атаров, — позвонил домой Георгий Марков:

— Надо сохранять спокойствие. Обида ни к чему, ведь мы — коммунисты.

Я последовал его совету»⁴.

А Евгения Поповкина, нового главного редактора, в столичный журнал выписали аж из Симферополя, где он, лауреат Сталинской премии за эпопею «Семья Рубанюк», мирно руководил Крымской писательской организацией.

Тайна этого кадрового решения вряд ли будет раскрыта, но понятно, что пришлецу надо было особенно стараться. И прежде всего позаботиться о том, чтобы журнал, уже прописанный во втором эшелоне литературной периодики, сделать авторитетным или, по крайней мере, высоко (да пусть хотя бы только приемлемо) тиражным.

Разумеется, собственные эстетические (и мировоззренческие) ориентиры нового руководителя никак не возвышались над общим рельефом, поэтому и печатала «Москва» в течение всего «поповкинского» десятилетия по преимуществу вполне кондовые сочинения вполне кондовых мастеров и, в особенности, подмастерьев соцреалистической прозы. Что на Старой площади нравилось, но сделать на них кассу было решительно невозможно.

На стихах тоже. Как бы ни старалась Евгения Ласкина, заведовавшая поэтическим отделом, проводить в печать стихи Николая Заболоцкого и Варлама Шаламова, Арсения Тарковского и Давида Самойлова (и среди них, например, «Пестель, поэт и Анна» в майской книжке за 1966 год!), Бориса Слуцкого и Евгения Евтушенко, для того чтобы скомпрометировать самые благие порывы, достаточно было одной поэмы Сергея В. Смирнова «Свидетельствую сам» (1967, № 10) с призывом считать «личными врагами // Тех немногих, кто у нас порой // По своей охоте и программе // Хает мой и наш Советский строй <…> И пока смердят сии натуры // И зовут на помощь вражью рать, // Дорогая наша диктатура, // Не спеши слабеть и отмирать!».

Но главный редактор, надо полагать, был вообще не силен в стихах. Ему требовалось то, что привлечет массовое читательское внимание и не (обязательно) вызовет гнев высокого начальства.

Как детективы, и ими «Москва» при Поповкине отнюдь не брезговала.

Как «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери в переводе Норы Галь (1959, № 8), буквально утащенный Поповкиным из рук Валентина Катаева, который редактировал тогда «Юность», и дополненный тремя годами позже еще и «Военным летчиком» в переводе Марины Баранович (1962, № 6).

Как серия публикаций, связанных с уже не запретными, но еще и не разрешенными до конца именами потаенных классиков XX века — от бунинской «Жизни Арсеньева»⁵ до мемуаров Александра Вертинского, от стихов Владислава Ходасевича (1963, № 1) и Осипа Мандельштама (1964, № 8) до очерков Алексея Костерина о Велимире Хлебникове (1966, № 9) и Марины Цветаевой об Андрее Белом (1967, № 4)…⁶

И, наконец, как «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова.

История появления и публикации этого романа в «Москве» (1966, № 11; 1967, № 1) подробно описана в воспоминаниях Абрама Вулиса, который, собственно, и выступил инициатором⁷, Дианы Тевекелян, которая вела роман как редактор⁸, Алексея Симонова со ссылками на рассказы его матери Евгении Ласкиной⁹, в десятках монографий и сотнях статей. К ним и могут обратиться любознательные читатели. А здесь уместно ограничиться упоминанием о том, как отнеслись к этому замыслу, уже поддержанному главным редактором, члены журнальной редколлегии. Например, Аркадий Васильев, как и положено будущему парторгу МГК КПСС в Московской писательской организации, выступил резко против. Лев Никулин публикацию одобрил, хотя в своем отзыве отметил, что «произведение в целом растянуто — например, глава “Бал у Сатаны” и “Полет Маргариты”, и в иных эпизодах есть что-то графоманское, когда автор теряет чувство меры и композиции вещи». Того же приблизительно мнения был и взыскательный Василий Росляков: «Голосуя за публикацию романа в нашем журнале, хочу настоятельно просить тех, кто будет готовить роман к набору, провести серьезную работу по сокращению вещи. Есть главы, которые и написаны на невысоком уровне, и делают в силу своей необязательности вещь в целом растянутой. Убрать все вялые места ради нашего читателя — и с богом!»¹⁰

С богом так с богом. В любом случае решение о публикации принял Поповкин, и именно он (конечно же, с трудом и с потерями, а возможно, — как предполагает В. Огрызко, — прибегнув к поддержке членов Политбюро Дмитрия Полянского¹¹ и Михаила Суслова), «пробил» опасную рукопись сквозь цензуру. Даже, по легенде, сказал будто бы: «Писателя Поповкина забудут. А вот главного редактора журнала Поповкина, напечатавшего “Мастера и Маргариту”, не забудут никогда».

И действительно, не то, что еще напечатал в журнале Поповкин, и не то, что он сам написал, сохранилось в памяти Оттепели, а только, — по рассказу Дианы Тевекелян, — очереди к киоску «Союзпечати»: «Они выстраивались с утра, заворачивались с Арбата в Серебряный переулок, и люди требовали, чтобы киоскер не продавал больше одного экземпляра в одни руки»¹².

Такого ослепительного триумфа в истории «Москвы» не случится больше никогда. И, может быть, поэтому Михаил Алексеев, через полтора года сменивший Поповкина на посту главного редактора, рискнул уже в новом веке приписать заслугу публикации «Мастера и Маргариты» себе лично. Например, в интервью «Российской газете» от 4 ноября 2002 года красочно рассказал и о своих отношениях с Еленой Булгаковой, и о боях с цензурой, даже вздохнул напоследок: «Роман я прочитал в рукописи, и он потряс меня».

Ошибка памяти, должно быть. Потому что на самом деле свою редактор­скую деятельность Алексеев начал совсем с другого. В 12-й номер за 1968 год по его же недосмотру чудом проскользнуло стихотворение Семена Липкина «Союз “И”» о том, что «без союзов язык онемеет // и, пожалуй, сойдет с колеи. // Человечество быть не сумеет // без народа по имени “И”».

Критика, даже самая жидоморская, промолчала, хотя на редактора, что мышей не ловит, из ЦК и Союза писателей, должно быть, прикрикнули. Да чуткий Игорь Кобзев мгновенно откликнулся рифмованной инвективой «Ответ Семену Липкину»: «Хоть вы избрали, Липкин, // эзоповский язык, // Читатель без ошибки // в ваш замысел проник. // Итак, выходит что же? // Вы из чужой семьи? // Вам Родины дороже // народ на букву “И”. // Не подрывайте корни // Союза Эс-Эс-Эр, // Где поит вас и кормит // народ на букву “Эр”».

И этого было достаточно, чтобы новый руководитель «Москвы» 7 апреля 1969 года разразился приказом: мол, «на стадии верстки и сверки были сняты идейно порочные, политически двусмысленные стихи Е. Евтушенко (№ 1, 1968), Л. Озерова (№ 9, 1968), М. Шехтера (№ 9, 1968), М. Алигер (№ 3, 1969). <…> В № 12 было опубликовано идейно вредное стихотворение С. Липкина «Союз “И”». А раз так, то, — процитируем уж до конца, — «приказываю: за допущенные грубые идейные ошибки и политическую неразборчивость освободить с 8 апреля с. г. т. Ласкину Е.С. от работы в журнале. <…> Потребовать от зав. отделами усиления политической бдительности и контроля за содержанием публикуемых материалов»¹³.

Журнал, при Поповкине расхристанный, заметно присмирел. Авторами номер раз стали Семен Бабаевский, Михаил Бубеннов, Петр Проскурин, другие проверенные автоматчики партии, в редакции, — как вспоминает Диана Тевекелян, недолгое время продолжавшая работать с Алексеевым, — воцарились «урапатриотический дух, велеречивый официальный восторг всем происходящим в стране, готовность руководства поддержать любое, самое нелепое решение власти <…>, косяком пошли трескучие пресные повести, тенденциозные статьи, никакая очеркистика»¹⁴. А сам Алексеев опять отличился, открыв своей фамилией известное коллективное письмо «Против чего выступает “Новый мир?”» (Огонек, 1969, 26 июля)¹⁵.

Не все, впрочем, было так мрачно: в подшивках «Москвы» за те годы можно найти и интересные историко-литературные публикации, и нашумевшие в свое время романы «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова (1969, № 11–12), «Ягодные места» Евгения Евтушенко с напутствием Валентина Распутина (1981, № 11), еще что-то. Да и самое начало перестройки «Москва» встретила впечатляющей публикацией набоковского романа «Защита Лужина» (1986, № 12).

Этого не забыть¹⁶. Впрочем, надо принять во внимание и то, что, открывая литературные архивы и запасники, «Москва», в отличие от других ежемесячников, всякой «антисоветчины» сторонилась, выбирая по преимуществу наследие царских еще времен. Например, «Записки кавалериста» Николая Гумилева. Или — пример еще лучше — карамзинскую «Историю государства Российского», разверстанную на целых два года (1989–1990) и давшую журналу максимальный за всю его биографию тираж в 775 тысяч экземпляров.

Тут — в приоритетном интересе к дореволюционному прошлому и в нежелании дурно отзываться о советском опыте — сознательный выбор, отражавший позицию главного редактора, который и в одном из предсмертных интервью от своих убеждений не отказался: «Величайшая коммунистическая идея ни в чем не виновата. И кто бы ни пытался доказать обратное, всегда терпел провал. Советский Союз был величайшей державой, в мире их было всего две, вторая — Соединенные Штаты. А теперь…»¹⁷

Теперь это чувство называют ресентиментом, и надо заметить, что оно при всех переменах редакционной политики надолго в журнале пережило Михаила Алексеева, который в 1990 году по решению республиканского Союза писателей вынужден был уступить свой пост Владимиру Крупину. Первым заместителем главного редактора стала критик Светлана Селиванова, а на должность заведующего отделом прозы пригласили известного писателя-диссидента Леонида Бородина, который через неполных два года по предложению Крупина принял «Москву» в свои руки.

С новой рубрикой «Домашняя церковь» журнал приобрел благочестивый облик, в редколлегию, в ближайший авторский круг вошли священнослужители и православные публицисты, критика стала не столько агрессивно атакующей, хотя и не без этого, сколько отечески вразумляющей и нравоучительной, меряющей всю современную — и в 1990-е годы очень беспокойную — культуру критериями «золотого» XIX века.

У нас это именуется консерватизмом, в свод которого, плюс к акцентированной религиозности, входят непременные монархические симпатии, почтительное отношение к заветам «Домостроя» и, напротив, опасливое отношение к новомодным поветриям, почему-то всегда «западным» по своему происхождению, а в некоем умозрительном идеале и знаменитая уваровская триада «Православие. Самодержавие. Народность».

Разумеется, этот набор ценностей в такой концентрированной полноте свойствен далеко не всем авторам «Москвы» и прослеживается далеко не во всех публикациях, однако тренд у издания, в 1993 году определившего себя как «журнал русской культуры», был именно таков. И, вероятно, поэтому в конце 2008 года Бородин оставил за собою только полномочия генерального директора, а обязанности главного редактора передал 40-летнему Сергею Сергееву, ведавшему до этого отделом публицистики.

Такое событие произвело впечатление — прежде всего потому, что Сергеев во всех интервью, во всех публичных выступлениях называл себя даже не консерватором, а русским националистом, а «Москву» — «единственным русским национальным журналом», в котором «можно аккумулировать здоровые русские силы»¹⁸.

Почему же, спросят, единственным? Потому что «Молодая гвардия» в это время уже окончательно закоснела не столько в националистической, сколько в «красно-коричневой» риторике, да и, — по словам Сергеева, — «в “Нашем современнике” русский национализм подается в красной упаковке». Тогда как сейчас «русский национализм во всех отношениях наиболее перспективная политическая идеология в России», остро нуждающаяся в «защите сильной государственности и интересов русского народа».

Поэтому «красную упаковку» надо бы стряхнуть, держа ориентиром «Русский вестник» Михаила Каткова, и, поскольку «уровень современной прозы в целом не достигает высоты не только писателей 19 века, но и уровня 70-х годов 20 века»¹⁹, основной упор в журнале сделать не на нее, а на раскаленное публицистическое слово.

Декларации, однако же, декларациями, но за год, ему отпущенный, успел Сергеев, впрочем, совсем не многое. Лишь призвал к сотрудничеству с журналом Егора Холмогорова, Константина Крылова, Валерия Соловья²⁰, Михаила Ремизова, Павла Святенкова, Вадима Цымбурского, других патентованных националистов, ввел кое-кого из них в общественный совет, организовал несколько круглых столов… И был отставлен решением Леонида Бородина, который сам стал вновь и уже до своей смерти в ноябре 2011 года возглавлять редакцию «Москвы».

И журнал, уже под руководством Владислава Артемова, от национализма аффектированного, как-то сам собою, без широковещательных заявлений, вернулся к тем консервативным устоям, которые были заложены еще Михаилом Алексеевым и его преемниками.

Заметных публикаций в этом веке на счету «Москвы» не так уж мало — извлеченные из архива роман «Колокола» (2008, № 9–10), а затем и другие сочинения Сергея Дурылина²¹, автобиографическая повесть Новеллы Матвеевой «Залив» (2012, № 7), роман Максима Кантора «Красный свет» (2013, № 4–5), написанные Алексеем Варламовым биографии Алексея Толстого, Григория Распутина и Михаила Булгакова, проза Владимира Крупина, Михаила Попова, Александра Сегеня, Василия И. Аксенова, Леонида Бежина…

Но — странная вещь, непонятная вещь! — ажиотажа в читательской среде они не вызвали, как, за редким исключением, не вызвали и повышенного внимания со стороны критиков, переводчиков, премиальных жюри. На что уж вроде бы эффектен был пассаж, которым Юрий Поляков открыл повесть-документ «Писатель без мандата» (2020, № 1): «В 1996 году я понял, что капитализм с нечеловеческим мурлом пришел в Отечество всерьез и надолго. Растаяли, “как утренний туман”, надежды на триумфальное возвращение социализма при сохранении, конечно, разумного частного предпринимательства и свободы слова. Президента Бориса Ельцина, который после расстрела Белого дома и провала реформ был годен разве на роль подсудимого, с трудом переизбрали на новый срок. В этой борьбе за Кремль я был всецело на стороне коммуниста Зюганова, причем, не мысленно или душевно, а практически».

Но и на него, как ни странно, не ответили никак — ни полемикой, ни жестом поддержки. Что же до причин, то их как минимум две. Во-первых, оперативная литературная критика, с начала нового века по зову рынка, издатель­ского предложения и читательского спроса перелицованная в книжную, очень часто воспринимает теперь журнальные публикации как своего рода промоакцию, оживляясь лишь при выходе того или иного произведения отдельной книгой, предпочтительно в «раскрученном» издательстве.

Это общая, не одной «Москвы», проблема. Но есть и еще одно обстоятельство: от журнала, принципиально держащегося умеренности и аккуратности, предпочитающего быть не трибуной современной мысли, а «библиотекой для чтения», уже давно не ждут ничего экстраординарного, ничего событийного.

«У каждого нашего журнала-“толстяка” свое лицо. У “Москвы” — добродушный, с лукавинкой, визаж Деда Мороза, припасшего заветный гостинец», — еще в 2007 году заметил критик Юрий Архипов²².

Вроде бы шутка, но отражающая редакционную позицию, о которой спустя десятилетие главный редактор Владислав Артемов сказал так: «В основе журнальной политики — принципиальная неангажированность журнала какими-либо политическими силами, православно-государственная ориентация. <…> Мы стоим на позициях здорового консерватизма и традиционных отношений во всех сферах: и в устройстве политической системы государства, и в жизни семьи, и в воспитании личности» (2017, № 3).

Да. Когда-то, в пору демократического обновления, казавшегося революционным, такая позиция могла выглядеть если не оппозиционной, то действительно неангажированной. Но жизнь шла вперед, и вряд ли кто будет спорить, что уже в последнее десятилетие, тем более сейчас, эта позиция стопроцентно, без зазоров совпадает с установками и требованиями нынешнего политического режима и безусловно может быть интерпретирована как провластная.

Здесь, на страницах «Москвы», однозначно поддержали возвращение Крыма «в родную гавань». Здесь охотно напоминают о славных событиях и героях официальной советской истории. Здесь с неизменным пиететом отзываются об опыте лукашенковской Беларуси и подцензурной белорусской литературы. Да и все, что связано с братской помощью братской российской армии заблудшему, но братскому народу Украины, авторы и редакторы журнала принимают как должное.

Правда, похоже, что привычная ориентация на осмотрительную сдержанность срабатывает и при обращении к этим раскаленным темам. Во всяком случае, в журнале не печатают ни коллективных политических деклараций, ни стихов авторов, объединившихся в агрессивный «Союз 24 февраля». Репортажей с передовой пока тоже почти еще нет, и такое впечатление, что редакция «Москвы» ищет свои формы для поддержки утвердившейся ныне в стране имперской «национальной идеи»: например, в 2023 году провели конкурс «Патриотиче­ский верлибр» для самодеятельных стихотворцев и конкурс исторического рассказа «Былое грядет».

Кем-то, наверное, и эти новшества были замечены, но можно предположить, что большинство приверженцев «Москвы» по-прежнему ценят свой журнал за богомольные публикации под рубрикой «Домашняя церковь». И за произведения, которые в силу авторских возможностей сопротивляются депрессии.

«Нам нужны радостные вещи», — сказал будто бы Владислав Артемов одному из авторов. И если вокруг поводов для радости не много, то пусть это будут «Домашняя церковь», краеведческие очерки в разделе «Московские страницы», статьи об отечественной культуре, патриотическая лирика и проза о семейных и духовных ценностях.

1 См.: Журналу «Москва» 60 лет (или все-таки 96?) // Литературная Россия, 2017, 21 апреля.

2 Литературная газета, 1957, 8 августа.

3 Там же. И вот еще что, — если следовать за стенограммой, сказал Л. Овалов, — «по существу Николай Сергеевич Атаров стоял на тех же позициях, на которых стояли редактора “Литературной Москвы”, и будь Атаров столь же смел, как редактора “Литературной Москвы”, он открыто превратил бы наш журнал в филиал этого альманаха, но так как Атаров не обладает смелостью Казакевича и Алигер, заслуживающей, разумеется, лучшего применения, то наш журнал, выражаясь языком экономистов, был не прямым отделением фирмы, а так сказать только дочерним предприятием, находился в сфере ее влияния» (цит. по: Огрызко В. Советский литературный генералитет: Судьбы и книги. — М., 2018. — С. 169).

4 Цит. по: Атарова К. Вчерашний день: Вокруг семьи Атаровых-Дальцевых: Воспоминания. Записные книжки. Дневники. Письма. Фотоархив. — М., 2001. — С. 357–358.

5 Как сообщает В. Огрызко, за разрешением напечатать в «Москве» этот роман Поповкин впервые обратился в ЦК КПСС еще в феврале 1961 года. И получил отказ — мол, Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР во главе с Н. Казьминым «считает нецелесообразным сейчас рассматривать вопрос о публикации романа И. Бунина “Жизнь Арсеньева”». Но стоило партийной верхушке отправить Казьмина в отставку, Поповкин тут же вновь активизировался и получил разрешение напечатать Бунина у других влиятельных партфункционеров (Огрызко В. Подвиг и трусость Евгения Поповкина // Литературная Россия, 2017, 13 октября).

6 Шли эти публикации непросто, но шли же. « Никулин, — 28 июня 1964 года записала Надежда Мандельштам, — на редколлегии “Москвы” требовал, чтобы сняли стихи О.М., петербургского империалиста. Женя возразила, что пора прекратить приклеивание ярлыков. Никулин не настаивал. Это всплески прошлой эпохи» (Мандельштам Н. Собрание сочинений в 2 томах. — Екатеринбург, 2014. — Т. 2. С. 983).

7 Вулис А. Вакансии в моем альбоме: Рассказы литературоведа. — Ташкент, 1989.

8 Тевекелян Д. Интерес к частной жизни: Роман с воспоминаниями. — М., 2006.

9 Симонов А. Частная коллекция. — Нижний Новгород, 1999; Симонов А. Парень с Сивцева Вражка. — М., 2009.

10 Все цитаты здесь по: Огрызко В. Подвиг и трусость Евгения Поповкина // Литературная Россия, 2017, 13 октября.

11 «Поповкин, — напоминает В. Огрызко, — под его началом работал в конце 40-х — начале 50-х в Крыму».

12 Цит. по: Солоненко В. «Мастер и Маргарита» в «Москве» // НГ-Ex Libris, 2016, 8 декабря.

13 Цит. по: Симонов А. Парень с Сивцева Вражка — С. 325–326.

14 Тевекелян Д. Интерес к частной жизни. — С. 207–208.

15 И еще одна чудесная ошибка памяти. Один из главных ненавистников Твардовского при его жизни, Алексеев на склоне лет любил прихвастнуть, будто «в январе 1970 года на юбилее Исаковского Александр Трифонович в кулуарах не только хвалил алексеев­скую прозу, но и выражал сожаление, что в редактируемом им “Новом мире” ее несправедливо критиковали» (Турков А. И пошло себе гулять по белу свету… // Знамя, 2007, № 7).

16 Честь «открытия» Набокова советским читателям принадлежала, однако, журналам «64 — Шахматное обозрение», где были напечатаны несколько страниц из «Других берегов» (1986, № 8) и «Октябрь», опубликовавшему набоковскую лирику (1986, № 10).

17 Алексеев М. «Мы свое сказали…»: Беседовал В. Грибачев // Столетие, 2007, 19 июня.

18 Националист во главе «Москвы». Беседа Александра Самоварова с новым главным редактором журнала «Москва» Сергеем Сергеевым // https://www.apn.ru/publications/article21156.htm.

19 Там же.

20 И он, ныне внесенный минюстом РФ в перечень иноагентов, в ту пору числился в русских националистах.

21 Стремясь закрепить почетное место Дурылина в кругу первых прозаиков XX века, издательство журнала «Москва» в 2009 году выпустило отдельной книгой «Колокола», а в 2014-м еще и трехтомное собрание сочинений.

22 Архипов Ю. Колокола над городом // Литературная газета, 2007, 1 января.