Об авторе | Дмитрий Александрович Лагутин родился в 1990 году в Брянске. Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Проза публиковалась в журналах «Москва», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал», «Дальний Восток», «Лиterraтура» и др.

Предыдущая публикация в «Знамени» — «Встреча, и еще одна» (№ 11 за 2023 год).

Дмитрий Лагутин

Картина по номерам

рассказ

Весь вечер Ян наблюдал за тем, как отец напивается.

— А приезжал бы почаще, и не удивлялся бы!

— Я не удивляюсь, пап.

— Ты язык-то это самое… прикуси, а.

Водка старика брала с трудом — как в бездну она падала в черную, пахнущую луком и салом расщелину под усами, угасала где-то в недрах огромного, по-прежнему сильного организма. Багровели щеки, наливались кровью глаза, на висках выступал пот — точно отец силился запьянеть и не мог.

— Брата ищи! — рычал он, руками подхватывая с тарелки неровные кубики сала. — У него брат пропал, а он сидит как ни в чем не бывало.

Ян сидел на табуретке в углу, прижатый к стене столом, отцом, салом и луком, клеенкой в сигаретных ожогах, сквозняком — сидел и осматривал тающую в полутьме кухню: ничего не изменилось, как ушла мать, так ничего и не изменилось, все застыло, замерло и только как будто ветшало теперь понемногу, дряхлело и выцветало — вместе с отцом.

— Слышишь ты меня? — гаркнул отец и ударил по столу ладонью. — Я с кем разговариваю?

Стол заскрипел жалобно, водка в графине заколыхалась, настольная лампа — единственный источник света в кухне, если не считать телевизора над холодильником — подпрыгнула.

— Ищу, пап, — ответил Ян. — Обзвонил всех, кого мог, теперь жду ответа.

— Обзвонил! — презрительно фыркнул отец и поправил лампу, налил себе еще. — Обзвонил и сидит! Брат там, может… — он выпучил красные глаза. — при смерти где-нибудь лежит без крыши над головой, ждет, чтобы ему помогли… А этот!..

Ян не ответил — и пока отец пил, пока закусывал и хмурился, прислушиваясь к ощущениям, кивая вязким своим мыслям — в кухне звучала только речь ведущего из телевизора.

Ведущий расхаживал по темной студии, подставлял лицо под лучи прожектора и кривлялся, выкрикивал какую-то чушь, размахивал руками — или брал театральные паузы, морщил лоб, и лицо его сжималось, как пластилин.

— Пап, выключи ты эту херню, — посоветовал Ян. — На мозги давит.

— Мозги! — расхохотался отец, и из пышных усов посыпались какие-то объедки. — Какие у тебя мозги, сопля!

Он привстал — огромный как медведь, тяжелый и грузный — дотянулся до телевизора и сделал еще громче. Ведущий точно только этого и ждал — и заголосил, заплевался в объектив с новой силой.

— Снег… нормально почистил? — спросил отец и кивнул за окно.

Занавески синевато мерцали, в щель между ними видно было, как сыплется во дворе снег. От окна — Ян чувствовал отсюда, из другого конца кухни — тянуло морозом.

— Нормально.

— Смотри, — погрозил отец блестящим от жира пальцем. — Не хватало мне там полететь из-за тебя.

Во дворе, через сугробы прорубая лопатой путь от дома к нужнику, Ян не сдержался и свернул — откопал дверь сарая, заглянул внутрь, втянул ноздрями ледяной пыльный воздух, вспомнил, как ребенком прятался в этом сарае — от отца, от брата, от всего на свете. Забивался в дальний угол, за какой-то покосившийся буфет и сидел там, окруженный пауками и темнотой — сидел и прислушивался к тому, как звучат где-то вдалеке голоса, как рычит мотоцикл брата, как окликает его с тревогой, испуганно, выходя на крыльцо, мать:

— Ян! Ян!

Его имя — и без того короткое и нелепое, неизвестно кому из родителей пришедшее в голову — протискиваясь за буфет, сквозь паутину и пыльную темноту, теряло букву, и казалось, что мать выходит во двор, чтобы крикнуть жалобно о себе:

— Я! Я!

А что «я»? для кого это «я»? — неизвестно.

— Ты бы это, — отец пальцем ткнул графин в пузатый бок, графин закачался, — поддержал бы батю.

— Не буду, пап, вставать рано.

— Вставать рано! — воскликнул отец и опрокинул под усы еще одну рюмку. — Деловой!

Водка провалилась куда-то не туда, и отец зажмурился, в складках век за­блестели слезы. Отдышался, ударил себя с глухим стуком в грудь, шипя, как сковорода, заел водку салом — и только потом посмотрел на Яна с каким-то бессмысленным восторгом.

— Как у вас с Ленкой? — спросил он хрипло.

— Мы расстались, пап, я говорил.

Отец скривился в ухмылке, покачал головой.

— Такую бабу упустил, — вздохнул он, и Яна обдало горячим, водка и лук, дыханием. — Лох ты и есть.

Что-то за ребрами у Яна кувыркнулось и заклокотало, понеслось вверх. Ян завел руки за спину, выгнулся до хруста, ответил как можно спокойнее:

— Не лезь, пап. Тебе какое дело?

Отец вдруг вскинулся, сдвинув животом стол, замахнулся широкой как лопата, которой Ян чистил снег, ладонью. Ян напрягся — весь, от пальцев на ногах до желваков, — но виду не подал и даже не моргнул. Ладонь остановилась на полпути, а затем подплыла и мягко сжала Яну щеку, погладила по ней, размазывая жир, хлопнула слегка.

— Волну-у-юсь я за тебя, — протянул отец, усаживаясь на место. — Я ж батька твой.

Он закусил, пожевал, глядя на Яна с прищуром.

— Кто кого бросил-то? — спросил он наконец. — Ты ее или она тебя?

— Я ее.

Отец усмехнулся, подбоченился.

— Ну, хоть так.

Ян понял, что не на шутку замерз — или все же струхнул? — и даже посмотрел внимательно на графин: выпить? согреться?

— Ладно, пап, налей одну.

— Вот! — воскликнул отец и потер ладонью о ладонь. — Это по-нашему!

Он ловко, точно фокусник, выхватил откуда-то рюмку — крошечную в его руке — плеснул в нее водки, придвинул к Яну. Ян поднял рюмку двумя пальцами, посмотрел сквозь нее на отца, дождался, пока тот нальет себе и чокнется с ним — и только потом выпил.

Ледяная, отвратительная, как всегда, водка полетела вниз по пищеводу, утаскивая за собой то, поднявшееся и клокотавшее. Ян стиснул челюсти, задышал носом, затем закусил предложенным салом.

— Ну, — отец протянул руку через стол и ударил Яна по плечу. — Другое дело. Ожил?

Ян не ответил — выложенный на стол телефон вибрировал, экран в паутине трещин светился.

— Кто там? — встрепенулся отец. — Брат?

Ян покачал отрицательно головой, скользнул пальцем по экрану и включил динамик. В кухне зазвучал голос Косого. Косой говорил заплетающимся языком, заикаясь и фыркая, что поспрашивал-поспрашивал, потряс там даже кого-то — это, кстати, заслуживает ответного респекта — и да, узнал-таки, где окопался брат Яна.

— Адрес пусть говорит! — гаркнул отец.

Косой запнулся, спросил неуверенно:

— А это кто там у тебя?

— Батя.

— А… — Косой подзавис. — Ну, будь здоров, батя.

И он и вправду продиктовал адрес — незнакомый Яну, — объяснил, что это на той стороне города, за рекой и железной дорогой.

— Янчик, — всхлипнул Косой. — С тебя причитается.

— Нахер иди, — буркнул отец. — Причитается ему.

— Батя… — начал Косой, — я все понимаю, но…

Ян сбросил вызов и поднялся.

— Выпей еще одну, — взволнованно как-то пробасил отец. — На дорожку.

— Не хочу, пап, — Ян зажег экран. — Это сколько ж за такси выйдет…

Отец подбоченился, посмотрел снизу вверх красными глазами.

— Давай подкину деньжат.

— Не надо.

— Ну, не надо так не надо, — отец фыркнул, налил себе, поднял рюмку на уровень лица. — Чтоб брата вернул, понял? И в рожу ему разок сунь — в воспитательных целях.

Он выпил, поморщился.

— А то я суну. А у меня лапки не твои, куриные. Ты… ты лапками в мать пошел, смотреть смешно…

Ян уже не слушал — топтался в тесном и темном коридоре, обувался, не зажигая свет, застегивал под самое горло куртку — легкую не по сезону.

— Тулуп возьми! — крикнул отец вслед, когда Ян был уже на пороге и в приоткрытую дверь засекал снегом ветер. — Что ты в тряпке этой?

— Нормально, — отозвался Ян. — Закрывай.

— Иди, я закрою! — отец расхохотался. — У меня воровать нечего! А сунется кто — ему же хуже!

Ян шагнул на крыльцо и захлопнул дверь. Спустился по ступеням, толкнул калитку — заскрипела, заскребла досками по снегу — и увидел, как в конце улицы прыгают вверх-вниз, приближаясь, фары такси.

* * *

После того как дочь уснула, Инга набрала горячую ванну, бросила в нее несколько шершавых ароматических кругляшей — которые тут же растворились с шипением, — дождалась, пока взбухнет и выгнется горным хребтом пена, и только тогда перешагнула через высокий бортик, погрузилась, обжигаясь, по подбородок, устроилась поудобнее.

И долго лежала так, чувствуя, как тело теряет вес, как его пропитывает — уходя из воды — сладкий масляный жар. Дважды в ванную заходил Артем, и она со смехом пряталась от него за пенными замками, а он подыгрывал и точно не замечал ее — и вдруг наклонялся и целовал в смеющиеся губы, а она взвизгивала шутливо, закрывала глаза и уходила под воду с головой — и когда выныривала, Артема в ванной уже не было, и слышно было, как он звенит посудой в кухне.

«Мало, — думала Инга. — Мало пены».

И она вспоминала, как принимала ванну в детстве — заботливо подготовленную мамой, — как закапывалась в пену как в сугроб, один нос торчит наружу, как пена перекатывалась за бортики и сползала нехотя на пол, а мама, заходя в ванную, всплескивала руками и с наигранной строгостью отчитывала Ингу за «потоп».

— Поскользнусь ведь, — говорила мама, вминая в Ингины волосы душистый шампунь. — Зайду и поскользнусь.

Но она никогда не поскальзывалась — зато раз поскользнулась сама Инга: кувыркнулась, взвизгнув, дернулась всем телом, но была поймана той же заботливой маминой рукой.

«Мало пены».

Инга села, дотянулась до флакончика, пустила из крана еще кипятка и подставила флакончик под струю — а потом смотрела, как пухнут, дыбятся над ванной перламутровые облака, плотные и упругие. Инга даже не удержалась и подгребла к себе побольше, навалила облако на облако, а затем проделала в нем отверстие — так, что над поверхностью ванны закачалась упругая облачная арка.

Закончив с ванной и дождавшись, пока уйдет с рокотом, стягиваясь в переливающуюся воронку, вода, Инга какое-то время стояла перед зеркалом и не без удовольствия смотрела на себя, отмечая, что спорт не проходит даром и что в таком свете — ярко-белом, отражающимся со всех сторон от плитки, она похожа на русалку, если бы у русалки вместо хвоста были стройные ноги, а кожа вместо зеленовато-белой — такими были русалки в детских книжках дочери — была бы розовой, распаренной в горячей воде.

— Ты скоро? — позвал, не заходя, Артем. — Тебе же выспаться надо.

Инга ответила, что выспаться успеет всегда, но да, скоро — и с сожалением как будто запахнулась в махровый халат, накрутила на голове тюрбан из полотенца.

Затем она втирала в щеки и шею крем, чистила зубы — а закончив, закрыла дверь поплотнее, села на бортик ванны, стянула с головы тюрбан и подставила волосы под горячий вихрь из фена.

Когда она вышла в комнату — свежая, мягкая, вся в сладких запахах, — Артем отложил ноутбук, подошел галантно и обнял, полез руками за ворот халата.

— Тёма, Тёмочка, — со смехом вырвалась из его объятий Инга. — Давай, пожалуйста, не сейчас. Я, как-никак, нервничаю.

Артем посокрушался для вида и вернулся к ноутбуку — а она сменила халат на домашнее платьице, сунула ноги в пушистые тапки и занялась чемоданом, который собрала в два счета и оставила полупустым.

— Впервые еду куда-то с полупустым чемоданом, — посмеялась Инга.

— Я удивлен, что ты его вообще берешь, — отозвался Артем. — Утром туда, вечером обратно, зачем он тебе нужен?

— Ну, знаешь ли… Что же мне, сумку спортивную брать?

— Можно и спортивную. Главное — что внутри.

Инга вздохнула, вытянула из шкафа спортивную сумку, но потом фыркнула и спрятала обратно.

— Не сбивай меня, пожалуйста, — попросила она, а затем отвернулась от чемодана и села на диван рядом с Артемом, положила голову ему на плечо. — Извини, я вот только сейчас, кажется, начинаю нервничать. Посмотри — даже руки дрожат.

Она вытянула перед собой руку — пальцы и впрямь едва заметно подрагивали.

— Перестань, — прошептал Артем, поймав ее руку в свою. — Твой проект — это золотая жила для них, я уверен, все будет хорошо.

— А вдруг я растеряюсь? Вдруг начну з-з-заикаться?

— Милая, — серьезно сказал Артем и повторил: — все будет хорошо. Никто лучше тебя не знает эту тему — и никто лучше тебя не представит твою же, — он надавил на «твою же», — программу. Поверь, они уже приняли решение, раз пригласили тебя. Презентация — чистая формальность.

Инга всмотрелась в его глаза — спокойные, уверенные, — замерла на миг, а затем вскочила и пустилась по комнате в пляс, совсем как девочка.

— Я до сих пор не верю! — пела она. — Не могу поверить и все! В голове не укладывается!

Артем сидел и смотрел на нее влюбленно.

— Будешь суши? — спросила Инга, остановившись в позе балерины. — Я страшно проголодалась.

Она на цыпочках сбегала в кухню и вернулась с оставшимися после ужина роллами, заглянула в комнату дочки, прислушалась к ровному детскому дыханию, поправила свешивающееся до пола одеяльце.

— Послушай, — сказала она Артему, возвращаясь и закрывая за собой дверь, — в этом году топят прямо на ура, ты и правда им звонил?

Артем кивнул.

Инга подошла к окну, положила ладонь на раскаленный радиатор, подбородком сдвинула в сторону штору и всмотрелась в снегопад.

— Какая красота, — выдохнула она, и на стекло лег запотевший кружок. — Сказка.

Улица — широкая, светлая — таяла в спокойном и ровном снегопаде, за елками, в доме напротив уже моргали гирляндами окна, по дороге ползли в белом свете фонарей редкие такси с желтыми шашечками на крышах.

Инга вернулась к Артему, взяла предложенные палочки, размешала в соусе васаби.

— Давай посмотрим что-нибудь, — попросила она Артема. — Фильм или сериал.

Артем поднял брови удивленно.

— Ты не выспишься.

— Я сейчас и не усну.

— Может, свет приглушить?

— Нет, так хорошо.

Артем выбрал фильм, протянул ей наушник и устроил ноутбук на краю журнального столика — и пока роллы не кончились, смотрели так, а когда кончились, то откинулись на диванные подушки и смотрели в обнимку — и Инга смотрела с интересом, следила за тем, как по экрану снуют барышни в пышных, из девятнадцатого века, платьях, как кружатся и сверкают балы, а Артем, видно было, клевал носом, медленно моргал и в какой-то момент задышал ровно и тихо. Инга скосила глаза и прыснула — Артем спал. Она изогнулась, стараясь не менять положения, — Артем нахмурился, но не проснулся — дотянулась ногой до выключателя, щелкнула мягко, и теперь комнату освещал зеленовато только узорный торшер. И продолжила смотреть фильм, лежа щекой на поднимающейся и опускающейся груди Артема, чувствуя, как греет макушку его дыхание — и досмотрела до конца, до самых титров, прослезилась даже, оставив на хлопковой рубашке сырое пятнышко, и потом, когда фильм закончился, полежала еще немного, не шевелясь, прислушиваясь к плотной, обволакивающей комнату, квартиру, дом и улицу, тишине, совсем зимней, сказочной, точно сошедшей со страниц тех же детских книг. Затем она все-таки выскользнула из-под тяжелой и крепкой руки, закрыла ноутбук и со смехом разбудила Артема.

— А? Что? — заморгал он непонимающе, потянул наушник из уха. — Я смотрю, смотрю.

— Можем, конечно, включить заново, — рассмеялась Инга, — с того момента, на котором ты уснул. Но я бы предпочла укладываться.

Артем привстал, потер лицо ладонями.

— Я такой сон видел… — пробормотал он. — Натурально так, прямо как будто…

Он задумался.

— Не помню, — и развел руками. — Еще секунду назад помнил, а теперь все, шифт-делит.

Инга поцеловала его в лоб, взъерошила волосы.

— Давай раскладываться.

Они разложили и застелили диван, Инга сменила платьице на сорочку, завела будильник, Артем завел еще один — на всякий случай — и попросил растолкать его перед уходом, чтобы он проводил, чтобы посидели на дорожку. Инга пообещала, что растолкает.

— Главное, не забудь в двенадцать заехать к маме, — напомнила Инга. — Она будет ждать. Может, и пообедаете с малышкой у нее.

Артем ушел в ванную, долго плескался там и чистил зубы — а когда вернулся, то погасил торшер и влез под горячее, тяжелое одеяло, обнял Ингу и ткнулся носом в ее затылок, зарылся в волосы.

— Не едь никуда, — пошутил он. — Охота тебе… Метро, Москва, толпы эти, бррр… Вставать ни свет ни заря…

— Как скажешь, милый, — поддержала она шутку. — Сбрасывай будильники.

Они пофыркали еще немного, посмеялись друг над другом, а затем устроились помягче, высунули из-под одеяла по ноге — ее правая, его левая — и затихли.

* * *

Когда въехали на мост, Ян увидел под собой широкое белое полотно — реку, уходящую вдаль, выгибающуюся и истончающуюся, скрывающуюся за рядами домов. Когда ползли, громыхая подвеской, через железнодорожный переезд, вдали, в темноте светились искрами сигнальные огни — синий, зеленый, красные.

Когда город за окнами стал бело-оранжевым — из-за снега и света фонарей — и невысоким, в два или три этажа, таксист пробормотал:

— Подъезжаем…

Он свернул с центральной улицы, запетлял между домами, несколько раз свернул не туда, вернулся, ругаясь, нашел нужный путь, сверился с картой — и наконец припарковался в одном из оранжевых дворов.

— Готово, — и добавил, оглядев двор: — Подождать?

— Не надо, спасибо.

Как только Ян выбрался, такси взрыкнуло, взмесило колесами снег и покатилось прочь. Ян постоял перед двухэтажным домом — старым, один подъезд, арки какие-то над крыльцом, так уже давно не строят — посмотрел словно бы оценивающе.

Подъездная дверь без замка, темная, пропахшая табаком лестница, обшарпанные двери с покосившимися номерами, и за каждой — шум, приглушенные голоса. Номер, названный Косым. Коврик с портретом Обамы. Ян занес палец над кнопкой звонка, остановился, потянул дверь за ручку — поддалась. На Яна дохнуло едким дымом, гарью, кислятиной — за порогом вытягивался длинный коридор, проваливался в обе стороны проемами без дверей.

Слышно было голоса, музыку, ругань откуда-то издалека. С потолка светили тускло оранжевые же лампы — как будто свет уличных фонарей дотягивался и заползал внутрь квартиры, оседал на стенах.

«Позвать? — подумал Ян. — Крикнуть, не заходя?»

И сам себе посмеялся. Перешагнул порог, двинулся по коридору, не разуваясь — линолеум волнами, весь в песке и пятнах — поглядывая на черные глазницы масок, развешанных по стенам — африканских или индейских, вытянутых, грубо вырезанных из дерева. На тумбочках и полках лежали какие-то бумажки, связки ключей, зарядки для телефонов и батарейки, обои кое-где отставали от плинтуса, заворачивались пергаментом, и под ними видно было бледную бесцветную стену.

Ян останавливался перед каждым проемом, смотрел внимательно, вглядывался в лица, не сильно отличающиеся от масок — тут лежат вповалку прямо на полу, в клубах кальянного дыма, сам кальян возвышается столбом, в чаше малиново тлеют угли; тут кухня, пьют водку, как отец, вокруг крошечного стола, лезут друг на друга татуированными локтями; тут темно и слышно, как хрипят сдавленно мужик с бабой, толкают собой кровать. Ян подумал было включить свет — не брат ли? — но потом решил не мешать до поры и проверить сперва остальные комнаты.

На Яна из проемов не смотрели — или смотрели тупо, без удивления, привычные, видимо, к тому, что в квартиру постоянно кто-то приходит, сменяя ушедших.

Брат обнаружился в дальней комнате — узкой и вытянутой, два дивана друг напротив друга, телевизор на тумбе. Брат лежал на одном из диванов лицом в потолок — с открытыми глазами, Ян даже испугался на мгновение — накрыв рукой какую-то девицу в джинсах и майке, уместившуюся лицом вниз между братом и ковром на стене. На другом диване сидело, поджав криво ноги, какое-то гнилозубое чмо и скалилось в телевизор, заставленный пивными бутылками и настроенный на музыкальный канал.

— Хороши-и… — бормотало чмо, разглядывая танцующих на экране.

Ян окликнул брата, подошел, склонился над ним, увидел, как медленно, с усилием, задвигались в поисках говорящего глаза — совсем отцовские.

Брат вообще был ужасно похож на отца — минус усы, минус пару десятков лет, копну волос погуще — и кто угодно спутает.

— Не мешай, э-э, — просипело чмо и тронуло Яна за ногу.

— Отвали! — рыкнул Ян, не оборачиваясь.

Брат наконец-то уперся в Яна взглядом, заморгал, фокусируясь, по лицу его точно пробежала какая-то тягучая, сложная мысль. Затем сухие губы растянулись в улыбке.

— Я-я-я-янчик…

Голос был такой, словно по пленке с записью пустили фоном помехи.

— Да хорош тебе, — просипело чмо. — Дай человеку отдохнуть…

Ян не ответил. Брат захрипел что-то, точно хотел сказать и не мог, потом зажмурился, кашлянул раз-другой и приподнялся на локте, оглядел комнату, ухмыльнулся лежащей рядом девице, поднял руку и хлопнул девицу по заднице. Девица заворчала что-то в диван, повела недовольно лопатками.

— Ох, Янчик… — простонал брат, стянул руку с девицы и оперся на второй локоть. — Ты тут как вообще, откуда?

— Забыться приковылял, — подсказало, хихикая, чмо. — Как и все.

— Заткнись, — сморщился брат. — Дай с братом пере… это… перетереть.

Он медленно, с трудом сел, диван под ним заскрипел истошно. Брат повозил руками по джинсам, дотянулся до тумбы и снял с нее пачку сигарет, зажигалку. Подкурил, затянулся до кашля, откинулся назад и чуть не повалился на девицу. Выпустил облако дыма в Яна — снизу вверх — и качнул вопросительно головой: что надо?

Ян, морщась от гадливости и презрения, объяснил, что отец волнуется — старший не выходит на связь, не появляется, телефон недоступен, свелся, говорят, с плохими людьми.

— Говорят… Говорят… — проворчал брат. — А кто говорит?

— Люди.

Брат ухватился рукой за спинку дивана, попытался встать. Ноги его подкосились, он рухнул обратно, чмо расхохоталось визгливо, девица заворочалась, завозила лицом по дивану.

— Пошли, — протянул руку Ян.

Брат посмотрел удивленно на руку, хлопнул по ней своей.

— Куда?

— Да куда угодно. Отсюда пошли, батя волнуется.

— Не-е-ет, — покачал головой брат и вывернул торс туда-сюда, захрустел позвонками. — Батя там это… пусть, конечно, если хочет… волнуется там или что еще, да. А я пока тут, — он обернулся на девицу, занес над ней руку, остановился, передумав. — Я пока тут, да…

— Какое «тут»? — разозлился Ян. — Вокруг посмотри…

Брат огляделся удивленно, поднял глаза на Яна.

— И? Так-то и это… уютно даже… Музыка вон, — он кивнул на телевизор.

Мимо комнаты прошел по коридору, качаясь из стороны в сторону, тощий мужик с голым торсом, заглянул, огляделся бессмысленно, улыбнулся, увидев, девицу.

— Шею сверну, — пообещал брат.

Мужик поднял примирительно ладони и исчез.

— Собирайся, я тебя к бате отвезу, — Ян потянул брата за локоть. — Такси ждет, — соврал он для убедительности.

— Пого… ди! — брат выдернул локоть. — Попить дай, сушит страшно…

Ян заозирался, чмо вытянуло руку с пивной бутылкой. Брат подхватил, плеснув на пол, стал жадно пить, бросая кадык вверх-вниз.

— Я пока тут, Янчик, ага, — выдохнул он, опустошив бутылку и вернув ее вытянутой руке. — Мне… мне пока тут посидеть надо.

Он запрокинул огромные локти за голову, качнулся и зевнул.

— Я, понимаешь, Янчик… Я, в общем, — он поманил Яна пальцем, понизил голос, — задолжал малость кой-кому, ага. Денежки, конечно, прикатятся, куда они денутся… Но пока не прикатились, мне на воздух нельзя.

Ян заскрипел зубами.

— Кому ты задолжал? Сколько? Батя узнает — шкуру с тебя спустит!

— Батя спустит… — промычал задумчиво брат. — Но и эти, — он кивнул на окно, — могут, если постараются. Так что да, Янчик, иди отсюда в жопу и адрес забудь, а. Бате передай, что… А, — он махнул рукой. — Ничего не передавай, потом сам объясню.

Ян растерялся.

— А здесь тебя трудно найти? Мне Косой по первому звонку рассказал. Дверь открыта вон, заходи не хочу!

— Косой… — процедил брат. — Косому я… вправлю…

Он посмотрел на Яна.

— Сюда они не полезут, не бойся, да. Сюда не сунутся.

— Не сунутся, — подтвердило чмо.

— А если сунутся… — брат поднес к носу Яна квадратный, один в один отцовский, кулак. — Им же хуже.

— Им же хуже! — взвизгнуло чмо и подпрыгнуло на диване. — Мы их так расшинкуем…

Ян сморщился, нашел глазами куртку брата — на полу, между диваном и дверью — поднял, бросил брату на колени.

— Собирайся! Едем!

Брат спихнул куртку под ноги, посмотрел на Яна непонимающе.

— Янчик… Ты…

— Янчик! — перебил его Ян. — Знаю, что Янчик! Задолбал ты уже всех! Собирайся давай!

И он схватил брата, потянул его за локоть, за подмышку.

— Вставай! Такси ждет!

Ему почему-то было страшно обидно — и горело-жгло в груди, как тогда, перед водкой.

— Отвали ты от меня! — взревел брат.

— Отвали от него! — завизжало чмо и бросилось на Яна со спины, потянуло на себя, вцепилось больно, перебирая пальцами, в ухо.

Ян обернулся, схватил чмо за воротник и ударил раз, другой в гнилые зубы. Чмо обмякло, поплыло на диван, цепляя с тумбы пивную бутылку, пиво с шипением хлынуло наружу. Тут же Яна дернуло сзади, точно ковшом экскаватора загребло, ему показалось, что он подлетел и сейчас ударится головой в низкий потолок. Брат метнул Яна к стене, прижал за челюсть одной рукой, а второй размахнулся и отвесил Яну такую затрещину, что и комната, и брат, и девица, и телевизор с танцующими сперва погасли и погрузились во тьму, а потом вернулись и закачались, расплываясь разноцветными пятнами.

— Ты кем себя возомнил?! — зарычал брат сквозь звон в ушах. — Нахер отсюда, быстро!

Он навис над Яном и вперился в него своими отцовскими глазами — налитыми кровью, спрятанными глубоко в кость. В центре розовых яблок чернели огромные, от радужки ниточка осталась, зрачки — и в зрачках этих отражался жалкий и слабый Ян с красной, как свекла, щекой. Брат побагровел, заскрипел зубами, вздернув губу, задрожал даже мелко — видно было, что он сдерживается, чтобы не ударить еще раз.

— Нахер! — рявкнул он и сгреб Яна за шиворот, вывалился вместе с ним из комнаты. — Нахер отсюда!!!

Он протащил Яна через весь коридор — из комнат выглядывали удивленные рожи — сшиб плечом одну из масок, ногой распахнул дверь и выбросил Яна на площадку.

— Еще сунешься — удавлю!

Дверь захлопнулась с грохотом, за ней простучали глухо по коридору шаги брата, раздался его голос — «По норам!» — а затем все стихло, и Ян слышал только, как гудит прямо над ним, у потолка, подъездный щиток.

* * *

Артем засопел почти сразу — смешно, по-детски, — а у Инги уснуть не получалось. Она лежала и чувствовала, как поднимается в груди, клубится и клокочет веселое, но и колючее какое-то, словно шампанское, волнение, как разливается по всему телу, шумит в висках, заставляет пальцы рук и ног неметь.

Какой сон? Даже с закрытыми глазами не лежится — закроешь, и тут же веки точно обратно растягивает, так в Артемовом джипе иногда хулиганит багажник: его хлоп вниз со всей дури, а он тут же медленно открывается.

«Выспишься тут», — подумала Инга и представила себе светлый конференц-зал, голубой луч проектора, вид за окном с какого-то там сотого или около того этажа.

Представила и глаза закрывать прекратила — и лежала так, слушая дыхание мужа, считая свой пульс и глядя, как время от времени из того места, где смыкаются на карнизе шторы, вытягивается узкий белый луч, похожий на минутную стрелку, и чертит по потолку полукруг. Слева направо — темно — справа налево. Потом опять слева направо, потом опять справа налево — как будто мимо окон ездит туда-обратно один и тот же автомобиль: докатится до перекрестка, развернется и возвращается.

В комнате пахло имбирем и нори, под тумбой пульсировал оранжевый огонек — робот-пылесос терял заряд, но заявлять об этом в голос стеснялся.

«Мой проект… — мысленно говорила Инга конференц-залу и оглядывалась на вид с сотого этажа, — позволит предприятию оптимизировать…»

Инга мысленно листала слайды презентации, возвращалась к самым интересным, проговаривала основные тезисы, ссылалась на исследования конкурентов и аналитику из общедоступных источников.

«Таким образом в ближайший год удастся добиться… А если подключить полный пакет…»

Она думала о том, как стоять и жестикулировать, рассказывая — и жестикулировать ли? — чтобы выглядеть уверенно, чтобы понятно было, что она не втюхивает, не упрашивает, а делится и предлагает, что она только на вид дурашка и сею-вею, а диплом и сертификаты, вот они, пожалуйста, а может быть, хотите посмотреть на портфолио с прошлого места работы? Ему предусмотрительно нашлось место на отдельном слайде, но и в распечатанном виде тоже есть…

«Стоп, — оборвала себя Инга. — Спи давай».

Она с усилием закрыла глаза, прижала даже кончики пальцев к векам — ладонь пахнет кремом — и стала считать от одного до ста.

«Девяносто девять… Сто!»

После счета Инга стала декламировать про себя стихи из дочкиных книжек — Чуковского, Маршака, Михалкова и Барто — заменяя забытые слова первыми, что приходят на ум.

«Эта страница зеленого цвета, — читала Инга, — значит, на ней… центробежное лето».

Чем дальше Инга читала, тем меньше хотелось спать. Она оставила стихи в покое и снова взялась за счет. Досчитала до ста пятидесяти и выскользнула тихонько из-под одеяла, подхватила халат, ноутбук с папкой документов, очки в футляре и на цыпочках просеменила в коридор, а из коридора — в кухню. За­крыла за собой дверь и зажгла свет — и даже зажмурилась с непривычки.

«Эта страница — белого цвета. Значит, на ней… никакое не лето».

Инга запахнулась в халат, расчистила стол и водрузила на него ноутбук, пристроила рядом документы. И села перечитывать сто раз перечитанное, пересчитывать сто раз пересчитанное и перепроверять сто раз перепроверенное. И сидела так долго — бросив на переносицу очки, — кусая за неимением ручки кончик палочки для суши, наматывая на палец прядь, складывая и разворачивая тканую салфетку в узорах и дирижируя ею же.

«Результативность проекта может превзойти все самые смелые ожидания… Превзойти… Превзойти или обмануть? — Инга смеялась сама себе. — Превзойти, конечно, о чем я».

Дважды она вставала и проходила в комнату дочери — поправляла одеяльце, дышала теплым, пряничным будто воздухом, смотрела на то, как светит ласково с комода ночник — кремово-персиковый, — и думала, что не хочет уже никуда ехать, а хочет проснуться утром и пойти на лыжах по лесу; но потом возвращалась в кухню, видела бумаги и презентацию на экране ноутбука, и ее снова охватывало искрящееся волнение, и снова ей было и тревожно, и весело, и смешно. Во второй раз дочка услышала шаги, заерзала в кроватке, залопотала что-то сквозь сон — и Инга прислушалась, склонилась, но слов разобрать не смогла.

Спать не хотелось. Хотелось кофе и — самую малость — курить.

«Кофе ночью — сильно круто, — осадила себя Инга. — Обойдемся чаем».

Она набрала чайник, поставила его на огонь — тут же в кухне стало еще жарче, — сполоснула кружку, а потом махнула рукой и — пока чайник закипал — вымыла всю посуду, которую вообще-то оставляла на откуп Артему.

«Цените вашу маму, — мысленно говорила она дочке и Артему, натирая тарелки горячей пеной. — Маме уезжать на рассвете, а она посуду моет, как Золушка».

Она подумала, не прибраться ли в кухне, в коридоре и в зале — можно и у Артема, он не проснется, — но потом решила, что это уже будет слишком, что после такого она должна будет раствориться в воздухе и перейти на квантовый уровень существования, а не ехать в Москву.

Чайник начал насвистывать ровнехонько в тот момент, когда она остановила бьющую в раковину воду.

Кипяток, схлопывающееся щипцами ситечко, треть ложки сахара.

Инга закрыла ноутбук, сдвинула его вместе с бумагами на край стола, сама села по другую сторону в пухлое кресло, поджала ноги. Разбавила чай водой из графина, сдула колышущийся над чашкой пар и осторожно, обжигая губы, стала цедить — глядя перед собой, думая о чем-то неясном, не то о работе, не то о продолжении учебы, не то о книге, до которой не доходили руки и которую она возьмет с собой и будет читать в поезде по дороге туда и обратно.

Она обернулась на окно, приподняла занавеску и всмотрелась в снегопад, в отяжелевшие еловые ветви, в едва различимые сквозь них гирлянды.

«Эх, — вздохнула Инга. — Не сдержусь».

Она сделала несколько больших глотков и оставила чашку на столе, а сама влезла с ногами на кресло, дотянулась до верхней полки настенного шкафчика и сняла с нее полупустую пачку сигарет, тоненький — из отеля, с логотипом и мелким турецким текстом — спичечный коробок. Вышла бесшумно в коридор, сменила халат на пуховик Артема — ей ниже колен, кокон, а не пуховик, — сунула босые ноги в его же, мех и тепло, ботинки, подумала, что теперь она не Золушка, а Дюймовочка, щелкнула входным замком и вышла в подъезд.

Спустилась по лестнице на площадку между этажами, приоткрыла — скорее для виду — подъездное окно за кактусами и мясистыми суккулентами в горшках, чиркнула спичкой и прикурила тонкую и длинную, яблочный вкус, сигарету. Затянулась не в полную силу, выпустила в сторону окна сладкий дым.

«Пред вами — страница ночная, — подумала она, глядя за окно. — Столица окутана тьмой…»

Столица… Столица… Небоскребы с конференц-залами, тоннели метро, стройки и дворцы — все и правда сейчас окутано тьмой, точно так же, как эта вот улица, эти вот елки, эти невысокие, но такие уютные и аккуратные, ни одной столице не снилось, дома.

«Уходят на отдых трамваи, троллейбусы едут домой».

По улице катались, толкая фарами снегопад, такси, троллейбусы давно спали, трамваев в городе отродясь не имелось.

От батареи под подоконником плыли вверх, поднимали сигаретный дым и выпихивали его в щель между створкой и рамой волны горячего сухого воздуха.

* * *

По пути домой Ян пытался — из такси — дозвониться до отца, но тот долго не брал трубку, а когда взял, то стало ясно, что он мертвецки пьян, не вяжет лыка и с трудом понимает, кто вообще и по какому вопросу ему звонит.

— Нашел?.. Кого… нашел…

Ян объяснил, что нашел брата, что брат — опуская некоторые детали — жив, здоров и спрятан от непогоды под какой-никакой крышей.

— Ага… Ага… — Ян почти слышал, как ворочаются в голове отца тяжелые и громоздкие шестеренки-мысли. — Понима-а-аю… Эт хорошо, что наше-ел…

За окнами снова кружился и кувыркался ночной город — снежный и безлюдный.

— Ты… к себе? — икнул отец.

— К себе, пап.

— Ага… Ага… Ну, это… Ленке пр-ривет.

И повесил трубку.

Таксист торопился, летел, поглядывая подозрительно на Яна — вперед пустил, на новые правила не ссылался, — машину заносило, под капотом ревело. Ян опомниться не успел, а вокруг замелькали знакомые арки, вытянулись к темному небу новостройки, в одной из которых Ян уже год снимал квартиру.

За несколько дворов до нужного, телефон Яна завибрировал, запрыгал в кармане куртки.

«Отец? — гадал Ян, выуживая телефон из кармана. — Брат? Лена?»

Последний вариант его развеселил.

Но звонил не отец и не брат — и уж, конечно, не Лена. Звонил — с незнакомого номера — какой-то растягивающий слова мужик.

— Я-ян? — растянул мужик имя Яна.

— Кто спрашивает?

Таксист покосился хмуро, сделал музыку потише.

— Кто спра-а-ашивает… — растянул мужик. — Это хоро-оший вопрос.

Он почавкал в трубку, поцыкал, пощелкал языком.

— Понимаешь, Я-ян, нам… нам твой братик де-енег задолжал. Немного, но… Неприятно, сам понимаешь. Это же вопрос уваже-е-ения. Взял — отда-а-ай.

Ян промолчал — глупо спрашивать, где достали номер, глупо бросать трубку.

Машина остановилась у подъезда, приятный женский голос сообщил, что поездка завершена, оцените, пожалуйста, для улучшения сервиса, бла-бла-бла… Ян поблагодарил водителя, вылез наружу, дернул собачку к горлу, шагнул к подъезду и остановился у двери, под козырьком.

— Я-я-ян, — промычал мужик. — Ты тут?

— Тут.

— А брат твой? Не с тобой?

— Нет.

Чавканье и цыканье.

— А где-е он, Янчик, знаешь, может быть?

— Не знаю.

— Не врешь?

— А чего мне врать? — с вызовом ответил Ян вопросом на вопрос.

— Ну как?.. Бра-ата выгородить… Защитить, так сказать, оградить силой насущных мощностей…

Мужик засмеялся хрипло, за смехом послышались голоса.

— Ян, а Ян, — позвал мужик, прекратив смеяться. — Но ведь как-то вопрос решать на-адо?

Ян молчал — смотрел на засыпаемый снегом двор, чувствовал, как гладит по шее холодный ветер, считал освещенные окна: пять, семь, одиннадцать, девятнадцать.

— Давай так, — предложил мужик. — Мы с тобой завтра встре-етимся, обсу-удим сложившуюся ситуацию. Денег от тебя никто не просит, ты не волнуйся. Но обсудить сто-оит, брат-то пропал. Ты вот за брата не волнуешься, что он пропал?

— Он мальчик взрослый, — сухо ответил Ян. — Как пропал, так и появится.

— Но и ты-ы ведь мальчик взрослый, — рассмеялся мужик. — Должен понимать, как взрослые дела делаются. — Цыканье, перешептывание. — Ты же та-ам же шабашишь? На Литейной?

Шабашить на Литейной Ян закончил месяц назад — и теперь шабашил на Базарной.

— Взял и отчитался, — Ян изобразил усталость.

— Како-ой отчитался? — Мужик изобразил удивление. — Ты, Ян, мне не подотче-етен. Это я так, интересуюсь по-дружески. Мы с твоим братом — ста-арые друзья. — Перешептывание. — А давай по-другому? Давай завтра состыкуемся где-нибудь в городе, да и перетрем? А?

Ян молчал.

— Давай-давай, Ян, не тру-усь.

Ян фыркнул — вполне искренне.

— Ска-ажем… В двенадцать, в «Оливье»? Знаешь такой кабак?

Ян знал — и сам там выпивал с пацанами несколько раз.

— Давай, Ян, не усложня-яй. Нам это все неприятнее, чем тебе, поверь.

Ян молчал. Мужик подождал и переспросил:

— Так что? Ждать тебя?

— Ждите, — фыркнул Ян.

— Будем ждать. Ну и ты — уж наше ожидание уважь, хорошо? Посидим, кофейку попьем. Ты что больше любишь — кофе или чай?

Ян убрал телефон от уха, вытянул руку и сказал безмятежно:

— Плохо слышно. Связь пропадает.

Из динамика зазвучал голос мужика.

— Алло, — сообщил Ян, не приближая телефон. — Связь, говорю, пропадает.

И сбросил вызов.

— Оп, совсем пропала.

Позвенел ключами и открыл дверь, поднялся на нужный этаж, зашел в квартиру.

— Я-ян, Я-ян, — передразнил он мужика, скидывая куртку и зажигая свет. — Блеет, как овца.

Он ударил болтающуюся посреди коридора грушу, прошел в комнату, побросал одежду в угол, сел на край кровати, поднял голову и увидел, что из зеркала на него смотрит жилистый и худой — ребра вон торчат, — весь как будто туго стянутый малый, с глубоко запавшими глазами, с высоким — в мать — лбом и красным, в полтора раза крупнее правого, после затрещины, левым ухом.

Ухо горело — в нем до сих пор слышался звон.

— Сука, — выдохнул Ян и встал, пошел в ванную.

Из ванной он направился в кухню, перехватил что-то наскоро, не грея, выпил одну за другой три кружки воды, погасил свет во всей квартире, бросил на диван плед и подушку и улегся сам, вытянулся до хруста, закинул руки за голову. Потом вылез из-под пледа, натянул штаны и кофту — холодно — вернулся обратно. Лег набок — на правый бок, спиной к стене — и прислушался.

Ползал туда-сюда по шахте лифт, где-то говорил разными голосами телевизор, где-то далеко — не то на улице, не то через несколько этажей — лаяла собака. Под окнами кто-то буксовал — под окнами с приходом снега постоянно кто-то буксовал — с визгом взбивали снежную кашу колеса. По потолку плавали широкие квадраты света, и вообще в комнате из-за отсутствия штор — Лена шторы не признавала — было довольно светло. Свет — голубовато-белый, прозрачный — спускался с потолка, таял на голых обоях, на стенке одинокого шкафа в углу. Уходя, Лена вывезла в несколько дней всю свою мебель — за исключением самого необходимого — и оказалось, что все эти шкафчики, тумбочки, столики и светильники были ее, из квартиры, которую она снимала когда-то вместе с подругой. Опустев, комнаты стали как будто просторнее — хоть танцуй — но и холоднее, и звуки клубились в них как-то по-особенному, гулко и твердо, даже если просачивались сквозь стены от соседей.

Лежа, с дивана, Ян видел крышу противоположного дома, снегопад, небо в мутных серо-оранжевых облаках.

«Всем, кто ложится спать, — вспомнилось Яну. — Спокойного сна».

Он закрыл глаза и сквозь звон в ухе, сквозь ноющую боль в шее и спине — на этом диване невозможно устроиться удобно, как ни ложись, все равно будешь вертеться, и Лена жаловалась все время, у нее и спина болела — стал тянуться в сон, разводить в стороны мысли и воспоминания, обрывки разговоров и картинки прошедшего дня.

«Всем, кто ложится спать, — спокойного сна, — звучало у него в мыслях. — Всем, кто ложится спать…»

И он и вправду уснул — провалился ненадолго в зыбкий, рассыпающий сон, увидел елку в огнях, полосатые обои, стационарный телефон на полке, прибитой к стене, какие-то стебли и листья, ягоды, похожие на шиповник.

— Как будто тебя кто-то спрашивал, — сообщили ему во сне. — Как будто тебе есть что сказать.

Ян проснулся, вытянул из-под живота телефон, прищурился и усмехнулся — поспал так поспал, целых полчаса.

И он стал вертеться, ерзать, ложиться то на спину, то на живот, то на бок, закидывать подушку на изголовье, убирать совсем, укрываться и раскрываться — но сон не шел, и тоскливо и обидно было маяться так, вместо того чтобы выспаться перед рабочим днем. Хотя какая это работа — принеси-подай, повози кистью, заболтай смесь… Такая же маета, как и на диване.

Он вспомнил брата, гнилые зубы, по которым прицельно и не без удовольствия бил, отца и сарай во дворе, потом стал думать про мужика, растягивающего слова, про завтрашний день, про день после завтрашнего — и далее, далее — про Лену, маму, забытые в отцовской квартире боксерские перчатки. Временами ему казалось, что он начинает засыпать, что мысли стягивает плотный туман — на манер вот этих вот облаков, над домом, — но потом сознание прояснялось, и хотелось встать, идти куда-нибудь, да хоть бы и на работу, да хоть бы и куда глаза глядят, какая вообще разница, куда идти, если…

«Если что?»

Ян сел, спихнув плед на пол, взял в руки телефон, открыл одно приложение, другое и купил билет на ближайший — через несколько часов — поезд в Москву. Написал начальнику — начальник! одно название, — чтобы нашел кого-нибудь пошабашить на замену, извинился, бросил на карту полтора косаря — в счет причиняемых неудобств, — поднялся и в каких-нибудь полчаса набил спортивную сумку вещами.

Вещей оказалось совсем немного.

Ян пошарил по полкам в кухне, вскипятил воду и заварил кофе, выпил, глядя в телефон, раздумывая — написать Иванову сразу или по приезде? Хотелось написать прямо сейчас, капсом — еду, Иванов, еду в Москву! Хорошие шабашники, говорил, везде нужны? В бригаду, говорил, возьмешь? Лечу и волосы назад!

А можно и не сразу писать — денег, которые собирал на свадьбу, хватит на месяц-полтора безбедной жизни, даже в Москве.

«Что мне нужно? — сам себя спрашивал Ян. — Койка в хостеле, пожрать чего-нибудь дважды в день…»

Он прикидывал расходы, и получалось, что для жизни — хоть в Москве, хоть в Монако или Лондоне, да хоть на Марсе с Луной — ему нужно совсем немного.

Допив кофе, Ян оставил кружку в раковине, перекрыл воду и газ, похлопал по карманам — паспорт, наушники с зарядкой — накинул куртку, обулся, вы­звал с порога такси — разъездился, вот куда деньги улетают — и вышел, закрыл на все замки. Постоял под козырьком, рассматривая двор, дождался машину, кинул сумку в багажник и влез назад, на пассажирское.

— Работать? — улыбался водитель в зеркало, закуривая. — Или отдыхать?

— Как пойдет.

Водитель кивал и курил в приоткрытое окно — и снова по салону кружил холодный, вперемешку с дымом, воздух, на спинку кресла оседал пепел.

— Не дует?

— Не.

На вокзал Ян прибыл сильно раньше, чем следовало — и еще около часа сидел в зале ожидания, ходил по нему, слушал, как отзываются эхом под высокими сводами шаги, как сопит, растянувшись на лавке, синяк в ушанке, как механический голос объявляет прибытия и отправления.

За полчаса до поезда в зал зашли двое патрульных, растолкали синяка, вы­слушали его мольбы, предупредили, что в случае чего церемониться не будут, и оставили в покое. Прошли по рядам, спросили документы у нескольких человек. На Яна даже не посмотрели.

Когда объявили, что поезд вот-вот откроет посадку, Ян подхватил сумку и вышел на пустынный перрон. Поезд уже вытягивался у платформы, вдоль колес шел обходчик с дрыном, ковырял что-то у самых рельс, постукивал гулко. К тому моменту, как открылись мягко двери вагонов и из них шагнули на перрон проводницы, на перрон начинали стекаться люди — сонно переговариваясь, выдыхая сигаретный дым и пар, они зашагали по платформам, заскрипели колесиками чемоданов.

— Первые, — без эмоций констатировала проводница протянувшему паспорт Яну и зевнула. — Двадцать восьмое, у прохода.

Ян поднялся по узким ступеням, вошел в пустой и тихий вагон, отыскал свое место, забросил на полку сумку, скомкал куртку и пристроил рядом. Уселся, опустил спинку кресла, вытянул ноги и скрестил руки на груди — холодно, но не холоднее, чем в квартире. Посмотрел за окно, на темные силуэты домов, на снегопад, на перрон в плевках и окурках. Опустил голову на грудь, накинул на макушку капюшон и закрыл глаза.

* * *

Покурив, Инга вернулась в квартиру, в кухню, к не успевшему остыть чаю. Спрятала на полку сигареты со спичками, стянула с нее книгу наугад — упала поперек кресла, перекинув ноги через подлокотник, устроилась, допила чай и взялась за чтение. И увлеклась так, как не увлекалась уже давно — заварила себе еще чаю, расщедрилась даже на мармеладную дольку, думала, не выйти ли снова в подъезд — прямо с книгой, — но запретила себе: еще вернется привычка. Запретила — и на душе сразу стало легко. Поерзала в кресле и стала читать, читать, читать — отвлекаясь на чай и мысли о предстоящей презентации.

«Что я как маленькая, в самом деле? — смеялась она над собой. — Ну презентация, подумаешь».

И чем усерднее она себя успокаивала, тем выше, к самому горлу поднималось волнение — и даже кончики пальцев начинали неметь, как в кровати.

«Читай, Инга, — шутливо приказала Инга себе. — Думай о книге, а не о презентации».

И она вспомнила, что давно не читала вот так, запоем — а ведь раньше сидела над книгами, не рабочими, а для себя, для удовольствия, ночами напролет, выписывала цитаты в специальный блокнот, носила его с собой, красивый, с пухлой обложкой и ленточкой-закладкой, с желтыми, бледно разлинеенными страницами и крошечными вензелями в уголках…

«А где же ты сейчас, мой друг?» — задумалась она и мысленно перебрала все шкафы и шкафчики, комоды и полки, двигаясь от кухни через коридор в одну комнату, вторую, третью, изучая стеллаж на лоджии, а потом вспомнила, что оставила блокнот у родителей, вместе с дневниками, которые вела студенткой, за нижними дверцами массивного серванта.

«Надо завести еще один, — подумала Инга. — В Москве и куплю, посимпатичнее какой-нибудь».

Она вернулась к книге и зачиталась до забытья, до головокружения, и сама не заметила, как уснула крепким, густым сном без сновидений — сказалась общая усталость, не только физическая, но и моральная — и проснулась оттого, что ее будит, трясет мягко за плечо Артем, тянется с поцелуями.

— Ты что? — удивленно спрашивал он, заспанный, рассеянно улыбающийся. — Я вскочил по будильнику, а тебя нет… Думал, ты уехала уже — а потом глянул, чемодан на месте…

С Инги моментально слетел сон, она выпрыгнула из кресла, чуть не смахнув со стола чашку, выронила на пол книгу, положила на подоконник — и заметалась по квартире, на цыпочках, чтобы не разбудить дочь.

— Тёма! — шептала она испуганно, собирая воедино документы и графики, заталкивая в чемодан. — Как ты мог?! А мой телефон где?

Искали телефон, повключали везде свет — и нашли в кармане Артемовой куртки.

— Ты курила, что ли?

Инга замахала руками.

— Вот еще! Как чего выдумаешь!

Она уложила в чемодан ноутбук, перепроверила еще раз документы, побежала чистить зубы.

— Боже мой, я ведь опоздаю! А на голове у меня что!..

Волнение, отступившее было, нахлынуло на нее, захлестнуло с головой, ей показалось, что она задыхается. Сонный Артем сидел в центре урагана, привалившись к стеллажу, смотрел с улыбкой, как Инга переодевается, красится, укладывает кое-как непослушные волосы, прихватывает заколками.

— Что ты там улыбаешься? — спрашивала Инга дрожащим голосом.

Артем пожимал плечами, ежился и зевал.

— Вызвал бы лучше такси!

Он взял под козырек и вызвал такси.

— А комфорт мне зачем? — спросила она, пролетая мимо и заглядывая через плечо. — Вызывал бы обычное.

— Вот еще… Через пять минут будет.

— Мне возиться еще десять.

— Подождет, ничего.

Спустя пятнадцать минут Инга зашла к дочке, поцеловала ее в висок, поправила одеяльце.

— Не забудь про маму, — напомнила она Артему, возвращаясь в коридор. — Я договорилась.

— Не забуду, не забуду.

Они сели — Инга на край чемодана, Артем выкатил себе из комнаты компьютерное кресло, — замерли на несколько секунд, замолчали. Потом Инга вскочила и стала обуваться — но пальцы дрожали, и молния на сапожках отказывалась застегиваться.

— Милая, милая, — позвал Артем и сел перед ней на корточки, отвел в сторону ее руки, помог. — Не волнуйся ты так, все будет хорошо.

— А если я опоздаю? Если поезд уйдет?

— Без тебя не уйдет.

Он подхватил чемодан как пушинку, шагнул в подъезд первым, в мгновение ока сбежал на первый этаж, передал чемодан таксисту и вернулся обратно, поцеловал ее на пороге — бледную, растерянную — легонько потряс.

— Соберись! — Шутливо скомандовал он. — Ты их всех порвешь.

Инга ответила благодарным взглядом, засеменила вниз по лестнице, потом обернулась и взбежала, поцеловала стоящего на пороге Артема еще раз — и после этого уже бросилась вниз, перехватывая перила руками в перчатках, опасаясь, не подвернется ли на ступенях каблук — вот будет номер!

Каблук не подвернулся.

— Простите! — выпалила Инга, ныряя в просторный и светлый салон такси. — За ожидание!

Таксист равнодушно пожал плечами, переключил передачу и мягко покатился из двора.

— Здесь получится выехать? — спросил он.

— Да, тут сквозной...

Мотор негромко заурчал, таксист включил музыку — и Инга понеслась через заснеженный, совсем сказочный город, через снегопад и гирлянды, через сияющие ночь напролет вывески, мимо парков и аллей, площадей и офисных центров. Облака кое-где расходились, и в прорехи заглядывала удивленно круглая, белая, точно кусок мела, луна. Инга смотрела то за окно, то на часы в углу экрана — на панели — и чувствовала, что холодеет.

«Опоздаю, — повторяла она. — Опоздаю».

И чтобы не волноваться так сильно, читала мысленно:

А эта страница — морская…

На ней не заметишь земли…

Крутую волну рассекая,

Проходят по ней корабли…

Такси и впрямь летело сквозь город как чудесный корабль — мягко и бесшумно, совсем плавно, точно по воздуху, и если бы Инга не поглядывала на спидометр, то могла бы решить, что таксист едет медленнее, чем следует.

Как по волшебству вырос перед ней вокзал — витражи и башенки в черепице, — таксист ловко развернулся, проехал мимо парковки к самому крыльцу, высадил ее, моргая аварийкой, выставил на тротуар чемодан. Отвесил почти театральный поклон, пожелал ей счастливого пути, прыгнул за руль и умчался. Инга, схватив чемодан в охапку, взлетела по ступеням, толкнула вокзальную дверь, пробежала сквозь рамку металлоискателя, высыпав на поднос ключи и телефон, какую-то мелочь из карманов. Дождалась, пока из черного короба выползет чемодан, ухватилась за тонкую ручку и пронеслась через здание вокзала, выбежала на перрон, заспешила, проваливаясь каблуками в черные щели, к нужной платформе, вдоль которой сверкал боками поезд.

Перед поездом прохаживались курильщики и провожающие, махали в окна, фотографировались на их фоне. Топтались, выпуская облачка пара, проводницы в красных — карнавальных как будто — беретках.

Почему вагон так далеко? Нумерация с головы состава? Хвост, голова — дракон это, что ли, змей? Инга бежала по перрону, цокала каблуками, а за ней летел, едва касаясь асфальта, чемодан — и Инга уже знала, что успела, что без нее не уедут, но остановиться, замедлиться не могла, и выдохнула только перед проводницей.

— Последние, — без эмоций сообщила та, проверяя паспорт. — Двадцать девятое, у окна.

И как только Инга втащила на площадку чемодан, проводница помахала кому-то по направлению движения и тоже поднялась по ступеням.

Инга — запыхавшаяся, раскрасневшаяся, но и веселая, улыбающаяся — вошла в заполненный, шумный вагон, прошагала, поглядывая на номера, к своему месту, протянула за ручку чемодан, негромко кашлянула и обратилась к спящему, по-видимому, парню — руки сложены на груди, капюшон до самого носа, ноги вытянуты, не перешагивать же:

— Простите… Кхм… Я прошу прощения…

Парень вздрогнул как от прикосновения, откинул капюшон и посмотрел на Ингу непонимающе, потом подтянулся в кресле.

— Вам… — голос его прозвучал хрипло, он кашлянул. — Вам пройти?

Инга кивнула с улыбкой.

Парень поджал ноги, потом встал, шагнул в проход, пропуская.

— Вам это… с чемоданом давайте помогу.

Инга уступила ему ручку, и парень поднял чемодан, уложил на полку, сдвинув чуть в сторону спортивную сумку.

— Спасибо большое.

Инга стянула пальто, пролезла на свое место и села, пристроила пальто тут же, между собой и окном, сложив его рукавами внутрь. Спустя несколько мгновений вагон качнулся, и заснеженный перрон вместе с провожающими, столбами и арками подземных переходов, поплыл мимо окна, стал удаляться, уступил место сперва бетонной стене в ромбах, затем частным домам — палисадникам, голым кронам в снегу — а снег все падал и падал, ровно и спокойно, горел под редкими фонарями, таинственно рябил напротив близких и далеких окон, понемногу зажигающихся тут и там.

«Там на утренней пороше, — вспомнила Инга. — Отпечатались галоши… Цепь следов на снежной глади…»

И она — счастливая, одновременно полная сил и вымотанная, остро чувствующая и уверенная в том, что все, как и говорил Артем, будет хорошо, что все пройдет на ура, что она всех их порвет и победит — прислонилась виском к теплому, мелко и тоже как будто от волнения вибрирующему стеклу.