Окончание. Начало — см. № 5 за 2024 год

Павел Селуков

Нелюди

экзистенциальный боевик

Глава 5
Кемпинг

Сева дрых. Привык уже к передрягам, путешественник. Постучались. За­прыгнули в машину. Не то чтобы с черными лицами, но и не со светлыми. Знаете, бывают такие лица, когда человек хочет что-то сказать, но не решается. Или слова подобрать не может. Или не может решить, стоит ли в принципе рот открывать. Короче, все хотели помолчать, переварить, кроме Веры и Севы. Вера на поле потрясена была сильно, а тут ходьбой отошла, люди вообще хорошо от внутреннего напряга через напряг физический отходят. А Сева… Как вам сказать. Мне иногда кажется, что он с нами не от страха поехал, а чтобы всякие истории послушать и адреналина хапнуть, пожить как бы не своей жизнью.

Вера: Поговорить никто не хочет? Ну, о случившемся.

Сева: Я очень хочу. А что случилось?

Вера: Да, Олег, что случилось?

Я: Ты знаешь, что случилось.

Вера: Да, знаю, но я не знаю, как это случилось.

Я: А зачем тебе знать, как это случилось? Случилось и случилось.

Я догадывался, почему Вера прицепилась. Она прожила с этими людьми целый год, а за год ты начнешь понимать кого угодно, даже самых последних гондонов. У меня из-за этой херни большие проблемы с концепцией ада. Они у меня еще в юности начались, с Достоевского. Он ведь часто препарировал всяких гадов, но даже в них было хорошее, человеческое, была внутренняя логика их превращения в монстров, был путь. Так вот. Если Достоевский способен открыть человека, объяснить его и как бы простить, потому что сложно не простить того, кого понял, то неужели на это все не способен Бог? А если способен, если Бог есть любовь, то о каком аде и наказании вообще может идти речь?

Сева: Что случилось-то?

Вера: Они убили трех консультантов и директора центра.

Машина вильнула. Саврас положил руку на руль.

Сева: Они из «Некрономикона»?

Вера: Откуда?

Я: Нет.

Сева: Зачем тогда?

Я: Они стреляли, мы защищались. Так вышло.

Саврас: «Убили цыганку, так вышло».

Сева: Я соучастник…

Вера: И я. Как-то это нехорошо.

Я: Конечно, нехорошо. Что хорошего в убийстве?

Вера: Я не про это. Я про то, что вы нас перед фактом поставили.

Вера предъявляла, но смотрела не мне в лицо, а в окно. Такая как бы пассивная агрессия. Я такого не люблю. Есть поговорка: «Хочешь сделать что-то плохое — делай это хорошо». Если в духе метамодернизма говорить, то ты как бы по­следователен во всех своих действиях, последователен и максимально хорош, ты тот, кто ты есть прямо сейчас. Ты не стыдишься себя, тебе одинаково свойственны любовь, агрессия, терпимость, конфликтность и т.д. А Вера продолжала прикидываться маленькой девочкой, но при этом предъявляла взрослым мужикам.

Я: Вера, когда ты под машину бросилась, ты сама нас перед фактом поставила.

Вера: Я не просила никого убивать!

Я: Женщины о таком никогда не просят. Что не отменяет рек крови, пролитых из-за них.

Вера резко повернулась ко мне.

Вера: Ты чего?! Хочешь сказать, что убил их из-за меня?

Я: Так я их и убил из-за тебя.

Вера: Это бред какой-то! Меня там даже не было!

Я: Помнишь, о чем ты меня попросила? «Не отдавай меня». Я не отдал. Остальное — последствия.

Вера: Ни хрена себе последствия. Мы могли просто уехать!

Я: Не могли. Тебе я дал свободу, а другим бедолагам не дал. Почему?

Вера: Я не знаю. Не дал бы и все! Такова жизнь!

Я: Повторяй это про себя почаще.

Сева: А мне что повторять? Я под машину не бросался! Это вы ко мне сели. И что мне теперь делать? Как мне жить дальше? Даже если вы расправитесь с «Некрономиконом», ко мне полиция тупо придет! Я им что скажу? Меня же за соучастие посадят!

Я: Отсидишь.

На мою флегматичность Сева отреагировал темпераментно — чуть вместе с рулем назад не повернулся.

Сева: Олег, и тебе не стыдно?

Я: Почему мне должно быть стыдно?

Сева: Ты все знал! Знал, что за тобой гонятся опасные люди. Знал, что я попаду в их поле зрения! Знал, что я сам с ними никогда не справлюсь! Ты… сломал мне жизнь! Сел ко мне в машину и сломал ее! Самим фактом своего появления!

Я: И что?

Сева: Как — что?! Ты не должен был ко мне садиться!

Я: А к кому должен был?

Сева: Ни к кому!

Я: Но мне нужна была машина. И водитель.

Сева: Я в шоке. Как ты не понимаешь, Олег? Мир не крутится вокруг тебя.

Я: Так он и вокруг тебя не крутится. Он вообще не крутится вокруг людей. Нас на земле восемь миллиардов. Больше нас только крыс. Так что выдохни.

Сева: Не надо вот этого популизма! Объясни мне, как мне жить дальше!

Я: Дальше — это когда?

Сева: Ну…

Вера: Когда мы разойдемся.

Сева: Да! Когда мы разойдемся!

Я: Ты кого-то убил?

Сева: Нет.

Я: А ты?

Вера: Нет.

Я: Ну так чё вы ссыте? Придут менты — расскажете все как есть.

Сева: А если придет «Некрономикон»?

Я: Погибнешь, значит. Ты же не всю жизнь жить собирался? Или всю?

Сева: Вообще не смешно. За что мне это все…

Я: А рак людям за что? А смерти детей? А цунами? Ни за что, Сева. Фатум. Судьба у тебя такая. Прими ее и не базарь. Может, если б я к тебе не сел, ты бы еще позавчера зажмурился.

Сева: Почему это?

Я: Да ни почему! Попал бы в аварию на Кутузовском и все. Есть здесь и сейчас, Сева. Остальное — гнусная мифология. Протри глаза.

Сева на автомате протер, я хохотнул.

Вера: Я правильно понимаю, что, когда ко мне придут менты в Краснодаре, я могу рассказать им все как есть?

Я: Можешь хоть спеть им, мне пофиг.

Вера: Вот это и бесит, Олег! Тебе на все пофиг!

Саврас: Вы поженились, что ли?

Фанагория: Жених и невеста, тили-тили-тесто!

Я: Мне не пофиг на все, Вера. Просто в этом мире каждый отвечает за себя, и никто никому ничего не должен.

Вера: Ты мне должен!

Я: С хера ли?

Вера: Потому что ты в ответе за тех, кого приручил!

Я: Когда я тебя приручил?

Вера: Когда мотиваторам не отдал! И когда куртку отдал с ботинками!

Фанагория: Как порядочный человек, Олег…

Вера: Не лезь! Зачем ты меня не отдал? Чтобы что? Я красивая? Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь? Или ты бы и уродину не отдал, кого угодно бы не отдал? Или ты именно меня не отдал? Потому что я — это я?

Я: Вера, чего ты от меня хочешь?

Вера: Раз ты сделал меня соучастницей убийства, я хочу, чтобы ты всегда был со мной.

Я: Тормози! Да не ты, Сева. Вера, ты сама выбежала на дорогу.

Вера: Это не важно! Ты спас меня, потому что я — это я! Признай это! Ты меня хочешь! Ты влюбился в меня с первого взгляда, но у тебя есть Ангел, и ты из чувства вины боишься себе в этом признаться. Ты трус!

Я: Тебя куда понесло?! Во-первых…

Я не успел ответить — сзади завыла сирена. У нас на хвосте сидела ментовская машина.

Вера: Это что? Это все?

Сева: Мне остановиться?

Я: Фаня.

Фаня достал из-под ветровки «обрез», открыл дверь, свесился, выстрелил в радиатор ментовской машины, вернул себя назад, закрыл дверь и убрал «обрез» под ветровку. Все это он проделал с невозмутимым видом. Ментовская машина завизжала тормозами и съехала на обочину, где и остановилась. Вера и Сева от профессионализма Фани впали в глубокую круглоглазую задумчивость.

Фанагория: Надо срочно менять машину. Блин, реально есть хочу.

Саврас: А я жрать.

Мимо пронесся знак: «Кемпинг “Вояж”, 5 км».

Я: Ваши молитвы услышаны, господа. Возьмем этот «Вояж» на абордаж!

Вера: Никаких абордажей! И убийств! И даже драк!

Я: Фурия. Я с тобой еще не договорил. Во-первых…

Вера: Во-первых, ты снимешь мне номер, купишь одежду, я приму горячий душ, лягу в кровать, и мы поговорим с тобой, как взрослые люди!

Я, Фаня, Саврас и Сева заржали одновременно.

Вера: Чё вы ржете?! Придурки!

Смех усилился. Вера стукнула меня в плечо.

Я: Все-все! Не бей!

Есть все-таки что-то такое в восемнадцатилетних, чего нет в тридцатипятилетних, поэтому, наверное, тридцатипятилетние и тянутся к восемнадцатилетним, а восемнадцатилетние к тридцатипятилетним. Как хорошо, что у меня есть Ангел.

Номера мы сняли без проблем по паспорту Фани, их у него как карт в игральной колоде. Вообще, оттого, что мы заехали около пяти вечера, народу в кемпинге почти не было. Администраторша только скучала за стойкой. От кемпинга разило девяностыми. Может, потому что он находился под Ростовом. Ростов-Папа и все такое. А может, это свойство любой провинции — останавливать время, консервировать его, будто это и не город, а зона какая-то, лагерь.

Мы сняли два номера: один мне и Вере, второй Севе и Саврасу. Не знаю, почему мы так разделились, само как-то разделилось, естественно. Фаня сразу уехал. Он должен был отогнать Севину машину в Ростовский аэропорт, оставить ее там на стоянке при аэропорте, угнать оттуда новые колеса и вернуться к нам ночью или под утро. Фишка в том, что на таких стоянках машины часто оставляют надолго, и был шанс, что хватятся ее нескоро. Проблема в том, что я не был уверен, куда понесет Ангела — в Гагру или еще куда. Нет, я надеялся на халулайскую чуйку, на транс, но он тоже ни хера не навигатор, бывает, сбоит. Да и энергию высасывает похлеще сексуального марафона, когда «Виагры» хапнул.

Едва мы зашли в номер, Вера тут же пошла в ванную. Я проводил ее взглядом. Даже маленькие женщины, не экзистенциально маленькие, а по возрасту, умеют так ходить, что ты по спине понимаешь — обиделась, недовольная, срочно требует внимания. А вот нет! Я на такие штучки-дрючки не ведусь. Дождавшись, когда польется вода, я ушел за одеждой. В магазине при кемпинге имелись небольшие спецовки и мужской великоразмерный шмот. Пришлось взять Вере спецовку и берцы. С другой стороны — а почему нет? Оригинально. В Москве и не так, говорят, ходят. Назад я шел бодренько, у двери почему-то заменжевался. Стучать, думаю, или запросто зайти? С одной стороны, там девушка посторонняя, с другой — она же знает, что я приду, да и номер мой. Нет, за него Фаня заплатил, но мы с Фаней братаны, а она не братан, поэтому номер мой. Или вот я говорю — посторонняя, но посторонняя ли? Ну, не в том смысле, что я к ней что-то питаю, а в том смысле, что я вроде как ее спас, поэтому зачем церемонии разводить? Чё-то долго я стою. Занес руку. Постучу, думаю. Опустил руку. Нет, не постучу, щас.

Вера: Я тебя в глазок вижу!

Я провел поднятой рукой по волосам, типа, я ее для того и поднял, чтобы по волосам провести. Все бы ничего, только у меня волос нет.

Я: Мне, это… зайти?

Вера: Нет, блин, у порога положи! Заходи, конечно.

Я услышал топоток голых пяток по ламинату. Чуть не сказал — пяточек, прости, господи. Зашел. Вера сидела на кровати в двух полотенцах: большом на голове и маленьком на теле.

Я: Ты полотенца перепутала.

Вера: Не перепутала.

Вера закинула ногу на ногу. Как это все банально! Особенно то, что ноги длинные.

Я: Твои новые шмотки.

Я бросил кулек на кровать. В Перми все пакеты кульками называют. Вера тут же легла на живот и полезла в кулек, а ногами как бы так непосредственно в воздухе заболтала, отчего короткое полотенце стало еще короче. Я стал смотреть на часы. Удивительная штука — время… Гравитация, опять же. Как вот это все?..

Вера: Это что за хрень?

Я: Это не хрень. Это спецовка для миниатюрного слесаря.

Вера: Я не слесарь.

Я: Зато миниатюрная.

Вера: Я не везде миниатюрная.

Я: Не везде.

Вера: Я примерю. Не смотри.

Я: Пытаюсь.

Вера: Что?

Я: Не смотрю.

Время потекло медленно, как всегда бывает, когда хочешь, чтобы оно текло быстрее. Надо, думаю, быстро захотеть, чтоб оно текло быстрее, тогда оно потечет медленнее. Но ведь если надо захотеть быстро, наверное, будешь… как бы это… захотевать долго. Или…

Вера: Смотри!

Я посмотрел. Вера надела спецовку на голое тело. И без куртки. Штаны только на лямках. Лямки прикрывали соски. Никогда не думал, что спецовка глубоко эротична. Нежная Вера, грубый материал, тяжелые берцы на ногах, кокетливые лямки. Как, интересно, слесари на работу ходят? Любой их визит на дом, как сюжет порнофильма.

Я: Ты бы футболку надела. Просквозит.

Вера: Не просквозит. Поговорим?

Я: Давай.

Вера: Я, собственно, уже… Ляжем?

Я: Давай.

Вера: Какой ты нетерпеливый.

Легли. Вот житуха, а? С привкусом педофилии. Человеку восемнадцать лет. Восемнадцать! Ладно, он хоть пирогом мимо рта не промахивается, какой там секс-шмекс!

Вера: Ты меня спас…

Я: Ты выбежала под машину!

Вера: Не психуй. Это неважно. Я не хочу быть с тобой.

Я посмотрел на Веру. Она улыбнулась и положила руку мне на плечо. Правая лямка сползла.

Я: Правда?

Вера: Правда. Я хочу, чтобы ты хотел быть со мной. Итог тот же, но разница есть. Погасим свет?

Я: Гаси.

Я вызвал в памяти образ Ангела. Очень резво он превратился в Веру. Набоковщина какая-то! И Бунин. Черные аллеи!.

Вера: Не лежи, как истукан. Потрогай меня.

И я чуть не потрогал, прикиньте? Нет, животное начало во мне хотело ее потрогать, но мое животное начало всех почти хочет потрогать, это не считается. Проблема в том, что я ее как личность чуть не потрогал. И не потому, что именно как личность хотел потрогать, я хотел ее потрогать, как личность, которая подчиняется логике событий. Типа, спас, увез, одежду купил, в кровать легли, а дальше изволь трогать и доставать член, желательно твердый, как свая. А оттого, что она сказала, что не хочет со мной быть, я как бы выдохнул и обиделся одновременно. Вот хрен пойми, на что обиделся, а как-то, сука, обидно. Это не от интеллекта, не от силы зависит. Хтонические какие-то глубины затронуты, а оттуда, из глубин, лезет, мол, заделаю сейчас Вере ребенка, пусть едет в Краснодар, родит пацана, футболистом будет, навещу, может… А дальше дом привиделся двухэтажный, лабрадор, рыбалка, кошки, работенка нормальная, детишки, жизнь семейная, простая и надежная, как табуретка из ИКЕИ. А не плюнуть ли, думаю, на все? Ну что меня держит? Ангел сама сбежала, на Иисуса променяла. Еще и деньги с прахом увела. А Тысячелетнее царство Христа мне вообще не вперлось, чтобы я с «Некрономиконом» за него бодался, как за свое, за родное. Туман ведь один, мгла! А Вера тут, рядом, живая, горячая, срывай спецовку и лижи ее, кусай, мни, шлепай, трахай, жарь, люби, бей не жалей! Да что угодно, Господи! Как собака, всю жизнь при мне будет. Как котенок слепой, что хочу с ней, то и сделаю!

Вера поцеловала меня в губы. Не страстно, не с языком, а едва-едва, как пчела на цветок села. Я молча вскочил с кровати и в угол почти встал, к стене лицом, как дурак.

Я: Не надо. Ты спи здесь, я у Савраса переночую.

Вера: Да? А может, я у него переночую?!

Я: Вера, не нагнетай.

Вера: С кем хочу, с тем и сплю! Пшел вон отсюда!

Я: За словами следи.

Вера: Или ложись ко мне или уходи.

Я ушел. Надо признаться, трусливо ушел — на Веру так и не посмотрел. Зато она мой уход без внимания не оставила — берцем, дура, в дверь швырнула. Когда она их снять успела?

В баре при кемпинге потихоньку возникал народ. Алкоголь, он как черная дыра, притягивает к себе людей на правах более легких предметов. Ну, или планет. Чтобы невозбранно пить алкоголь, надо быть внутренне офигеть каким большим человеком, иначе не ты будешь пить алкоголь, а как бы алкоголь будет пить тебя.

В баре я присмотрел столик в углу, который пока не заполонили разудалые дальнобойщики. Их уже человек пятнадцать набралось. Вечер разгонялся. В бар приперлись девки, видимо, из ближайшего села. Есть такая порода девушек, которым по затылку дай — непременно с лица штукатурка посыплется. Эти были из таких. Бармен включил медляк. Дальнобои разобрали подружек, затолкались на полусогнутых. Каким носорогом усатым ни будь, а женщина все равно нужна. Я хоть и презирал этих дальнобоев, шалав, весь этот клятый кемпинг, но все равно немного всем им завидовал. Помните, в «Человеке-пауке» дядя говорит Питеру Паркеру, мол, с большой силой приходит большая ответственность? Так вот. Ответственность — это херня. На ответственность всегда можно положить, надо просто потренировать этот навык. А вот то, что с большой силой приходят большие проблемы, это прямо стопудово. В Библии есть стих, где сказано, типа, Бог сверх сил не дает. А если у тебя сил почти беспредельное количество, то тебе и дадут столько, что хрен унесешь. Иной раз думаешь — не, не вывезу. Но вывозишь. А тебе еще больше. А потом еще. И снова, сука! Будто не жизнь живешь, а марафон по экватору бежишь, где финиш тупо не предвидится. Раскис. В транс еще этот так некстати запрыгивал. Верой бы сейчас напитаться, сообщиться энергиями, но нельзя, мимо все. И не выпить. Если выпью, всяко ее оттрахаю. К Саврасу придется спать идти. Пионерлагерь, сука. Савраса на пол перебазирую, нахер надо в одной постели с ним спать. Или Вера там будет спать? Жанна д’Арк… Или уже спит? Так-так-так… Вот и ревнулечки поперли. Айвенго и леди Ровена, часть вторая. Знаете, что в этом самое паскудное? Все понимаешь, а поделать ничего не можешь. Ахтунг. Я уже за водчеллой намылился. Задницу даже приподнял, смотрю — Сева нарисовался, хер сотрешь. Меня увидел, рукой махнул, вуаля — рядом сидит, лыбу дурацкую давит. Сука. Хотя, вот почему сука? Ни в чем он не виноват. И никто не виноват. В этом-то и вся беда.

Я: Чё лыбишься?

Сева: Да не знаю. Вера к нам пришла. В спецухе, в берцах, смешная такая.

Я: Что подходило, то и купил.

Замолчали. В бар приперся Саврас. Махнул рукой, взял на стойке водку, сок, три стакана и пепельницу, подсел к нам, разлил водку, поднял свой стакан.

Саврас: Выпьем. За воинское братство. За долготерпение. За юных дев, которые в номер заваливаются и прямо в наглую тебя используют, чтоб другой мужчина приревновал. А ты, вместо того чтобы быть использованным, деву отвергаешь, идешь в бар к тому самому мужчине, покупаешь ему водку и рассказываешь всю эту херню, как на духу.

Я: Она бы не стала с тобой спать.

Саврас: Знаю. Если бы стала, я бы не ушел.

Я: Ушел бы.

Саврас: Конечно, ушел бы! Я чё, педофил, с восемнадцатилетними спать!

Я: Ну, мужчины немаленькие деньги платят, чтобы спать с восемнадцатилетними.

Саврас: Педофилы!

Сева: Почему педофилы-то? Девушки совершеннолетние!

Саврас: Если в башке нитка от уха до уха натянута, чтоб уши не отваливались, какие они нахер совершеннолетние? Их не то что трахать, с ними разговаривать опасно! Некоторые и в сорок два еще несовершеннолетние. А иных всю жизнь трахать нельзя! Полно таких, кстати!

Сева: Ничего не понимаю…

Я: Ну, смотри. Возьмем, скажем, Франсуазу Саган. Ее можно было трахать уже лет с пятнадцати, потому что она рано выросла в интеллектуальном, эмоциональном и чувственном планах. А Люду-парикмахершу, скажем, вообще трахать нельзя, она на тринадцати годах в своем развитии остановилась, а что тело выросло, так оно у всех растет, вне зависимости от того, что внутри.

Саврас хохотнул и протянул стакан, чтобы все чокнулись. Будто мы без этого недостаточно чокнутые. Сева сразу со своим стаканом полез, ушкуйник.

Я: Погоди, брат. Стоит ли?

Сева: А в чем проблема?

Я: Мы в транс не сможем выйти, пока пьяные.

Саврас: Нахрена нам в транс, брат? Я от предыдущего еще не отошел.

Сева: Думаете, «Некрономикон» нападет?

Саврас: Олег на воду дует. Посмотри вокруг — злачное местечко, работяги, нет угрозы.

Я: Сева правильный вопрос задал.

Саврас: А чё правильный? Хотели бы напасть, давно бы напали. У тебя шкура буграми ходит?

Я: Нет.

Саврас: И у меня не ходит.

Сева: А что это значит?

Саврас: Это значит, что бардак в ближайшее время не предвидится, мы такое чуем. И вообще — если в таком напряге жить, можно головой потечь. Выпьем!

Я: Твои доводы неубедительны, но…

Саврас: Не тяни кота за яйца.

Я взял стакан и чокнулся с Саврасом и Севой. Неглупые вроде люди… Вот кого и когда водка довела до добра? Старика Менделеева? Режиссера «Особенностей национальной охоты»? Я как-то в лагерь общего режима по делам ездил. Ради прикола провел опрос зэков, вот уж я приколист, мол, лясим-трясим, тоси-боси, как сюда загремели? Шестьдесят процентов по пьянке, двадцать из-за наркотиков, пятнадцать, потому что стремились к выпивке или наркотикам, а пять как погрешность, по трезвому сплоховали. Кто-то скажет — идиоты. И будет неправ, потому что тут не в интеллекте дело. Разве Курт Кобейн был дураком? А Джим Моррисон? Да хоть та же Франсуаза Саган?! Нет. Но почему они тогда себя уничтожали? Они же офигительными были, а когда ты офигительный, как-то легче себя полюбить, а полюбив, лелеять, а лелея, не губить. Мне кажется, с первородного греха все началось. Не стоило Адаму брать клятое яблоко. Хотя там и яблока никакого не было, плод был, если уж совсем точно — спелый инжир. Дерево познания добра и зла… Знаете, в чем обманка? Мы от него съели, но добро и зло не познали, а только получили возможность познать. Это как с интернетом. Люди получили возможность приобщиться к мировой культуре, читать уникальные книги и тэдэ и тэпэ, расти над собой, а на деле большинство тупо дрочат на сисятых негритянок. Но это как бы одна сторона монеты. Вторая — это то, что каждый человек есть образ и подобие Божье. Не вру. Так и есть. Человек соединил в себе божественное и звериное, соединил несоединимое. Человек может быть, как невероятно высок, одухотворен, так и невероятно низок, мяса ошметок. Фрейд это разложил на Я, Оно и Суперэго, где Оно — это подсознательное, хтоническое, инстинктивное, Суперэго — высокое, нравственное, идеальное, духовное, а Я — душа, что мечется между двумя крайностями, то одной увлекаемая, то другой. За пару тысяч лет до Фрейда христианство объяснило то же самое, только в своих терминах: душа, плоть и дух. Дух тянет душу к небу и Богу, плоть тянет душу к земле и к дьяволу, а сама душа мечется, потому что в равной степени принадлежит обоим мирам: небу и земле, Богу и дьяволу. Но это все хитрожопая теория, на деле, в эмпирической жизни, человек покоряется не Богу или дьяволу, а моменту, случаю. Или вовсе вожже, удачно или неудачно попавшей под хвост. Но сама мысль о том, что каждый день я должен выбирать, условно говоря, между папой и мамой, между двумя родными до боли мирами, делает мою жизнь тяжелой, как айфон новенький, когда в руке лежит, с оттяжечкой так, и не скучной, как голожопая вечеринка. Мне иногда кажется, а не ради ли победы над скукой — это все, вообще все, затевалось? Но вернемся к Доротее Саган. То есть к Франсуазе. Умная, талантливая, свободолюбивая женщина. Красивая. Не спорьте, ум всегда красив, и тут не так уж принципиально, во что он упакован. Почему она жила так, как она жила? Будто, знаете, наказывала себя за что-то. А она и наказывала. За вышеизложенный первородный грех. За неспособность принадлежать одному лишь небесному миру. За неспособность преодолеть дуализм. За неспособность перестать раскачиваться, как сраный маятник. За раздвоение всего. А еще за кайф, который испытывает человек, возносясь высоко или, наоборот, падая низко. За то, что ей дано пожить во зле и пожить в добре, пожить во свете и пожить во тьме. Не побывать, не одним глазком заглянуть, не на экскурсию сходить, а именно что пожить! Поэтому я не понимаю… Вот вытряхнем мы прах Бориски-сосиски в Черное море, сойдет лест­ница бриллиантовая с небес, пойдет по ней Иисус в сандалиях своих из сыромятной кожи, в хитоне, в короне из веток терновых, закипит океан, зашатаются горы, исторгнется всякая душа грешная из тела своего, воспоют осанну праведники, оденутся в белые одежды святые, восстанет Антихрист в мощи своей первобытной, поведет воинство Божие архангел Михаил в последнюю битву… Блудница на быке… Мор, Глад и Смерть… Ахтунг. Какое, блин, Тысячелетнее царство Христа, если со времен этого самого Христа люди только и делают, что приспосабливают христианство под свои земные нужды, вместо того чтобы самим попытаться приспособить себя под христианство, под власть Духа? А как быть с буддистами? У меня была как-то одна буддистка, йогиня, тантрическим сексом с ней занимались, это когда тебя заводят, как на эротическом массаже, только на массаже тебе потом дрочат, трахать не дают, а тут дают, так дают, что щелка приобретает совершенно иное биологическое и культурологическое значение. Не щелка, а восторг! Лично мне будет жалко, если такие вот буддистки сгинут. Да и мусульман жалко, не так, конечно, как буддисток, но ведь у них не одни аллахакбары, там и Рене Геноны есть. А еще атеисты, гностики, агностики, родноверы, бизнес-тренеры. Целый зоопарк людских заблуждений! И вообще, как это Тысячелетнее царство, скажем, в утилитарном ключе понимать? Выселим шведов, а там устроим офигенную теократию во главе с Иисусом? А шведов куда? К финнам? И вот еще мысль. А не живем ли мы уже в этом самом Тысячелетнем царстве Христа? Я это к тому, что стоит ли препятствовать Ангелу высыпать Бориску-редиску в Черное море? С великой долей вероятности за этим последует ровным счетом ничего. Выпил еще. Говорят, «Вера без дела мертва». А еще говорят: «Ибо благодатью вы спасены через веру и сие не от вас, Божий дар, не от дел, чтобы никто не хвалился». Одни и те же люди говорят. Ну, почти. Вот и попробуй пойми! А что, если имеется в виду не вера, а Вера? Наша Вера?! Я посмотрел на вход в бар. Если, думаю, она щас сюда с яблоком зайдет, я так офигею, что сам в урну с прахом превращусь. Или на ней женюсь. На Вере. Ха! Женюсь-превращусь, превращусь-женюсь. Чтоб вы знали, Стакан по целому саврасу наливает... Хээ! Саврас по целому стакану наливает. Вот у меня мысли в башке и заплясали, как шалавы с дальнобоями на танцполе. Я уставился на вход. Гипнотизировал его, чтоб он мне отдал Веру, я бы уж с ней поговорил по-свой­ски! Если вдуматься, вход весьма многогранная вещь. Выход... Выход...

Саврас: Олег, задрал уже бормотать!

Я очнулся и посмотрела на Савраса.

Я: Чё?! Подслушивать нехорошо. Может, я с Богом разговаривал?

Саврас: Ты с ним всегда после второго стакана разговариваешь. И всегда приходишь к тому, что не понимаешь его. А он не понимает тебя.

Сева положил руку на стол, голову на руку и немузыкально захрапел. Я продолжал смотреть на вход. Саврас полез трогать меня за лицо, то есть поворачивать мою голову к себе. Бывает у некоторых пьяных такая привычка — поворачивать к себе чужие головы.

Саврас: Олег, братан…

Я: Братан-друган-Джекки Чан, руку жал, почти сестра.

Саврас заржал. Эта идиотская присказка была одним из общих мест наших с Саврасом и Фаней отношений. Отсмеявшись, Саврас свернул крышку третьей бутылки. Кто-то потащил меня за руку — это была одна из тех шалав, что плясала с дальнобоями.

Шалава: Пошли танцевать!

Я: Не, не танцую!

Шалава села ко мне на колени, обхватила руками за шею.

Шалава: Ты на чем приехал? «Вольвочка» твоя?

Я: Какая вульвочка? Вера?

Шалава: «Вольвочка»! «Вольво»!

Я: А, «Вольво»! Не, не моя!

Шалава: Что за Вера? Чикса твоя?

Я: Не!

Шалава: Ты номер снял?

Я кивнул. Шалава слюняво зашептала мне в ухо. Будто сенбернара завел, который с пьяными дальнобойщиками скрещивается.

Шалава: Пошли к тебе… сладкий.

Я завис. Мой внутренний полумертвый интеллигент не умеет реагировать на такие штыковые предложения. А может, не интеллигент, а первооткрыватель. Я же эту шалаву не пробовал, вдруг это что-то выдающееся, в копилку бесценного опыта, а я мимо пройду.

Шалава: Пойдем уже! Тебя как зовут?

Саврас тронул меня за руку, показал глазами на танцпол — с решительным видом к нам направлялись три дальнобоя. Я бездействовал. На меня накатила истома, как некое затишье перед бурей. В ухе, противоположном тому моему уху, которым владела шалава, раздался шепот Савраса.

Саврас: Не надо. Щас побазарим и разъедемся.

Трое дальнобоев подошли и грозно нависли над нами. Шалава состроила притворно-смущенную мину.

Шалава: Вадик, привет.

Вадик взял шалаву за руку и сдернул с меня.

Вадик: Погуляй пока.

Вадик хлопнул шалаву по заднице, шалава взвизгнула и отошла на пару шагов.

Вадик совсем уж навис надо мной.

Вадик: Ты кто?

Саврас встал и шагнул к Вадику.

Саврас: Да никто мы, никто! Щас уйдем.

Вадик паскудно усмехнулся. А может, это мне показалось, что паскудно, потому что я не люблю таких вот гондонов. А Вадик наверняка не любит гондонов вроде меня, которые его телку себе на колени садят, хоть я и не садил. Короче, у нас с Вадиком такая же взаимность, как у меня с Богом, если доверять меткому Севиному наблюдению.

Сева: Выпьем!

Вадик: Зырь, мужики, три «никто» сидят!

Да к херам, думаю, все! Махнул стакан. Сфокусировался. Как говорится, вижу цель, не вижу препятствий. Хоп — между рожей Вадика и его кента образовалось трезвое лицо Федора Фанагории. Почему я его Фаней называю? Какой он, нахер, Фаня? Жуткий тип. Немезида почти. Я б его даже в ад не взял. Он Федор! Феодор. Феодор Кантакузен! Не. Плантагенет!

Я: О, кто явился! Феодор Плантагенет!

Фанагория: Мужики, я их забираю! Днюха у меня, не серчайте! А это вам, за хлопоты. На выход, гусары!

Фанагория сунул деньги Вадику в нагрудный карман. Вадик, черт, попытался взбрыкнуть.

Вадик: Погоди, я с ними еще…

Фанагория приобнял Вадика и его кентуху, хер ему в ухо. Обоим сразу стало грустно. Федор чудовищно силен. Он носит одежду на два размера больше, чтобы никто не заметил, какими анакондами вьются его мышцы вокруг костей. На самом деле они вьются вокруг сухожилий, но это как-то слишком анатомично звучит, вокруг костей лучше, хотя они и не вьются, а как бы пришиты к сухожилиям волей Господа. Короче, когда Федор отпустил жертв, те посмотрели на него с удивительным испугом. Нет. Не так. С испуганным удивлением. А он этим воспользовался и потащил меня из бара.

Как-то так мы и оказались в свежеугнанной машине. Помню, Фаня сидел за рулем на правах дискжокея, Сева дрых на переднем, а мы с Саврасом сидели сзади и орали песни. Пока не уснули обманчиво-глубоким алкогольным сном. Он обманчивый, потому что ты не сам уснул, а под влиянием алкоголя. Если представить, что сон — это река, то алкоголь чужой рукой получается, которая твою башку в реку засунула. Ты в эту реку и не хотел, ты петь хотел и башкой вот так делать — тыц-тыц! Только это все-таки не рука, это алкоголь, который имеет свойство из организма выветриваться. Вот и наш с Саврасом выветрился, и мы как бы вынырнули, но не на воздух, а в легкое такое полупьяное похмелье. Нет. Не так. Когда алкоголь выветривается, рука как бы тает, и ты на поверхность хоть и быстро поднимаешься, но все равно плавно, а тут нас на поверхность выдернули. Это когтистая лапа реальности постаралась. Точнее, Вадик, дальнобой обоссанный, в нашу дверь ногой запинался. С похмелюги я прямо очканул. Не Вадика, всрался он мне. Мне вдруг почудилось, что мы снова на дороге недалеко от рехаба стоим, а в дверь рыжий консультант пинается, и я щас снова все это проживу. Типа, зациклилось все каким-то хитрожопым образом, и я теперь вечность целую проживать это буду, пока истину не пойму. Правда, какая тут к черту истина? Одна вина.

За бортом машины собралось человек двадцать пьяных дальнобоев. Хорошо, что мы зачем-то закрыли двери. Наверное, Фаня закрыл, он, когда трезвый, очень бдительный.

Фаня: Никак ведь не угомонится.

Саврас: И снова седая ночь!

Я: Какого хера?!

Сева: Нас бить пришли.

Вадика оттащили от машины, но он к ней рвался, как пес.

Мы с Саврасом одновременно потянулись к шпингалетам, чтобы выйти уже наружу и разложить этих мудил по полочкам. Тут к нам резко чуть ли не перелез Фаня.

Фанагория: Стоп-хали-хало!

Я: Чё это?

Фанагория: Я выйду и все порешаю. А вы сидите.

Саврас: Он нашу машину пнул!

Фанагория: Я ее угнал два часа назад. Когда у тебя успела возникнуть с ней глубокая эмоциональная связь?

Саврас: Я в ней спал.

Фанагория: Не с ней же. Все, я пошел. Сидите.

Я: Там же Вера одна! А если они… Сука!

Я поднял шпингалет. Фаня тут же его опустил.

Фанагория: Все с ней в порядке. Я ее приведу, не ссы.

Саврас: Дым сигарет с ментолом…

Я: …пьяный угар качает!

Фаня открыл дверь и вышел на улицу. Я чуть приспустил окно и закурил с наслаждением. Дальнобои подобрались, как бы сгрудившись вокруг Вадика.

Вадик: Чё ты выполз? Пусть этот выходит!.. Он к моей соске...

Фанагория: Мужики, тормозим! Вы чё творите?! Опера гуляют!

Фаня достал из кармана ксиву и очень уверенно щелкнул ею перед дальнобоями.

Вадик: Как — опера?

Фанагория: Так! Из убойного. Майора обмывают. Щас позвонят — и сушите весла.

Я заржал. Если мы опера, а они дальнобойщики, то весла, действительно, придется сушить. Какой все-таки Фаня, вот… эстет, словесный как бы, нечаянный даже… не знаю… боженька!

Я: Люблю я Фаню!

Саврас: Обожаю! Съесть иногда прямо хочу! И запить Фанагорией!

Я: Фанагорию Фанагорией!

Мы с Саврасом заржали. Нас прервал Вадик. Он подошел к моему окну.

Вадик: Простите, чё. Неправ был.

Я: Прощаем. Мы великодушные.

Саврас: Иди нахер отсюда, дебил.

Грубость Савраса как бы отскочила от стеклянных глаз Вадика. Мы для него перестали быть людьми, с которыми можно драться или на которых можно обидеться, мы стали властью, а на власть простой человек не обижается, это как на погоду обижаться или, например, всерьез расстраиваться, если тебе Костя Цзю рожу кулаками разворотил. Слишком уж силы неравны, изначально неравны, испокон, поэтому и заднюю сдать не стремно, а даже как бы и правильно, даже как бы и молодчага, разрулил ситуёвину.

Дальнобои, хоть и бухие, а свинтили резво. Фаня подошел к моей двери и театрально ее распахнул.

Фанагория: Олег Батькович, забирайте даму сердца и погнали отсюда!

Я вылез из машины и пошатнулся. Фаня придержал меня за локоть.

Я: Она не дама сердца, она…

Фанагория: Кто?

Я: Ты такой балбес! Я так тебя люблю!

Я поцеловал Фаню в щеку и пошел в номер. С каждым шагом моя походка наливалась твердостью, а душа — виной, но уже не по поводу убиенных, я виноватился перед Ангелом. Не то чтобы ее образ вытравил наш квест или заслонила Вера, просто… Я так привык жить здесь и сейчас, что будто разучился хранить память. Не только о ком-то конкретном, а как бы вообще память. Или, наоборот, научился отбрасывать ее, как ящерица хвост. Не знаю. Может, память представляет для меня опасность? Может, если я однажды вспомню все, меня разорвет, как ветхий бурдюк от злого молодого вина? «От злого молодого вина!» Какая херня в башке с похмелья! Я — поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик!

Вера спала. Я обошел кровать и присел возле нее на корточки. Лицо выглядело заплаканным. Я потрогал подушку — влажная. Вера проснулась. Я это почувствовал.

Я: Мне очень жаль, что я соблазняла Олега. А еще жальче, что не соблазнила.

Вера: Я не говорю — жальче.

Вера резко открыла глаза. Будто, знаете, льдом в меня выстрелила.

Вера: Чё приперся? Фу, от тебя перегаром воняет! Не дыши!

Я повернул голову вбок.

Я: Мы уезжаем.

Вера подперла голову рукой.

Вера: Посреди ночи?

Я: Поперек.

Вера: Чего?

Я: Собирайся. У нас новая машина — старая «Тойота».

Я встал, но почему-то не уходил.

Вера: Откуда?

Я: Из леса, вестимо.

Вера: Ты невозможный человек!

Я: Человек ли?

Вера села, запахнувшись в одеяло.

Вера: Так и будешь стоять?

Я: А что?

Вера: Я без лифчика.

Я: Я знаю.

Вера: Под одеяло заглядывал, извращенец?

Я: Стоило бы, но нет. Просто я понимаю твою логику. Думала, небось…

Вера: Небось.

Я: …что я приду пьяненьким, лягу к тебе голенькой, тепленькой, мяконькой…

Вера: …без трусиков…

У меня закружилась голова. Счастье оказалось слишком близко, чтобы не протянуть к нему руку. Ангел меня поймет. В конце концов, мы не клялись другу друг в верности!

Я: Вера, понимаешь… В состоянии похмелья организм мужчины близок к смерти и поэтому стремится к продолжению рода. Я не уверен…

Вера: Снимай штаны!

Это прозвучало как приказ, а я ведь военный! Расстегнул ремень деревянными пальцами. Все было как в тумане, кроме самой Веры, она вдруг оказалась в таком как бы невероятном фокусе. Снял штаны. Главное, одни штаны, трусы почему-то не снял. Все-таки мы, военные, приказы понимаем буквально, даже если смекалистые, как Сократ.

Вера: А теперь надевай.

Я: Чё?

Вера: А как ты хотел? Проваливай, мне одеться надо.

Я застыл. В чувство меня привел Верин заливистый смех. Нет, смех надел на меня штаны, а в чувство я пришел уже в машине, смачно отхлебнув из фляжки Фанагории. Вера собралась быстро, потому что ей и собирать-то было нечего. На заднее сиденье она не села, Севу с переднего турнула. Это чтобы со мной не ехать. Гордая. Люблю таких. Да, по-детски гордая, неуклюже, но зато искренне, мы ведь все такие, в сущности, дети. Опыт, он на тебя только наматывается, наслаивается, как грязь на колесо, а колесо остается все тем же со дня изготовления и до тех пор, пока его бомжи на свалке не сожгут, чтобы обогреть заскорузлые руки. Я бы хотел обогреть чьи-нибудь руки, если уж честно. Вот Бориска после смерти хотел поучаствовать в чем-нибудь красивом, а я бы хотел поучаствовать в чем-нибудь теплом, потому что красота может быть холодной, фиг кого согревающей, а вот тепло всегда согревает, на то оно и тепло. Мне вообще кажется, что это наш главный дефицит, если на самих себя без лукавства посмотреть, а как бы честно.

Глава 6
Журавлевка

Журавлевка за Ростовом находится. Тысяч десять тут живет. А может, двадцать. А может, тридцать. Насрать вообще. Такой, знаете, городок, из тех городков, которые Остап Бендер предпочитал грабить на рассвете. Я эту херню вспомнил, потому что мы в Журавлевку на рассвете въехали. Она как бы даже и не город, города обычно раскидываются, у них плечи есть, стать, а Журавлевке нечем раскидываться, она вместо этого вытянулась, как кривая кишка, вдоль двух берегов Дона, повернувшись к реке жопой. А еще она не город, потому что архипелаг, только не островов, а районов. Из одного района в другой полчаса можно пилить. Журавлевку как бы не человеческий ум измыслил, а человеческая хтонь — каждый селился, где хотел, где ему весело, вот из этого веселья Журавлевка и выросла. Как грибы.

Мы указатель на Ондатровку проехали, когда я попросил Фаню остановиться. Я тут же на обочине хотел отлить, обочина же, чё такого, но мне Верин взгляд не позволил. Я его прямо шкурой почувствовал и даже резко обернулся, а она резко отвернулась. Она меня ненавидела за то, что я всю дорогу молчал, вместо того чтобы хоть как-то вслух мучиться. Под таким взглядом ссать — это все равно что ссать, когда тебе под жопу пинают. Или ссать и одновременно чихать. Это физиологически невозможно. Человек так запрограммирован: либо ссыт, либо чихает, а если чихнуть, когда ссышь, член порвется. Я, конечно, сам не пробовал, но приятель моего приятеля чихнул так однажды, перешагнул через физиологию, а потом от него жена ушла, потому что у него вместо члена ромашка получилась. Короче, я с обочины спустился, перепрыгнул через канаву и до леска плюгавого дошел. А там яма, а на дне листья. Я с краю ямы встал и начал эти листья обоссывать, как бы рассеивать их струей. Рассеиваю, такой, насвистываю, и тут на меня как дохнуло чем-то, не физическим даже, не запахом, а как бы… хер пойми… будто злом чистым, ужасом каким-то нездешним, кромешностью. Один раз со мной такое было. Я вышибалой в ночном клубе в Перми работал. А клуб этот в бывшей царской типографии находился, а там большевики, говорят, людей казнили. В лобешник, там, или как, не знаю. Помню, я на ночь остался, караулить. Клуб закрыл, а сам в випку поднялся — на диван прилег покемарить. И вот только я прилег, такой страх на меня напал, такой ужас и будто голоса услышал, ходит кто-то: тут, там, рядом, повсюду. И желание убежать напало, кинуться со всех ног, хоть на улице ночь сиди, лишь бы не здесь. Сердце, помню, заметалось, как бабочка в горсти, и пот холодный по спине потек. Я дернулся было, но сумел себя остановить, на колени пал и молиться начал. Господь, говорю, что за ад тут вздрючился, кончай с этой херней, я не побегу! И не побежал. Правда, всю ночь на коленях простоял, прокачался назад-вперед, вправо-влево, как маятник. Вы только не подумайте, я не бабка, которая «Битву экстрасенсов» смотрит или, там, еще чего. Мне это рассказывать даже стремно. Перед самим собой стремно. На меня еще эмоциональная память как бы обрушилась, будто я не в лесу под Ондатровкой, а снова в том клубе, потому что я на колени бухнулся и чуть молиться не начала, как придурок. И начал бы, наверное, если б про Веру не вспомнил. Кнутом ожгло. Блин, думаю, а если… а вдруг?..

Подбегаю к машине, а Саврас башку по грудь из окна высунул и воздух нюхает, как волк. Нет, как пес, конечно, но это технически, потому что вы Савраса-то видели, какой из него пес? Мне иногда кажется, что, если Саврасу руки-ноги отрубить, он все равно кого-нибудь убьет. Терминатор-«самовар». Или змея. Уральская крокодиловая анаконда.

Саврас: Чуешь?

Я кивнул и очень внимательно посмотрел на Савраса. Он такую херню лучше меня чует. Не потому, что сильнее, а потому, что темнее, случилось с ним что-то в том трансе, когда он на полчаса сгинул. Он не говорит никому. А может, это и рассказать невозможно. Как иной сон или грибной трип. Слова несовершенны, когда дело касается непредметного мира. Разве что стихи, метафоры, символы. Поэтому, наверно, Библия в стихах и написана. Но и там, мне кажется, между строк больше растворено, чем в самих стихах.

Я попытался сделать уверенную, нихера не испуганную рожу. Я где-то слышал, что если, например, тебе грустно, то ты как бы поржи — и настроение сколько-то улучшится. Потому что не только из человека в мир проникает, но и из мира в человека проникает, а тело человека — это тоже для человека внешнее, но с ним соединенное, поэтому если тело ржет, то и человеку внутри тела уже не так паршиво становится. Или, скажем, приучил ты тело к распорядку дня, а потом и человек внутри тела к нему привык и спать в девять ложится. Уверенная нихера не испуганная рожа не помогла. Может, словесно? Ну-ка, Олежек, брякни что-нибудь уверенное! Я Олег Званцев, всем выйти из сумрака! Идиот. Давай смешное. Когда над чем-то шутишь, оно сразу становится маленьким, даже если большое, а ты становишься большим, даже если маленький, круговорот масштабов такой. Понятно, что это все самообман, но тут хоть за что-то бы ухватиться, так накрыло.

Я: Саврас, че происходит? Зло пробудилось в Средиземье?

Да, Олег. Ты еще тот юморист. Лучше б хер достал и в воздухе им поболтал, смешнее бы вышло. Метамодернизм-метамодернизм, а сам шут гороховый со Средневековой ярмарки.

Я: Саврас?

Саврас вышел из машины, присел возле меня, прижал ладонь к земле. К нам подошел Фаня.

Фаня: Херня какая-то, мужики, да? Меня тоже чуток подтетерило.

Я: Еще как подтетерило.

Саврас: Подтетерило, так подтетерило.

Из машины вышли Вера и Сева.

Сева: Мужики, а чего стоим?

Вера: Что такое «подтетерило»?

Я: Накрыло.

Вера: Я не с тобой разговариваю!

Я: Ты вообще ни с кем не разговаривала!

Вера: Вот именно! А ты сразу лезешь!

Я шагнул к Вере, взял за плечи.

Я: Посмотри на меня.

Вера подняла глаза, сначала в них плясала насмешка, но чем дольше она смотрела, тем серьезнее становился ее взгляд.

Вера: Да я больше по приколу...

Я: Тогда ладно.

Вера: Что он делает?

Я обернулся. Саврас снимал с себя одежду: джинсовку, футболку, джинсы, ботинки, носки, трусы. Я прижал Веру к себе, лицом к груди. Как вор, понюхал ее круглый затылок.

Я: Не смотри.

Вера: Что происходит?

Я: Саврас пытается это выяснить.

Вера: Голым?

Я обернулся, не отпуская Вериной головы. Саврас спустился с обочины, перепрыгнул через яму и побежал в лес. Бежал он не по-человечески, свесив длинные руки вдоль туловища, наклонившись вперед. А еще он бежал очень и очень быстро. Это был транс. Фаня собирал одежду Савраса.

Фаня: Скоро вернется.

Сева: Мне страшно, я ни хрена не понимаю, но все же спрошу — откуда ты знаешь?

Фаня закинул одежду Савраса в машину.

Фаня: Он, когда надолго, одежду складывает, а тут разбросал.

Вера: Ребята, я серьезно. Чем вас таким накрыло?

Фаня: Ну, представь: ехала ты на дачу, а приехала в Освенцим.

Вера: Мы в Освенцим приехали?

Я: Типа того. Здесь очень сильные эманации зла.

Вера закатила глаза.

Я: Знаю, что звучит дебильно, но тут словами не объяснишь. Просто очень плохое место.

Вера: А что в нем плохого?

Фаня: Чтобы на этот вопрос ответить, Саврас в лес и убежал.

Вера: Ничего не понимаю. Как это поможет?

Я: Животные такие вещи чувствуют намного лучше людей. Саврас сейчас вошел в транс и бегает голый по лесу, зайца, может, сожрет, не знаю. Он сейчас настолько близок к животному, насколько вообще может быть человек.

Вера посмотрела на меня непередаваемо.

Вера: Олег, кто вы? Куда вы едете?

Фаня: Сева, пошли в машину, музыку послушаем.

Сева: Сам хотел предложить!

Фаня и Сева запрыгнули в машину, захлопнули двери. Вера держала меня за руку. Я вздохнул и все ей рассказал.

Вера: Я поняла, что с Ангелом у тебя все серьезно, можешь не продолжать.

Я: Дело не в Ангеле.

Вера: А в чем?

Мы сидели на обочине. Я снял куртку. Солнце штурмовало зенит.

Я: Сложно объяснить.

Вера: Напрягись.

Я напрягся.

Я: Я бесплоден. Мне всегда казалось, что это неважно, но, видимо, это важно. Я вижу в тебе не свою девушку, я вижу в тебе свою дочь.

Глаза Веры сделались совиными.

Вера: Ты трахнуть меня хотел в кемпинге!

Я: Да знаю! Я тогда не понимал! Общество диктует нам определенную модель поведения.

Вера: «Общество диктует нам…»

Я: Не перебивай! Ты молодая женщина, я молодой мужчина, мы как бы по умолчанию должны друг друга хотеть, двигаться в русле либидо. Вот я и начал отрабатывать эту навязанную модель. А сегодня утром, когда ты спала в машине, у тебя слюнка на подбородок стекла, а я ее вытер и понял, что хочу о тебе заботиться как о дочери. Да я уже, блин, о тебе забочусь!

Вера: Ну и заботься. Я не против. Может, я тоже… ну… не на ту полку тебя положила.

Я: Положи на ту.

Вера: Положу.

Помолчали. Долго помолчали. Видать, нам обоим надо было переварить наши новые роли.

Вера: Олег?

Я: Да?

Вера: Как теперь все будет? Ты меня заберешь?

Я: Заберу. Ну, ты не вещь, чтобы…

Вера: Я понимаю. А что Ангел?..

Я: Вместе и узнаем.

Тут из леса выбежал Саврас. Не мог вот выбежать чуть-чуть пораньше? На самом деле, я не думал, забирать Веру или нет, я не выбирал. У меня было чувство, будто выбирать не надо, будто жизнь тут сама разберется, не стоит даже тратить ресурсы. То есть не совсем так. Я не решил не тратить ресурсы, ресурсы сами как бы не тратились, не хотели тратиться, не могли, и из-за этого я уже решил, что и выбирать бессмысленно. Словно эти самые ресурсы, то есть душа моя, знали что-то такое, чего не знал мой ум. Но если в целом и по духу, то я хотел забрать Веру, правда, увидеть картину совместной жизни не мог. Вот на какую херню это похоже: когда ты со старинным товарищем при встрече договариваешься съездить на рыбалку, но при этом вы оба четко понимаете, что никуда не поедете, однако все равно взахлеб договариваетесь, потому что предстаете в хорошем компанейском свете, вам обоим приятно фантазировать, гнать всю эту лабуду. Такое неочевидное признание в симпатии. Будто сказав, что я заберу Веру, я уже этим ее забрал. Нет, я догадываюсь, почему у меня на серьезных щах не выбиралось. «Некрономикон». С ним надо решать. С прахом надо решать. Дохера с чем смертоносным надо решать. А потом уже удочерять Веру, жениться на Ангеле и строить крепкую ячейку общества.

К машине Саврас шел как голый интеллигентный человек — прикрывал руками причиндалы. Ему навстречу бросился Фаня, а за ним Сева с саврасовыми манатками под мышкой. Саврас не взял свой шмот, а вместо этого, как бы не заметив Севу и Фаню, попер к нам. Но не сразу к нам, а сначала вышел на обочину, к машине, развернулся по-гвардейски, и уже тогда промаршировал к нам. И здесь «промаршировал» я не в сатирическом ключе использую, он реально маршировал по обочине, выбивая пыль голыми пятками. Вера пискнула. Выглядело это все жутко. Хорошо, что она пискнула. Я так обалдел от саврасовых маневров, что как-то про нее забыл, а тут вспомнил и сделал шаг вперед, чтобы она между мной и Саврасом оказалась. Обнадеживало, что он причиндалы прикрыл, значит, Саврас там еще есть, не весь выветрился.

Саврас подошел ко мне и отдал честь.

Саврас: Здравия желаю, товарищ майор! Старший лейтенант Сав…

Я отвесил Саврасу… не знаю, как назвать. Для удара слишком слабо, для пощечины слишком сильно. Короче, ущечину какую-то отвесил. Савраса повело, но он устоял.

Саврас: Старший лейтенант Савраскин по вашему при…

Я повторил процедуру. На этот раз тыльной стороной ладони. Саврас замотал головой, обхватил ее руками, а потом сел на жопу и зарыдал.

Я: Вера, иди в машину.

Вера: Что с ним?

Я: Иди в машину.

Вера ушла. Сева уже сидел в машине. Ко мне подошел Фаня с вещами Савраса. Мы присели возле него. Жалко, мы плохо понимаем, что такое транс. А может, наоборот, хорошо. Правда такая штука, как обоюдоострый меч. А на мечи, бывает, бросаются.

Саврас: Фу! Как телка!

Фаня достал фляжку, дал Саврасу, тот взял, но его руки слишком тряслись, хер попьешь. Фаня забрал фляжку и помог Саврасу глотнуть коньяка.

Саврас: Ух, жесть!

Я: Рассказывай.

Саврас: Чё… Зверь матерый, я таких раньше не встречал.

Я: Много он?..

Саврас: Много. Он, понимаешь, не просто убивает, он… не знаю… будто хату у смерти снимает.

Саврас отобрал у Фани фляжку и вылил в себя остатки.

Я: На след напал?

Саврас: Шмотки дай.

Фаня дал.

Я: Алло, на след напал?

Саврас: Да напал! Там след, как от БЕЛАЗа.

Фаня: Нашел логово?

Саврас пыхтел над шнурками.

Я: Задолбал!

Фаня: Отцепись ты от шнурков!

Шнурок порвался, Саврас ударил ладонью по ботинку. Из его глаз опять покатились слезы. Реакция организма на стресс.

Я: Саврас, успокойся. Покури на.

Я прикурил сигарету и вставил Саврасу в губы. Тот затянулся и блаженно выпустил дым.

Саврас: Ох, щас бы в баньку.

Мы с Фаней переглянулись, как бы подбадривая друг в друге стоицизм.

Я: Логово нашел?

Саврас: Не нашел. Он Дон переплыл.

Я: При тебе?

Саврас: За час до меня.

Фаня: А лодку куда дел?

Саврас: Он без лодки.

Тут мы все нехило так «зависли». В воздухе плюс одиннадцать. Дон прогрет где-то до плюс пятнадцати. Ширина реки, если я правильно помню карту, а я помню правильно, в районе пятисот метров. Фаня прикидывал в уме, видимо, тоже самое.

Фаня: Это невозможно! Не сейчас. Он морж, что ли?

Я: Почему ты решил, что он без лодки?

Саврас: Там следы на песке. До бревна сапоги, от бревна босые.

Я: Чё-то я не догоняю, нахера вплавь?

Фаня: Алиби. Карта нужна, я щас!

Фаня убежал в машину.

Саврас: Олег, поехали отсюда.

В глазах Савраса что-то мелькнуло, что-то пришибленное, жалкое и... виноватое.

Я: Он при тебе из реки вышел?

У Савраса задрожал подбородок.

Саврас: При мне. Я его не разглядел, он сразу в кусты.

Я: С непромокаемым пакетом?

Саврас мелко покивал, как старуха. Я не хотел спрашивать, но должен был.

Я: Почему за ним не пошел?

Саврас: Я не чувствовал, что справлюсь. Только Фане не говори.

Помолчали. Из машины вернулся Фаня с картой, разложил на обочине.

Фаня: Смотрите. Мост тут и тут. Пешком вообще хрен доберешься, а на машине полчаса в обе стороны. Он лесной массив вообще не покидает, понимаете? Переплыл, поохотился, уплыл. Патрули все на дорогах, менты реку вообще в расчет не берут. Проверили пару раз рыбаков и успокоились.

Я: Ну если все так локализовано…

Фаня: Нифига. Посмотри, тут деревень тьма-тьмущая, районы городские примыкают. Годами можно охоту вести. Надо в город ехать, разузнать, что к чему.

Я: Стоп-хали-хало! У нас миссия! Найти Ангела, расхерачить «Некрономикон» и что-то решить с Борискиным прахом! Мы и так постоянно отвлекаемся! Предлагаю: доделаем наши дела, выживем, вернемся сюда и будем разбираться с этим ушлепком. Да, нас накрыло, меня накрыло, но у нас же не крестовый поход? Сосредоточимся на цели.

Саврас: Поддерживаю.

Я: Хорош рамсить! Поехали отсюда. На обратном пути, я обещаю, мы этот вопрос решим.

Фаня и Саврас наглухо замолчали. Есть все-таки плюсы в армии. У нас дискуссии прекращаются, потому что есть тот, кто может их прекратить, а не только по причине насильственной смерти всех участников. Замяли, короче, но осадочек остался.

Сева вел машину. Саврас дремал на переднем сиденье, я, Вера и Фаня сидели сзади. Вере с Севой мы наплели, что здесь медведь-людоед ходит, трех человек уже задрал. Они, конечно, в эту херню не поверили, но от расспросов воздержались, больно уж у нас морды черные были, когда мы в машину сели. Я продолжал думать над словами Савраса. Ощущение такое возникло, как, знаете, когда фамилию известного актера не можешь вспомнить. Или, скажем, играешь в шахматы, смотришь на доску на седьмом часу игры, чуешь, что есть в позиции перец, иной раз на поверхности лежит, а конкретику не видишь. Мимо нас пронеслись две ментовские машины и карета «скорой помощи». Символизм сраный. Или знак. Может, зря мы над знаками ржем, может, в них, и правда, что-то есть?

Подъехали к отвороту на Журавлевку. Журавлевка направо, а нам налево, на трассу. Кольцо. Все пути сходятся. Такое место. Место такое… Все пути сходятся…

Я: Саврас. Саврас!

Я толкнул Савраса в плечо.

Саврас: Чё?

Я: Зачем он туда ходил?

Саврас: Зачем?

Вера: Кто ходил?

Я: Я тебя спрашиваю!

Саврас: Откуда я знаю?

Помолчали.

Фаня: Олег, ты прав. Тупые мы. Он там охотиться будет. Завтра или послезавтра.

Саврас: Завтра. Невтерпеж ему, чешется все.

Вера: Вы о ком?

Сева: Мужики, я уже не могу.

Фаня: Помолчите! Олег, решай.

Знаете, я тогда не о том думал, что мы сделаем мир лучше или, там, сколько жизней спасем. Не было такой фигни. Рыба ищет где глубже, человек — где лучше, а такие мудилы, как я, ищут серьезной схватки. Прям зудело все внутри, так хотелось эту зверюгу прикончить.

Я: Сева, давай в Журавлевку.

Саврас: Вот вам и Рубикон.

Я: Не нагнетай. Вывезем.

Вера: Вы затрахали уже! Кого вывезем? Медведя?

Я: Маньяка.

Вера: Какого маньяка?

Я: Местного.

Вера: А медведь?

Я: Нет его.

Вера: А маньяк?

Я: А маньяк есть.

Вера: И вы будете его ловить?

Я: Будем.

Вера: Дичь какая-то.

Я: Он и есть дичь.

Я хохотнул.

Вера: Как смешно. Умереть — не встать!

Про «умереть» упало, как нечаянная гиря, и поломало тонкий лед, на котором мы все сидели. Все разом ушли в себя, как под воду.

Я: Надо понять, как он выбирает жертву.

Фаня: И как убивает.

Я: Сева, смотри небольшой отель, снимем номера на сутки.

Сева: Угу.

Саврас: Оружие надо. Хотя бы ножи.

Я: Фаня, ты можешь по ментовской двинуться?

Фаня: Могу. А «Некрономикон»?

Я: Тоже верно.

Вера: А мне что делать?

Я: Ничего.

Тут она так на меня посмотрела… Будто дверь закрыла.

Вера: Олег, отвези меня к маме.

Как пощечину отвесила.

Я: Хорошо. Закончим и отвезу.

Вера: Спасибо.

Я смотрел на Веру, она смотрела в окно. По-моему, Вера овладела сверхъестественным искусством изображать обиду затылком.

Сева: Отель…

Я: Сворачивай.

Сева свернул к придорожному отелю на холме. С холма открывался вид на Журавлевку. Она росла, как маслята или лисички в лесополосе. Что это значит — отвези к маме?!

Мы сняли два номера по Фаниным липовым документам. Сева прилег от греха. Сева жил с детским ощущением, что если ты ничего не делаешь, то и с тобой ничего не сделают. Не это ли, думаю я иногда, хтоническая питательная основа обывательского консерватизма? Саврас и Фаня ушли за оружием и поболтать с таксистами и барменами. Если хочешь узнать обстановку в городе, то говорить нужно именно с ними. У нас не больно религиозное общество. В гробу мы эту религию видали, если честно. Но вот потребность исповедоваться никуда не делась. Мне кажется, сначала появилась эта потребность, а потом уже она как бы встроилась в религию, стала ее частью. Поэтому религии такие живучие — они нами не придуманы, они из нас вытекли, стали плохо сформулированным ответом на еще хуже сформулированные вопросы. В исповеди самое главное — доверие к исповедующему. И тут таксисты и бармены впереди планеты всей. Они твои одноразовые друзья, по емкому определению братана Тайлера. Когда всем на всех насрать, то как бы и по чесноку можно, без оглядки, а не как обычно. Ты честен либо с чужим человеком, либо с самым близким другом. Абсолюты сходятся.

Вера: Олег, ты себя вообще со стороны видишь?

Я, похоже, бубнил под нос. Со мной такое бывает — я бубню. Особенно на кроватях. От усталости.

Я: Вера, почему ты хочешь уехать домой?

Вера: Потому что меня укачало.

Я: От чего?

Вера села на кровать рядом со мной.

Вера: Да от всего, Олег. Понимаешь, когда я погружаюсь в твой мир, все кажется стройным и логичным: Ангел, урна с прахом, «Некрономикон», Тысячелетнее царство Христа. Но когда я из твоего мира выныриваю, когда смотрю со стороны, у меня такое чувство, будто я еду с сумасшедшими.

Я: Некрономиконцев Сева видел.

Вера: А я не знаю, кто такой Сева. Может, он санитар, который везет смертельно больных дуриков на море, потому что на небе только и разговоров, что о море.

Я: Не перегибай. Ты видела, как мы справились с консультантами.

Вера: Видела. Спятившие спецназовцы. Еще страшнее.

Я: Чего ты хочешь? Чтобы я доказал тебе, что я не сумасшедший?

Вера: Нет. Я хочу, чтобы ты от меня не отгораживался. Если вы идете ловить маньяка, уж не знаю, настоящего или воображаемого, то я иду с вами.

Я: Вера…

Вера: ...я не собираюсь сидеть в номере и сходить с ума! Еще про медведя наврал. Обещай, что больше никогда не будешь мне врать!

Я: Послушай…

В дверь постучали: тук-тук, тук-тук-тук, тук. Этот Фаня с Саврасом вернулись с разведки.

Я: Ком цу мир!

В номер зашли Саврас и Фаня с газетой в руке.

Я: Излагайте.

Оба уставились на Веру. Я тоже коротко глянул. Вера сидела на кровати с лицом Жанны д’Арк.

Я: Говорите при ней. Падайте.

Фаня и Саврас сели на застеленную кровать Веры.

Фаня: Пять жертв. Все девушки в возрасте от семнадцати до двадцати трех лет.

Фаня бросил мне газету. На первой полосе была девушка в форме выпускницы школы с мороженкой в руке, сверху надпись: «Внимание! Розыск!»

Фаня: Эта убита третьей.

Я отложил газету, Вера тут же ее схватила.

Я: Как он убивает?

Саврас: Отрубает головы.

Я: Чё?

Фаня: И забирает себе. Как трофеи.

Я: Чем отрубает?

Саврас: Хрен его знает. Меч, мачете, топор, серп.

Помолчали.

Я: Подождите… Чё-то не вяжется. Какого хера молодые девчонки шарятся по лесу?

Фаня: Подрабатывают, может. Грибы собирают, ягоды.

Я: Ты в восемнадцать лет подрабатывал сбором ягод?

Фаня: Нет.

Я: И никто нет. Да еще девушки.

Саврас: Загадка. А времени хрен да маленько.

Вера отложила газету и обвела нас взглядом.

Вера: Вы реально не знаете, что они делали в лесу?

Мы хором помотали головами. Вера встала с кровати и бодренько так прошлась по номеру.

Вера: А давайте так: я вам скажу, что они делали в лесу, а вы возьмете меня ловить маньяка?

Саврас и Фаня бросили на меня взглядики.

Я: Как ты его будешь ловить? Ты же…

Вера: Я буду приманкой.

Я: Нет! Ни за что!

Фаня и Сева одновременно подсели ко мне и зашептали в разные уши.

Я: Отвалите!

Вера: Олег, ты самый крутой чувак в мире. Неужели ты меня не защитишь?

Я: С чего ты взяла, что он на тебя клюнет?

Вера: Да с того, что я такая же, как они!

Я: В смысле?

Вера: Они наркоманки. Они в лес ездили, чтобы закладки поднимать.

Я: Какие закладки?

Вера: Ну вы даете! С наркотиками!

Саврас: Наркоту барыги продают.

Вера: Давно уже не продают. В интернет заходишь, покупаешь, тебе координаты скидывают и поехал в лес — землю рыть.

Я: А парни не ездят, что ли?

Вера: Ездят, конечно.

Фаня: А почему тогда жертвы только девушки?

Вера: Откуда я знаю? Может, этому уроду по кайфу именно девушек убивать?

Все посмотрели на всех. В конце концов, надо верить в божественный ход событий больше, чем в козни дьявола. Иначе это ведь и есть сатанизм?

Я: Вера, ты уверена?

Вера: Да хорош, блин! Не драматизируй. Поймаем ублюдка и поедем дальше. Ужас, как хочу на море!

От нее было глаз не оторвать, когда она это говорила. Ее уверенность сообщилась всем нам. Не знаю, как это работает. Просто, когда ты видишь бесстрашную женщину, ты уже как бы не пытаешься быть бесстрашным, тебе хочется им стать. И ты им становишься.

Фаня: Мы поедем место выберем.

Я: Хорошо. А я пока Веру проинструктирую. Ножи?

Саврас: На обратном пути заскочим.

Я: Севе скажите, чтобы в номере сидел, никуда не ползал. Закончим — заберем его.

Саврас и Фаня ушли. Вера подошла ко мне и дурашливо отдала честь.

Вера: Товарищ майор, к инструктажу готова!

Я заржал. Вера тоже. Мы долго ржали. Я прямо чувствовал, как меня покидает напряжение, а на смену ему приходят собранность и холодная ясность. Вывезем!

Саврас и Фаня присмотрели поляну на холме. Туда поднималась тропинка и ныряла направо, в лесок. Помните яму, где я ссал на листья? Если от этой ямы направо идти, а потом чуть по диагонали, то как раз на эту тропинку и выйдешь. Мы туда на рассвете приехали: заехали на машине в кусты, ветками ее прикрыли и пешком поперли. Вера ножик выпросила, не охотничий, как у нас троих, Саврас нам златоустовские взял, у них сталь отменная, а рукоятки легкие, из березы, такие метать сподручно. Мы, конечно, всякие ножи метать обучены, но не всякие ножи сообщают тебе ментальную силу. А златоусты так ладно в руку ложатся, так прямо как папа в маму, будто ты с этим ножом родился, будто он из тебя рос, а уже потом хирург его отделил, чикнул скальпелем. Каждый раз, когда я к своему ножу прикасался — он во внутреннем кармане торчал, без ножен, — у меня аж мурашки по телу бегали и яйца как бы живот втягивали, как перед сексом. Вообще, конечно, приятно кого-нибудь как следует убить ради благого дела. Кого-нибудь плохого, чтобы запас нравственной правоты перевешивал мысли о Божьей искре, которую ты собрался затушить легким движением руки, как свечу. Свечу… Сейчас все эти метафоры про свечу звучат замшело, потому что роль свечи в жизни человека не просто неочевидна, ее в принципе нет, разве что в храме влепить. Я к свечам иначе отношусь. Мы как-то две недели в детдоме без электричества просидели. Я до этого думал, что мир — это свет, а тьма приходит, если только выключателем щелкнуть. Для меня искусственный электрический свет был как бы светом естественным. Я родился посреди этой технической новой природы, она мне казалась незыблемой, а потом дерево от грозы на провода рухнуло, и я оказался в природе изначальной, дотехнической. Мне тогда семнадцать лет было. Но я помню, как понял, что мир — это тьма, что мы только кружочки какие-то в пользу света можем отвоевать, ошметки жалкие, всполохи. У меня слух обострился, я научился различать малейшие шорохи, шелесты, полувздохи. Мир вообще изменился. Я книги стал другими глазами читать — жадными, благодарными. Попробуй почитай при свече, да еще когда одна свечка на пятнадцать человек и сначала надо место отвоевать поближе к свету, локотками потолкаться, заслужить, добиться, а потом уже, в награду за упорство, за наглость, за старание, книгу раскрываешь и глазами — ац-ац! Я потом на голых красивых женщин так не смотрел, как на те буковки при свече. Прикольно было бы завалиться в какую-нибудь избушку на курьих ножках и пожить там месяцок без электрического света. Чтобы, знаете, замедлиться, перестать нестись. А главное, чтобы снова начать жить согласно естественному свету, а не как тебе житуха диктует. Вставать на рассвете, ложиться на закате, вот это вот все. Чтобы тело не противоречило природному ходу вещей, а как бы вошло с этим ходом в гармонию, в союз. Как вот мы сейчас — из-за холма поднималось солнце, и мы тоже поднимались на холм. Я последним шел, передо мной Вера, дальше Фаня, а впереди всех пружинил Саврас. Он перед боем всегда пружинит, скалится, ведет себя этак непосредственно, как будто он пацан, а родители его в цирк вот-вот повезут или в зоопарк. Но это не только от предвкушения, это от того, что он разные варианты схватки в голове прокручивает, везде побеждает и с каждой такой прокруткой все больше наливается силой, уверенностью. А Фаня, наоборот, спокойным делается, сонным. Он варианты не прокручивает, а как бы включает энергосберегающий режим, чтобы взорваться, как бомба, когда понадобится. А я возбуждаюсь. Но это физиологическая реакция, как потные ладони или мурашки, а внутренне я боюсь.

Мы поднялись на холм. Саврас полез на березу, любит он по деревьям лазить. А еще ему нравится появляться как бы с неба, чтобы дополнительно ошеломлять врага. Фаня прошел по тропинке дальше и скрылся за легким буреломом. Тут буреломистых мест мало, поэтому Фаня эту локацию и выбрал. В лесу очень сложно спрятаться. Звучит бредово, но так и есть. Достаточно ветке под ногой щелкнуть, и вся засада накрывается медным тазом.

Мы с Верой остались вдвоем. Она вытащила из кармана кухонный ножик, каким овощи режут, и показала им на поляну.

Вера: Мне у тропинки сесть или подальше?

Я: Подальше. Ближе к тому склону.

На том склоне была моя позиция. Он выгодно порос кустами, через которые добыча вряд ли попрется, слишком уж они густые.

Я: Сама только на него не дергайся. Скажу бежать — беги.

Вера: Бьют — бери, дают — беги.

Я: Наоборот.

Вера: Да я знаю, я пошутила.

Я: Смешно.

Помолчали.

Вера: Иди уже, мне закладку надо искать.

Я: Смотри не найди.

Я ушел в кусты. Метрах в десяти от меня Вера присела на корточки и заковыряла землю ножом.

Прошло два часа. Чтоб вы понимали, засада — это когда хрен покуришь и хрен пошевелишься. И неизвестно, что хуже. Хотя нет, известно. Мышцы и без перемещения в пространстве можно понапрягать, а кровь, осиротевшую без никотина, ничем не утешить. А еще в засаде лучше не смотреть, а слушать. Потому что, когда и слушаешь, и смотришь, башка быстрее устает, чем когда просто слушаешь. Смотреть, на самом деле, и бессмысленно, однако не смотреть очень трудно психологически, кажется, будто, только глаза закроешь, сразу все и произойдет, а ты прошляпишь. Мы так устроены, беспочвенно доверяем глазам больше, чем ушам. Мне кажется, это тоже из-за электрического освещения с нами произошло. Граф Монте-Кристо как-то сказал, что самое худшее в жизни — это ждать и догонять. Если вдуматься, у меня не жизнь, а говно. Догоняю Ангела и жду, когда придут убивать Веру. Лучше мне на свою жизнь со стороны вообще не смотреть. Если разобраться…

По тропинке на холм поднимались двое. Я открыл глаза. Вскоре на холме появились парень и девушка. Парень уткнулся в телефон, шел первым, девушка шла за ним, заглядывая ему через плечо. Процесс их поглотил, они пока не заметили Веру.

Парень: Блин, инет фиговый!

Девушка: Настрой навигатор.

Парень начал крутить в воздухе телефон, будто хотел нарисовать им знак бесконечности. Выглядело это максимально по-идиотски.

Парень: Нифига!

Девушка: Давай по фоткам искать. Смотри, тут кусты, а тут коряга раздвоенная…

Я в легкой панике увидел прямо перед собой раздвоенную корягу. Парень с девушкой одновременно оторвались от телефона, посмотрели на поляну и заметили, наконец, Веру.

Парень: О, нифига! Привет.

Вера встала с корточек.

Вера: Привет.

Парень с девушкой подошли к ней.

Девушка: Давно ищешь?

Вера: Давно.

Парень: Давай вместе? Мы тебе поможем, а ты нам. Покажи фотку.

Вера: Ага. Чтоб вы меня отжали?

Девушка: Мы не такие, ты чё?

Вера: Сначала свою покажите.

Девушка: Да пожалуйста!

Девушка сунула Вере под нос телефон. Я услышал, как хрустнула ветка и затворы. Рванулся из кустов. Порвал дистанцию, сбил Веру с ног. Трижды негромко чихнули пистолеты Стечкина. Парень и девушка повалились рядом с раскуроченными лбами. Пули прошли навылет, одна из них оцарапала мне щеку. На поляну заходили шесть человек в бронежилетах и балаклавах. Первый прикрывался щитом, остальные шли гуськом. Я встал, загородил Веру. Я был у них на мушке, на ладони, я мог уйти, но бросить Веру… Пусть уж. Так, так-так. В конце концов, я же не всю жизнь жить собирался. Не стреляют. Значит, Ангела не нашли, будут пытать, узнавать, где прах. А я и не знаю! Эта мысль грела. Когда некрономиконцы прошли дерево, на котором сидел Саврас, Саврас перестал сидеть на дереве. Он обрушился на них, как Гнев Господень. Через секунду к нему примкнул Фанагория. Все было очень и очень быстро. Чтобы выстрелить в человека, надо хоть чуть-чуть от него отойти, а отойти им Фаня и Саврас не давали. Я толкнул Веру.

Я: Беги!

Вера побежала вперед по тропинке. Один некрономиконец сумел создать дистанцию и вскинуть ствол. Я прыгнул. Одновременно выхватил нож. Вогнал лезвие под основание черепа. Когда бьются профессионалы, бой заканчивается быстро. Профессионал не работает одиночными ударами или ударами, совместимыми с жизнью. Профессионалы работают смертельными комбинациями. Это что-то вроде домашних заготовок в шахматах. Если враг поймал тебя в комбинацию, то умрешь ты, если ты поймал его в комбинацию, то умрет он. В этот раз наши комбинации отхерачили их комбинации. Раньше женское неглиже называли «комбинациями». Вот ведь тупое какое название — «комбинация». Хотя женщины в комбинациях шикарно выглядели. Щас бы женщину. В комбинации. Пока я эту хрень думал, руки сами дорезали двух некрономиконцев. Фаня и Саврас закончили с остальными.

Я: Целы?

Фаня и Саврас кивнули.

Фаня: Щека…

Я: Да хер с ней.

Саврас: Как они нас…

Я огляделся.

Я: Вера!

Я побежал по тропинке, Саврас и Фаня за мной. Я орал на весь лес, наплевав на всякую засаду.

Я: Вера! Вера! Вера!

Тут я увидел Веру. Мир подернулся туманом, только она была в фокусе. Вера лежала на тропинке. Я подбежал и тупо уставился на то место, где должна была быть ее голова. Потрогал пальцами идеально-ровный срез. Как бритвой. Не бритвой. Японским мечом. Угол еще… Катаной. А еще я увидел лицо, стойку, легкий взмах руки… Я лег возле Веры и обнял ее. Я уже видел такой срез. Мой ротный Паша Рудаков в японском порту отрубил башку одному якудзе своей катаной по пьяни. Он был фанатом всей этой самурайской херни, ползарплаты два года откладывал, чтобы купить себе какой-то редкий меч. Мы тогда стояли в Окинаве, японка там еще эта в жопу постоянно просила ее поиметь, а я представлял, что она Йоко Оно, а я ее как бы наказываю за битлов и отдельно за Джона Леннона. Ну, что она мужику мозги запудрила и помогла расстаться с самобытностью. Паша Рудаков уже тогда был вольтанутым. Не таким вольтанутым, как мы, а нормально так вольтанутым. Я ему помог тогда тело утопить. Гриша еще удивлялся, куда гири из спортзала делись. А может, это не якудза был. Я сам крепко подтетерился.

Я: Я знаю, кто убийца.

Саврас: Кто?

Я лег на спину, посмотрел на Фаню и Савраса, улыбнулся.

Я: Старлей Паша Рудаков. Я с ним еще до вас служил.

Саврас: Брат, ты по фазе едешь. Это не Паша Рудаков, не бывает таких совпадений.

Я: Конечно, не бывает. Нас вывели на Пашу, халулайцев против халулайца.

Фаня: Кто вывел?

Я: Дьявол.

Фаня: Ты че, до сих пор в трансе? Выйди из него нахер!

Саврас: Олег, хорош! Не пугай!

Я вышел.

Я: Спокуха, мужики. Щас все решим.

Фаня: Чё решим?

Я: С Пашей.

Фаня: Или с дьяволом?

Я: Или с дьяволом.

Фаня: Тормози. Ты же знаешь, что видениям нельзя доверять!

Я: А я и не доверяю. Но проверить стоит.

Я встал и быстро пошел из леса. Мне нужен был гаишник с базой данных. Я спиной чувствовал, как Саврас и Фаня встревоженно переглядываются. Не верят. Да и бог с ними.

С гаишником я поступил вежливо, почти по-человечески. Превысил скорость, он остановил, я сел к нему в машину, чтобы тот выписал мне штраф, приставил нож к горлу, и он сразу согласился выполнить мою маленькую просьбу — узнать, проживает ли в Ростовской области Павел Рудаков. Рудаковых было два. Один в самом Ростове, а другой в Ондатровке. Записав адрес и придушив гаишника до сновидений, я вернулся в машину. Саврас и Фаня сидели с нахохленными мордами. Я потряс перед ними листком.

Я: Пожалуйста. Павел Рудаков, деревня Ондатровка, улица Дачная, дом шесть.

Саврас: Срань.

Я: Господня.

Фаня: Ты его сразу убьешь или сначала выяснишь, что это совпадение и он полный тезка?

Я молча завел машину и поехал на улицу Дачная, дом шесть. Для Фани с Саврасом Вера была хоть и милой, но случайной и временной попутчицей. А для меня она почти стала дочерью. А самое страшное, что я чувствовал не только утрату, но и облегчение. Гаденькое такое, на донышке. Оттого, что теперь я никогда не узнаю, смог бы я стать Вере хорошим отцом или нет. Оттого, что моя жизнь останется прежней. Оттого, что в ней появился еще один мертвый любимый человек, то есть — идеальный, из которого так легко сделать идола и поклоняться ему. Как круги по воде, во мне расходилась радость от того, что в моем пантеоне мертвых людей прибыло, а значит, еще одного человека я буду теперь любить вечно. В моем сердце Вера обрела бессмертие ценой смерти. А другой цены у него нет.

Ондатровка находится на той стороне Дона, на полуострове, похожем на сылвенский полуостров знаменитого пермского бандита Ибрагимова, только у него покруглее будет. Ондатровка, хоть и называется затейливо, но сама невзрачна, как полупридушенный человек. Она километрах в трех от того места притулилась, где Паша Рудаков из Дона на берег вылез. Саврас как это понял, так весь подобрался и даже по плечу меня хлопнул от избытка чувств. До Паши я трех домов не доехал, возле реликвии остановился — колонки водяной. Я таких колонок с начала нулевых нигде не помню, а здесь стоит, носом клюет.

Я: Пойду.

Саврас: Вместе пойдем.

Фаня: Конечно, вместе.

Я: Не, мужики. Он мне должен. Я сам с него спрошу.

Я достал нож и положил его на приборную панель, за руль. Поглядел на Фаню и Савраса.

Фаня: У него катана.

Я: Да хоть путана. Через полчаса не выйду — заходите. Или не заходите. Как хотите, короче.

Я открыл дверь.

Фаня: Олег, подожди! А как же Ангел? Из-за сраной…

Я: Веры?

Фаня: Мести.

Я: А сейчас это одно и то же.

Саврас: Фаня, чё ты несешь? Месть — это святое. Кончено, его надо валить! Так давайте втроем и завалим. Зачем одному идти?

Я: Хочется мне так, понимаешь? Если я один справлюсь, я как бы искуплю… Два обола у Харона для Веры выторгую. Психотерапия такая, смертоопасная.

Дальше витийствовать я не стал. Я чувствовал, что завожусь, а пыл лучше было приберечь для Паши. Вышел из машины, захлопнул дверь и попер. Смерть перла рядом. Хорошая она все-таки баба. Уж на кого на кого, а на нее всегда можно положиться, она не подведет.

Паша жил в крепком одноэтажном доме. Окна с резными наличниками, под окнами клумбы из окрашенных покрышек, тропка к дому битой плиткой и красным кирпичом выложена. У дома японский джип. Я не таился — подошел к калитке, поднял резиновый хлястик, укрывавший звонок от дождя и три раза вдавил кнопку. Из дома выбежал мальчик лет девяти. Я пригляделся к лицу — в нем преобладали Пашины черты. Сын-сыночек.

Сын: Здрасьте. Вам кого?

Я: Павла, отца твоего.

Сын: Он в бане. Вы заходите.

Я зашел, калитка была не заперта. Мальчик проводил меня в дом, я тщательно вытер ноги. Миновав две двери — сени и прихожую, мы оказались в коридоре, справа была дверь, которая, как я догадался, вела в жилую часть дома, а прямо…

Сын: Прямо идите, он топит, только начал. За грибами ходил, весь потный вернулся.

Я: Бывает. У тебя братья есть?

Сын: Две сестры.

Я: Старшие?

Сын: Младшие. Пять и шесть. А что?

Я: Ничего. Иди давай.

Мальчик ушел — открыл дверь и исчез в жилой части дома. Я пошел по коридору, под ногами чуть жалобно поскрипывали доски. Толкнул дверь. На полу лежали дрова. Слева от входа, наискосок от меня, сидел в одних семейниках Паша Рудаков. На его загорелом плече еле различалась голубоватая татуировка якоря и тигра. У меня была точно такая же. На его шее, на суконной нитке, висел ключ. Паша поднял голову и посмотрел на меня. Я зашел, прикрыл дверь и сел в кресло напротив.

Закурили. Помолчали.

Я: Здорово, Паша.

Паша: Здорово, Олег.

Я: Понимаешь, зачем я здесь?

Паша: Понимаю. Не в баню помыться зашел.

Паша жадно затянулся, сложил губы трубочкой и выпустил колечко дыма. Потом резко воткнул сигарету в пепельницу.

Паша: Якудзу помнишь? Которому я башку снес?

Я кивнул.

Паша: Я тогда все трусы обтрухал. Засело во мне, хрен вынешь. Сюда вернулся — меч в посох спрятал, от греха. Женился, детей родил. А два месяца тому за грибами пошел, а там девка в земле роется, я мимо проходил, да и рубанул. Сам не знаю, как так вышло. Помутнение такое, не помню ничего почти, вжик только, а потом на пне сижу, на коленях голова лежит, а я ее по волосам глажу, жалею вроде как. А у самого трусы мокрые.

Я: А посох-то зачем с собой взял?

Паша отвел глаза.

Паша: Опираться.

Я: Оперся?

Помолчали. Паша прикурил сигарету. Я отметил, что руки у него не дрожат.

Паша: Я девчонку твою не хотел… Выстрелы услышал, спрятался за дерево, а тут она бежит, а сама назад смотрит, шею вывернула, под удар прямо. Не удержался, понимаешь?

Я промолчал.

Паша: Жена щас детей в воскресную школу повезет. Подождем?

Я кивнул. В коридоре заскрипели доски, открылась дверь. В предбанник заглянула полная брюнетка лет сорока — жена Паши.

Жена: Ой, здравствуйте!

Паша: Олег, это Наташа, моя жена. Наташа, это Олег, служили вместе.

Жена: Рада знакомству.

Я: Взаимно.

Я пожал теплую сильную руку.

Жена: Хоть бы сказал, стол накрыли.

Паша: Он ненадолго.

Я: Проездом.

Жена: Ну смотрите. Паша, я в воскреску поехала, тебе пива взять?

Паша: Возьми. Дай тебя поцелую.

Наташа подошла к Паше, они поцеловались.

Жена: Ну все, пусти!

Ушла. Мы остались вдвоем. На улице негромко заворчал джип, отъехал от дома.

Я: Где ее голова?

Паша: В амбаре. Там все и решим.

Я: Места хватит?

Паша: Хватит.

Я: Ну пошли тогда.

И мы пошли. Паша шел первым, я за ним. Вышли во двор. Амбар стоял справа от дома, на дверях висел внушительный замок. Паша присел и открыл его своим ключом.

Паша: Из глины леплю, чтоб дети не поломали.

Я: Чтоб жена головы не нашла.

Паша: И это тоже. Ты, это… Если я проиграю, с сыном что будет?

Я: Ничего хорошего.

Паша: Он не виноват.

Я: Ты как маленький.

Паша: Вот так, значит?

Я: А как ты хотел?

Паша кувыркнулся вглубь амбара и схватил палку, прислоненную к стене. Это был его посох. В ростовском ангаре непривычно ярко вспыхнула японская сталь.

Паша: Иди сюда, педрила, кончать тебя буду!

Я: Любишь темноту?

Паша не включил свет, а в амбаре не было окон. Я шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь.

…Видимо, в совокупности прошло полчаса, потому что, когда я вышел из амбара, во дворе уже нарисовались Фаня и Саврас. Увидев меня, они вскрикнули как впечатлительные бабы. Чего уж греха таить — из амбара я вышел охренеть как эффектно. В левой руке ведро, а в правой башка Паши, которую я неинтеллигентно держал за волосы. Саврас и Фаня кинулись было ко мне, но тут увидели голову и окопались, как орловские рысаки на финише.

Фаня: Ты не ошибся?

Я положил Пашкину голову на землю, поставил ведро и двумя руками достал из него голову Веры. Вытер лицо от гнусного формальдегида. Паша реально держал головы в обычных садовых ведрах, залив их до краев формальдегидом. Кто-то соленья на зиму заготавливает, а Паша головы. И хранил их еще, как соленья, в глубокой овощной яме.

Саврас: И чё теперь?

Я: У него еще сын есть.

Фаня: Олег…

Саврас: На всякий случай, что ли?

Убивать ребенка мужикам не улыбалось.

Я: Да я прикалываюсь. Мы ж не звери…

Фаня и Саврас выдохнули.

Я: Но присматривать будем.

Фаня: Если выживем.

Я: А куда мы денемся, когда разденемся!

Со мной что-то происходило, что-то нехорошее. Неконтролируемая удаль. В таком состоянии люди сжигают замки и вырезают деревни. Я подковырнул носком голову Паши, она взлетела в воздух, я пробил по ней ногой, да так ловко, что она залетела в ангар. Я упал на жопу, положил Веру себе на колени и стал гладить ее по волосам. А потом я куда-то ехал, глотал слезы и коньяк из фляжки Фани. На поляне я спрятал Верину голову в черную жирную землю и зарыл ее руками, как пес.

К отелю мы подъехали в каком-то едином сумеречном состоянии духа, разошлись по номерам. Я закрыл дверь, понюхал воздух — пахло Верой. Я повалился на кровать, уткнулся лицом в подушку, на которой она спала. Хью Грант из дешевой мелодрамы, только из страшной. В номер ворвался Саврас.

Саврас: Олег, идем!

Я лег на бок.

Я: Куда?

Саврас: Давай бегом!

Я пошел за Саврасом, мы зашли в их номер. Посреди номера стоял стул. К стулу был привязан Сева. Я подошел вплотную. Глаза открыты, раззявлены от ужаса. Ногти вырваны. Рот заклеен скотчем. Руки-ноги привязаны к стулу пластиковыми хомутами. На щеке ожог от утюга. Фаня пил из горла водку. Саврас потерянно сидел на кровати.

Я: Теперь мы знаем, как нас нашли.

Фаня: Долго он молчал.

Саврас: Да ваще братан! Я их, сука, на части рвать буду!

Помолчали.

Я: Уходим, мужики.

Я протянул руку и закрыл Севе глаза. Тяжелые выдались сутки. Плотные, как черная дыра.

Глава 7
Замок

Чуток отъехав от отеля, мы свернули на проселочную дорогу и заехали в лес. Надо было поспать и сменить машину. А главное, прийти в себя. Когда я увидел Веру на тропе, с моей душой такой ужас начал происходить, она такое невыразимое почувствовала, что дух ее как бы льдом сковал, чтоб она по фазе не поехала. Так бывает, когда ты переживаешь чувства, которые не можешь… не знаю, как сказать… не готов чувствовать. Нет, я сколько-то почувствовал их, когда голову Верину в землю зарывал, но это, знаете, будто лед весной подтаял, и оттуда водичка появилась, децл совсем, ноги оросить, а тут только мотор за­глушили, так меня накрыло, так прямо по башке звякнуло, слезы, как искры, брызнули. А еще оттого плачу, что внутри уже идеальной ее сделал, уже люблю всем сердцем и затаенно так понимаю, что скоро этой любовью утешусь, а потом и возвышенность в ней отыщу, жертвенность какую-то, благородство. А потом и вовсе начну думать, что Вере легко, она умерла, а я этот крест несу, вот какой я человечище. Чтобы всего этого не думать и не чувствовать и перестать уже рыдать, как телка из кино, я сосредоточился на левой ноге, вернее — ступне. Она сильно болела. Помните, я Пашину башку пнул на кураже, а щас кураж спадал и боль накатывала.

Я: Спите?

Саврас: Нихера.

Фаня: Такая же херня.

Я: Вы заметили, что мы стали чаще ругаться?

Фаня: Заметили, Олег.

Саврас: Даже услышали.

Я: Знаете, почему?

Фаня и Саврас переглянулись. Я это увидел в зеркале заднего вида. Саврас лежал на переднем сиденье, но оно было откинуто, и он лежал головой почти на заднем, у Фани. Если б взгляды можно было перевести в слова, то их переглядка звучала бы так: «Кажись, Олежек в себя приходит, на философию потянуло. Подыграем, ничего страшного!»

Фаня: Почему, Олег?

Саврас: Да, почему?

Я не хотел отвечать, слишком уж хорошо они меня знают. Но я же сам спросил, как-то, ну…

Я: Потому что мат — язык войны. Мы на войне, мужики. Пленных не брать, всех убивать, изо всех сил рваться к морю.

Фаня и Саврас переварили.

Фаня: А дальше?

Я: В смысле?

Фаня: Когда попадем на море, ты высыплешь прах? Потому что, если…

Я: …если не высыплю, то получается, что вся эта канитель ради моей девушки, а вам это нахер не надо? Или чё?

Фаня: Ничё. Просто чем Вера и Сева хуже Ангелины? Если уж гибнуть, то хотя бы за великую попытку.

Я: Ты спрыгиваешь?

Саврас: Я — нет. Я с тобой до талого. Сева, хоть и лох, а нормальный был мужик.

Фаня: Я тоже до талого. Но если прах не высыпаем, то без энтузиазма.

Я закурил.

Я: Высыпаем.

Фаня: Убедил я тебя?

Я: Нет.

Фаня: А почему тогда?

Я: Из любопытства. Посмотреть, что будет.

Фаня: Я серьезно.

Я: Сам видишь, что в мире творится. Так дальше жить нельзя.

Саврас: И людей пытать нельзя! Я их за Севу…

Фаня: Мы в Перми с тобой человека пытали.

Саврас: Он плохой был.

Фаня: Почему?

Саврас: Олег сказал. Ты его вообще убил!

Фаня: Убил. И что?

Саврас: Не вкуриваю, к чему тогда?..

Фаня: Да к тому, что мы в этой истории не положительные персонажи. Мы демоны, которые сражаются с другими демонами. Наш путь, всю эту кровь, а дальше ее будет только больше, ничто не оправдает, ни Ангел, ни Олег, никто. Только Тысячелетнее царство Христа. Если мы не высыплем этот сраный прах в море, значит, все было зря.

Помолчали.

Я: Так давайте его высыплем.

Саврас: А если мир схлопнется? Ну, вообще весь, вся земля?

Я: Если его могут схлопнуть три халулайца, нахер такой мир.

Фаня: Это бесполезный разговор. Никто не знает, что будет. Давайте о делах насущных.

Я: Есть предложение?

Фаня: Да. Из дешевого слэшера. Давайте разделимся.

Саврас: На три?

Фаня: На два. Мы с тобой и Олег.

Я: Годится. Расходимся, как стемнеет. Встречаемся в Абхазии, в селе Алахадзы, в кафешантане «Дикая гавань».

Все улеглись. Я думал о том, как добраться до моря, думал об Ангеле, думал о «Некрономиконе», думал о Вере, думал о Тысячелетнем царстве Христа. А потом уснул.

Южная ночь дышала холодом от земли и теплом откуда-то сверху. Фаня и Саврас довезли меня до трассы и выползли проводить. Сентиментальные такие. Нахер вот надо… Я обнял Фаню и Савраса. Братаны, чё тут. Ничего говорить не хотелось. Слова — вода. В глаза глянул — не бздят, вроде. Уметь не бздеть внутренне, это не то же самое, что уметь не бздеть внешне. Внешние проявления можно погасить, согнать, а вот если ты бздишь внутри, с этим ничего не поделать. Страх, как стрела, пробивает масочки. Или как дождь. Либо есть, либо нет. Ты как бы над страхом по-настоящему не властен, не властен над его рождением. В этом смысле страх похож на любовь, понимаешь, главное, что все, а сделать ничего не можешь. Стихия. Будто в самолете падающем сидишь и наблюдаешь, как приближается земля. Любовь, страх, смерть — это все про одно, знать бы только, про что. Блин, опять вот нагнетаю! Нормально все будет. Словимся на море, развеем Бориску, пивнем чачи и поплывем в дельфиньи палестины. Еще спасательницы юные… туда-сюда.

Я пошел от машины направо, вдоль дороги, нехило так прихрамывая на левую ногу. Хорошо, что Фаня с Саврасом меня тут высадили, не довезли впритык, а то слезы чё-то, а еще я тело хотел разработать, кровь чуток разогнать, а то отлежал все члены, немота такая. Фаня с Саврасом щас уедут на парковку, бросят там тачку и стырят что-нибудь на замену, а я пройду эти гребаные сто метров и зайду в придорожный бар, как доходяга Терминатор. Я редко молюсь, а тут помолился. Христос, говорю, если тебе нужно это царство, то давай помогай, иначе нам хана. Мимо меня тут же проехал байкер в косухе «Полуночной рыси». Ну, не проехал. Это я навернул. Но было бы круто, если б проехал. Люблю встык. «Полуночные рыси» у этого бара ногу тусили, их там человек двадцать собралось на мотиках. Я сразу не полез, зашел в бар, сел за барную стойку. Я всегда так сажусь, потому что зеркало напротив, через него бар хорошо оглядывать без палева, не вертя башкой. Бар был стилизован под буржуйский, такая как бы ростовская Америка. Но ничё. Даже бурбон был.

— Чего тебе, красавчик?

Я поднял глаза от деревянной, отполированной до блеска стойки. Барменша. Лет тридцати. Рокерша. В кожаных с железками хламидиях. Это я так шучу. Хламида — это древнегреческий плащ. А хламидии — венерическая болячка. В рокерше угадывалось и то и другое, то есть и что-то высокое, породистое, эллинское, а поверх этого вульгарное, пошлое и как бы приставучее. Налет профессии на врожденное благородство, что ли. Если честно, я такую пургу про любую бабу могу нести, особенно когда она симпатичная, а рокерша была симпатичная, как сказал бы Саврас — вдувабельная. А мне жутко хотелось вдуть. Не знаю. Не всякое напряжение можно снять водкой или дракой, иногда надо тупо кого-нибудь оттрахать. И за плечо укусить, как человеческая собака.

Я: Принеси бурбона.

Рокерша: Двойного?

Я: Я похож на Алена Делона?

Рокерша посмотрела на меня южными черными глазами. В них плясали смешинки. Ночь опустилась, почему бы и не поплясать?

Рокерша: На Бельмондо.

Я: Ну спасибо.

Рокерша налила мне бурбон в стеклянный стакан с тяжелым двойным дном. Это важно. Глушить бурбон из пластика — это как человека в чужой гроб положить, не по размеру, вроде и лежит, а бросишь взгляд, и мурашки бегут, потому что неправильно это все очень. Каждому напитку полагается свой сосуд. Стакан для вискаря должен хорошо лежать в руке, с оттяжечкой легкой, как гладкий булыжник, который щас в башку зашвырнешь. Он должен вселять уверенность, сообщать силу, даже если бурбон внушает слезу и слабость. Это некое равновесие, что ли. Не в каждой душе можно распознать красоту, если она упакована в стремное тело. Нет, не так. Знаете, зрелые женщины в школьниц иногда наряжаются? Бурбон в пластике — это как жирная тетка с рынка в сексуальной форме школьницы. Оказывает обратный искомому эффект. Думаешь потом, как такое развидеть.

Бар заполняли «Полуночные рыси». Двое играли в бильярд. Шестеро — три бородача и три телки — бухали за большим столом. Основная толпа тусила возле мишени для дартс. Чё это они? Не, я люблю, я в этом спец, белку ножом в глаз бью с двадцати шагов.

Рокерша протирала чистую стойку и потихоньку притерлась ко мне.

Рокерша: Не видела тебя тут раньше.

Я: Я тебя тоже. Мотоциклами увлекаешься?

Рокерша: Очень смешно.

Рокерша смахнула со стойки несуществующую пылинку.

Рокерша: А ты чем увлекаешься?

Я: Девушками в коже.

Рокерша: И как? Есть успехи?

Я: Трахнул одну недалеко от Адлера.

Рокерша: Шалава.

Я: Барменшей работала. Глаза черные, как южная ночь, а в глубине звезды мерцают.

На мою руку, которая лежала на стойке, как бы случайно заползла рука рокерши.

Рокерша: И как это… было?

Я: Да за баром оттрахал. Как пес.

Рокерша: Как кто?

Я: Кверху каком. Ты че такая любопытная, тоже хочешь?

Рокерша: Какая есть! Ничего я не хочу. Отвали!

Я убрал руку под стойку. Мы с рокершей одновременно их убрали. Рокерша вообще смешалась, порозовела и разозлилась. Такие дрязги на лице — с ума сойти.

Я: А ты мне нравишься, ты классная.

Рокерша: Я знаю! Спасибо!

Я поманил рокершу рукой к себе. Она наклонилась, я посмотрел ей в глаза.

Я: Мотоцикл кто-нибудь продает?

Рокерша: Ты байкер, что ли?

Я: Про «Ангелов Ада» слыхала? Только — тсс! Буду у вас в Ростове филиал открывать.

Рокерша: А как ты байкер и без мотоцикла?

Я: У меня харлей, поршень зафонил, запчасти жду из Америки. Перебиться хочу. Ну, и тебя увезти.

Рокерша: Куда?

Я: На море. Вина попьем, потрахаемся, побалдеем. Сколько можно в этом клоповнике стойку протирать?

Рокерша: А ты точно Ангел Ада?

Я: Смотри.

Я скинул куртку и обнажил плечо, на котором красовался тигр с якорем.

Я: Тигра видишь?

Рокерша: Ну.

Я: В индийской мифологии тигры — это ангелы ада. Бхагават-Гиту не читала, что ли?

Рокерша: Читала, конечно. А якорь при чем?

Я: А как без якоря? Якорь ангела в ад тянет, без него он тупо взлетит. Логично же?

Рокерша: Логично.

Я: Ну вот. Мотоцикл кто продает?

Рокерша: Мед.

Я: Мёд?

Рокерша: Не, Мед.

Я: Метадон?

Рокерша: Медсестра.

Я: Девушка?

Рокерша: Не, мужик. Вон тот, усатый. С дротиком.

Я посмотрел на любителей дартс. С дротиком был верзила под два метра, блондин волосатый.

Я: А почему Медсестра?

Рокерша: У него бывшая медсестрой работала. Он, как напьется, постоянно орет: «Где моя медсестра?!» Поэтому Медсестра.

Я: Слушай, позови его, перетрем.

Рокерша вытянула шею, заозиралась.

Рокерша: Никита! Иди сюда! Сколько байк твой стоит?!

У стойки моментально образовался верзила, похожий на Халка Хогана в лучшие годы.

Халк: Люба, чё орешь?

Рокерша: Байк твой купить хотят. За триста отдашь?

Однако, думаю.

Халк: С ума сошла! Он восемьсот стоит! А кто купить хочет? Ты купить хочешь?

Халк навис надо мной.

Я: Я.

Халк: А ты кто?

Я: А ты кто?

Халк: Мужик, так не пойдет. Ты к нам пришел…

Рокерша: Из «Ангелов Ада» он. Только не говори никому.

Халк: Да иди ты!

Рокерша: Я серьезно, не говори никому.

Халк: Да я не про это «иди ты», я про то, что он из «Ангелов Ада» «иди ты».

Рокерша: Сам иди.

Халк: Обожаю твою глупость.

Рокерша: Заглохни.

Халк Хоган махнул рукой и повернулся ко мне всем своим мегалитическим телом. Протянул руку, я пожал.

Халк: Никита.

Я: Паша.

Рокерша: Мы с Пашей на море уезжаем, нам мотоцикл нужен. У нас любовь.

Халк застыл, а потом сгреб меня за шкварник и вытащил на улицу. Не хотелось мне его бить, тем более — убивать. Добрый мужик, «каблук», на таких мир держится. Халк взял меня за плечи и посмотрел в глаза. Я ждал мощного удара головой.

Халк: Не забирай ее у меня. Пожалуйста.

И биться сердце перестало… Важно чувствовать, когда надо бить, а когда говорить откровенно. Тут был второй случай.

Я: Мужик, меня менты ищут. Документов нет, денег нет. Меня жена на юге ждет, в Абхазии. Дай мне мотоцикл. Уеду прямо щас, даже в бар не зайду. Оставлю его в селе Алахадзы, в кафешантане «Дикая гавань». Через пару дней заберешь.

Халк: Сразу бы сказал, что менты ищут, свои же люди. Свин! Свин!

Из бара нетвердой походкой вышло пузо, а за ним Свин.

Халк: Ключи от байка дай.

Свин поковырялся в кармане, выудил ключи и бросил их Халку. Халк дал их мне.

Халк: Вон тот «Урал-Соло», красный.

Я посмотрел на мотоцикл — на багажнике красовался антрацитовый шлем.

Я: А чё он?..

Халк: В дартс проиграл. Да не парься, у него их три.

Я: А косуху можно?

Халк: Свин! Свин!

Из бара вышел Свин. Он там у двери, что ли, ждет?

Халк: Косуху дай.

Свин снял косуху и бросил Халку. Я забрал, примерил. Неплохо так, как доспехи.

Я хлопнул Халка по плечу и оседлал байк. Тут из бара выбежала Люба, Халк ее тормознул. Я быстро напялил шлем и дал по газам. Что это, думаю, такое было? А с другой стороны — похер. Может, Бог так работает — через идиотические грани любви.

Если вы думаете, что Фаня стырил машину, то вы думаете, как я, и думаете неправильно. Он не обломался доехать до Ростова, купил там за косарь временную прописку, арендовал по левому паспорту белую «Вольво», и они с Саврасом, как порядочные люди, двинули на юг. Мне таким способом замутить машину Фаня не мог. Мы не должны были друг о друге ничего знать, потому что если Фаня с Саврасом попадутся, то обо мне им сказать будет нечего. А если попадусь я, то, как меня ни пытай, я про них тоже реально ничего не знаю. Мы разошлись по принципу диверсионных групп: если сгинет одна, может, дойдет другая. Чтоб вы понимали, от Ростова до Адлера пятьсот шестьдесят семь километров, то есть около десяти часов ходу, это если не гнать, а если гнать, то и за восемь можно уложиться.

Фаня с Саврасом сначала молча ехали, Фаня так бы и ехал, но Саврас ближе к Адлеру проснулся, а вне сна он молчать не умеет. Саврас — человек действия, а когда действовать нечего, он его болтовней заменяет нечаянно. У Савраса все нечаянно, он как бы такое человеческое животное в хорошем смысле. Он не головой живет или, там, сердцем, а инстинктами, хтонью какой-то невероятной. Саврас может человека ограбить, а человек все равно с ним дружить будет. Потому что Саврас его от души ограбил, а не от корысти. Фаня, наоборот, старичок такой рассудительный, но, если ему вожжа под хвост попадает, страшнее человека не найти. Он там думает себе что-нибудь внутри, а ты поперек этого думанья вылез и сразу огреб. При этом ты знать не знаешь, что он там внутри думает, он, может, думает, типа, задолбали уже в интернетах писать вместо «вместо» — «заместо» , а потом думает, что от такой вот безграмотности, от незнания собст­венного языка, от этих «вобщем» страна плохо и живет. А тут ты подходишь и все эти «вобщем» и «заместо» своим ртом прямо в лицо ему говоришь. Как такое стерпеть? А еще у Фани сосед был, который целый месяц перфоратором стены сверлил. Фаня тогда внутренне уверился в том, что сосед не человек, а термит, иначе зачем ему столько дырок? Короче, Фаня купил колонию термитов, вскрыл соседу дверь, когда тот где-то шлялся, и выпустил насекомых ему в квартиру. Чтоб, видимо, сосед не страдал от одиночества.

Саврас шары разлепил, поозирался, посидел-посидел, и понеслось.

Саврас: Думаешь, Олег доедет? Мне кажется, доедет. И мы доедем. Или не доедем? Как думаешь?

Фаня: Никак не думаю.

Помолчали. Фаня от упадка, Саврас с надеждой.

Саврас: Вот еще — как мы Ангела найдем?

Фаня: Не знаю.

Саврас: А если б знал, как бы нашел?

Фаня: Пришел бы к ней, да и все.

Саврас: Куда?

Фаня: Туда, где она была бы.

Саврас: А где она была бы?

Фаня: В «Дикой гавани».

Саврас: Вот! Значит, она в «Дикой гавани»!

Фаня: Мы едем в «Дикую гавань», поэтому я ее и назвал. Андрюха, не начинай!

Саврас: А кто начинает, Федь? Скучно просто.

Фаня чуток задохнулся и перестал обращать внимание на дорогу.

Фаня: Скучно? Скучно?!

Саврас: Чё ты орешь? Смотри, пейзаж какой монотонный. Поджечь его хочется, чтобы разнообразить. А тебе чего хочется?

Фаня: Тишины.

Саврас: Смешной ты. Где ее в наше время возьмешь? Пиликает, гремит все, звуки-стуки.

Фаня включил радио, чтобы сбить Савраса с философской стези. Фаня не любил эту Саврасову ипостась. Но только Фаня убрал руку, Саврас, конечно, радио выключил.

Саврас: Не уходи от ответа.

Фаня: А был вопрос?

Саврас: Чего тебе хочется?

Фаня сдался, потому что был умным человеком, а умные люди умеют признавать поражения.

Фаня: Смотря в какой плоскости.

Саврас: Да в любой.

Фаня: Чтобы мы все выжили.

Саврас: Боишься смерти?

Фаня: Нет.

Саврас: Почему?

Фаня: Ты всех помнишь, кого убил?

Саврас задумался. Он, когда задумывается, на какающего бультерьера похож.

Саврас: Всех.

Фаня: По лицам?

Саврас: Не, ты чё, лиц не помню. Цифры.

Фаня: А я помню.

Саврас: Всех, что ли?

Фаня: Всех до единого.

Саврас: И в балаклавах которые? Их дохера было, которые в балкалавах.

Фаня: Ну, глаза.

Саврас: А которых со спины? Или ты затылки помнишь?

Фаня ударил руками по рулю.

Фаня: Ты специально, Андрюха?

Саврас: Чё специально?

Фаня: Ничё! Я своим травмирующим опытом делюсь, а ты докопался!

Саврас: Ничё я не докопался! Я уточнял. И нет у тебя никакого травмирующего опыта, ты сам травмирующий опыт.

Фаня: Давай молча ехать.

Саврас: Не обижайся. Помнишь ты жмуриков, дальше что?

Фаня смерил Савраса испытующим взглядом, а Саврас состряпал такое лицо, которому любая мать доверила бы свою семнадцатилетнюю дочь с грудью третьего размера.

Фаня: Короче, вспоминал я их тут недавно…

Саврас: Где?

Фаня: В машине.

Саврас: В этой?

Фаня: В предыдущей.

Саврас: Это когда?

Фаня: В кемпинге, ночью.

Саврас: А мы где были?

Фаня: Ты задолбал меня.

Саврас: Ну чё ты?

Фаня: Сзади вы спали с Олегом, бухие.

Саврас: Аааа… И чё?

Фаня: Чё — и чё?

Саврас: Вспоминал их..?

Фаня: Вспоминал их, и как бы лица все калейдоскопом перед внутренним взором прошли…

Саврас: Это ж скока ты вспоминал?

Фаня: Я тебя щас из машины выкину.

Саврас: Все, молчу! Рассказывай.

Саврас закрыл губы на воображаемый замок, повернул воображаемый ключ и выкинул его, опустив реальное окно. Любит он такую чепуху.

Фаня: Короче, когда я их всех вспомнил, я вдруг понял, что их больше, чем всех моих знакомых на земле. Вообще всех.

Саврас: И чё?

Фаня: Я, получается, больше смерти принадлежу, чем жизни.

Саврас: Этот как?

Фаня: А если я их всех встречу, когда умру?

Саврас: Ну, еще раз убьешь.

Фаня: Да я не об этом! Спросят они меня, типа, за что ты нас убил, искру Божью загасил, а я им что скажу?

Саврас: Скажешь — идите нахер, «олени», чё докопались?

Саврас хохотнул.

Фаня: Я серьезно.

Саврас: Они не спросят, Федь. Не парься даже. Олег же не парится.

Фаня: Откуда ты знаешь?

Саврас: Да я не знаю, чуйка. Хотя Олег старый…

Фаня: Очень старый. Иногда мне кажется, что Содом с Гоморрой тоже он изничтожил.

Саврас весело хохотнул.

Саврас: Делать ему больше нехер. Когда мы прах высыплем, чё, думаешь, будет?

Фаня: Не знаю.

Саврас: А если б знал, чё бы, думаешь, было?

Фаня: Воскресли бы все. Христос же смерть победил, вот и пускай…

Саврас: Вообще все? Даже Чикатило?

Фаня: Отвали.

Саврас: А меня, знаешь, что пугает? Что мы прах высыплем и нихера не будет.

Справа от машины пронесся кемпинг в виде средневекового замка.

Саврас: Смотри, замок! Ты куда?

Фаня: На юг, блин!

Саврас: Давай к замку!

Фаня: Зачем?

Саврас: Олег постоянно говорит, что он Айвенго, а тут замок! Надо заехать.

Фаня: Чуйка?

Саврас: Да не. Проголодался просто.

Фаня развернулся. Через пять минут они подъехали к замку. Замок, как замок, обычный новодел, будь я Айвенго, фиг бы стал в нем жить, а не будь, так и сжег. Зато парковка была богатая, с теннисный корт, а сбоку веранда для шашлыка, а у веранды клетка, а в клетке медведь. Это, типа, местная такая невероятная достопримечательность. Не по исполнению невероятная, по замыслу. Хотя и по замыслу тоже херня какая-то. Вот зачем тут медведь? Кому он вперся? Саврас только из машины вышел, сразу этого медведя заметил и прямой наводкой к нему пошел. Это неудивительно. В каком-то смысле Саврас ближе к медведю, чем к нам с вами. То есть к вам с вами. Фаня пошел за ним. Савраса одного лучше никуда не отпускать. Это как хаски в квартире оставить. Медведь сидел на жопе с открытыми глазами, по морде ползали черные мухи. Фиговый такой медведь, бомжеватый. И тощий. А в глазах такая скорбь, будто медвежат вчера похоронил. На появление Савраса и Фани он никак не отреагировал. Саврас приблизился и легонько пнул клетку. Медведь не пошевелился, но на Савраса равнодушно глянул.

Саврас: Мишаню надо освободить.

Фаня: Зачем?

Савраса: Чтоб свободным был. Посмотри на него! Тебе его не жалко?

Фаня: Мне всех жалко.

Саврас дернулся идти, но Фаня придержал его за рукав.

Фаня: Тормози! Мы мир едем спасать! Какой, нахер, медведь?

Саврас: Сердца у тебя нет!

Фаня: Нормально ему тут, чё ты?!

Саврас и Фаня одновременно повернулись к медведю и уставились оценивающе. А медведь поднял лапу и поскреб морду, согнав мух.

Саврас: Когти удалили, суки! Все, я пошел!

Саврас решительно попер к замку. Фаня поднял страдальческое лицо к небу и быстро пошел следом.

На первом этаже замка была столовая, за столиками ели туристы, к кассе тянулась жидкая очередь. Саврас подошел к кассирше, как бы не заметив очередь.

Саврас: Мать, здорова! Где хозяин гостиницы?

Кассирша: Тебе зачем?

Саврас: Не вникай, мать. Тебя не уполномочивали.

Кассирша: Ты, что ль, уполномочиваешь?

Саврас: Мы.

Саврас показал пальцем на себя и Фаню, Фаня вежливо кивнул. Он произвел на кассиршу выгодное впечатление. Как налоговый инспектор на нищего человека.

Кассирша: Ну идите, уполномочивайте. На самый верх и направо. В башенку.

Саврас еще немного потеснил очередь, взял булку, обсыпанную сахаром, положил на кассу сто рублей, запихал булку в пасть и пошел по лестнице наверх, Фаня не отставал.

Большая лестница, скажем так — центральная, вела до третьего этажа, а в башенку уже поднималась лестница узкая, два человека с трудом разойдутся. Заканчивалась она не дверью, а железным люком в потолке с круглой ручкой для стука. Саврас постучал. Раздался неприятный металлический звон.

Хозяин: Кто там? Кого черти носят?

Саврас: Медведя хочу купить! Открывай!

Лязгнул железный засов, люк открылся. В проеме возник хозяин гостиницы — мужик лет пятидесяти в спортивном костюме «Адидас», моднявом таком, с тремя полосками. Саврас тут же взлетел, хозяин попятился. К Саврасу степенно присоединился Фаня.

Саврас: Ты чё Мишаню в карцере держишь?

Хозяин наливался кровью и недоумением.

Хозяин: Вы кто такие?

Саврас: Люди! Короче, медведя надо в природу отпустить. Давай ключи.

От такой наглости хозяин совсем уж побагровел.

Саврас: Да не пыхти ты, вся рожа красная. Инсульт жахнет.

Это было уже слишком. Хозяин скакнул, как заплывший жиром боксер, и рассек правым крюком воздух в том месте, где секунду назад была голова Савраса. А потом согнулся пополам и чуток сблевнул — это Саврас пробил ему под дых.

Саврас: Давай ключи, дебил.

Хозяин: В столе… щас…

Хозяин в согнутом положении дошел до стола. В кабинете находились: стол, кресло, диванчик и шкаф, он не впечатлял размерами. Зато из бойницы просматривался весь двор и была видна клетка с медведем. На него Саврас и отвлекся — подошел к бойнице и как идиот стал махать медведю рукой.

Саврас: Мишаня! Мишаня!

Хозяин обошел стол, повалился в кресло, выдвинул ящик и выхватил оттуда пистолет. На этом его успехи закончились, потому что ни прицелиться, ни выстрелить он не успел. Фаня взлетел над столом, опершись на него рукой, и двумя ногами ударил хозяина в грудь. Тот вместе с креслом кувыркнулся назад, Фаня приземлился рядом и сразу прижал вооруженную руку хозяина коленом к полу, легко выкрутив из нее пистолет. Весь этот кипиш отвлек Савраса от бойницы — он повернулся, как ужаленный, и слегка офигел. Фаня бросил ему пистолет через стол, Саврас поймал его одной рукой, выщелкнул обойму. Пистолет был заряжен. Саврас вернул обойму в рукоять, обошел стол и от души пнул хозяина в бок.

Саврас: Завалить нас хотел, гондон?!

Хозяин сел на жопу, Саврас схватил его за шиворот и поднял на ноги.

Хозяин: Пацаны, чё такое, вы не по понятиям…

Фаня: Не по чему? Саврас, пусти его.

Саврас отпустил хозяина и встал сбоку. Пистолет он по-прежнему держал в руке.

Хозяин: Не по понятиям. Ворвались…

Фаня: Вот из-за таких дятлов, как ты, которые на воле по зоновским понятиям живут, наша страна в жопе.

Хозяин: Почему?

Фаня: Потому что вы куда ни попадете, во власть или на остров необитаемый, вы везде, твари, лагерь свой воспроизводите. А всех, кто в лагерь не вписывается, жить в нем не хочет, давите. Щас мы тебе устроим персональный лагерь. Ключи где? Эти?..

Фаня вытащил из ящика в столе связку ключей и потряс ими.

Хозяин: Эти.

Фаня: Какой от клетки?

Хозяин: Большой.

Фаня убрал ключи в карман.

Фаня: С нами пойдешь.

Саврас: Нахер он нужен?

Фаня: В клетку его посадим вместо медведя.

Саврас: Ништяк, мне нравится! Рокировка такая.

Хозяин не возражал. Его можно понять. Унизительно, конечно, но из клетки достанут, а вякнешь — могут и башку отстрелить.

Саврас сунул пистолет в карман куртки и через карман навел его на хозяина.

Саврас: Клинт Иствуд. Побежишь, через куртку пальну, от бедра. Понял?

Хозяин кивнул.

Фаня спускался первым, за ним шел хозяин, замыкал Саврас. Гостиницу миновали тихо, не привлекая внимания, вышли на улицу, дошли до клетки. Фаня сунул ключи хозяину.

Фаня: Открывай.

Хозяин тупил.

Хозяин: А если он бросится?

Саврас: Ты ж ему когти состриг?

Хозяин: Клыки-то не состриг. Да и когти только на одной руке… лапе.

Фаня: Чё так?

Хозяин: Так усыпили, а он проснулся, не рассчитали.

Саврас: Мудилы.

Хозяин: А как рассчитаешь-то?..

Саврас: Я не про это.

Хозяин: А про что?

Саврас: Про то, что вообще не надо было когти трогать. Это все равно что хер тебе отрезать. Ты Мишаню унизил.

Хозяин: Я ж не знал…

Саврас: Надо было знать.

Фаня: Думаешь, у медведей есть чувство собственного достоинства?

Хозяин: Может, погуглим?

Саврас: А ты чё тут пристраиваешься? Открывай давай!

Фаня: Подожди. А если он реально на нас накинется?

Саврас: А давай на клетку залезем?

Хозяин: Не, он там достанет. Лучше машину подогнать и в нее спрятаться. У вас есть машина?

Саврас: Номера наши решил запомнить? Хер тебе!

Хозяин: Да я отвернусь.

Фаня: Не чеши. Твою подгоним.

Хозяин: У меня ключи в кабинете, в куртке.

Фаня: Ну, пошли, чё делать.

В уже установленном порядке Фаня, хозяин и Саврас пошли в гостиницу. На парковку въехала ментовская машина и остановилась у входа, перегородив им путь. Из машины вылезли два мента. Один был высоким и кадыкастым, а второй совсем еще щегол. Фаня, Саврас и хозяин застыли. Кадыкастый подошел к хозяину, пожал ему руку, а заодно и Фане с Саврасом.

Кадыкастый: Обмозговал, Баряба?

Хозяин: Сделаю я тебе банкет! Некогда мне сейчас!

Кадыкастый: А чем ты занят?

Хозяин: Товарищи приехали из охраны медведей. Жору будем на волю выпускать.

Пока хозяин все это нес, он переместился таким образом, чтобы между ним и Саврасом с Фаней оказался мент. Сколько-то обезопасив себя этим маневром, он со всех ног бросился в гостиницу.

Хозяин: Беги, Коля! У них ствол!

Мент проводил хозяина изумленным взглядом, повернулся к Фане с Саврасом.

Кадыкастый: Чё это он?

Саврас: Да хер его знает.

Кадыкастый: Документы давайте, по базе вас пробью.

Фаня: Нет документов.

Кадыкастый: Права?

Саврас: Нету прав.

Мент почти незаметно отступил на полшажочка назад.

Кадыкастый: Из охраны медведей, да?

Фаня: Да.

Кадыкастый: Это хорошо. Давно пора Жору освободить. Вы молодцы!

Пока говорил, мент как бы случайно положил руку на кобуру, одним движением расстегнул ее и рванул пистолет. Саврас выстрелил через куртку. Мент согнулся пополам. Пуля попала ему в живот. Второй мент так офигел, что застыл на месте соляным столбом. Саврас выстрелил ему в ногу. Тот упал. Фаня нагнулся, чтобы забрать табельное. Саврас побежал к медведю.

Фаня: Ты куда?!

Саврас: Щас!

Саврас подбежал к клетке и два раза выстрелил в замок. Дверь распахнулась. Саврас побежал к Фане. На парковку влетела еще одна ментовская машина. Фаня и Саврас забежали в столовую. Фаня выстрелил над головой.

Фаня: Бегите!

Люди в панике ломанулись к выходу, кто-то упал, кого-то стоптали. Фаня и Саврас взлетели на второй этаж. Нашли администраторшу гостиницы — она сидела за стойкой на корточках. Саврас вздернул ее на ноги.

Саврас: Выводи постояльцев нахер! Бегом!

Администраторша мелко закивала и бросилась по коридору. Саврас и Фаня забежали на третий этаж. Саврас пальнул в воздух.

Саврас: Офисный планктон! Идите нахер отсюда все!

Мимо них пробежали три женщины, Фаня и Саврас аккуратно подошли к бойнице. Парковку перед замком наводнили ментовские машины. Чуть в стороне стояли три черных микроавтобуса «Мерседес». Фаня с Саврасом бросились к противоположному окну. Там тоже все пестрело от людей в форме и машин. Периметр был оцеплен, круг замкнулся.

Саврас: Быстро они.

Фаня: Это «Некрономикон», ждали нас в этих краях.

Саврас: На штурм щас пойдут?

Фаня: Не щас. И не эти.

Саврас: «Альфа»?

Фаня: Или «Вымпел».

Саврас: Всё, что ли?

Фаня: Похоже на то.

Саврас: Может, сдадимся? Дадут ведь сдаться? Им урна нужна, вдруг мы знаем?

Фаня: Андрюха, думай башкой. Если сдадимся, они нас пытать будут, а потом все равно убьют.

Саврас: Так-то да. Лучше здесь. Жалко, что этот урод в башне засел, там бы долго продержались.

Фаня: С двумя обоймами?

Саврас: Пошли на прорыв тогда. Я не Айвенго, чтоб в замке подыхать.

Фаня: Надо было с толпой выбегать, может, выскочили бы.

Саврас: Хорошая мысля приходит опосля. Так че? Баррикадируемся или на хода?

Фаня: Баррикадируемся. Пусть «Некрономикон» нами занимается. У Олега будет больше шансов проскочить.

Саврас: Точно! Хоть не зря подохнем!

Фаня и Саврас пошли по коридору, выискивая комнату с одной бойницей и увесистой мебелью, чтобы завалить ею вход. Они остановили свой выбор на бухгалтерии. Подперли дверь диваном, стульями, столами, взгромоздили на подоконник железный сейф, сели на пол и закурили. Саврас, как дурак, подмигнул Фане, тот подмигнул в ответ.

Саврас: Давай сейф уберем.

Фаня: Нахера?

Саврас: Высказаться хочу.

Фаня пожал плечами. Вдвоем они спустили сейф на пол. Саврас по пояс высунулся из бойницы.

Саврас: Долой самодержавие! Свободу Анджеле Дэвис! Мы не сдадимся!

Едва Саврас всунулся назад, как в бойницу залетели пули, попортив бухгалтерам обои.

Фаня: Зачем?

Саврас: На ютуб, может, выложат. Выложут… Разместят.

Фаня: Кто?

Саврас: Туристы на телефоны снимают.

Фаня: И ты такую херню орал?

Саврас: А ты бы что орал?

Фаня: Я бы не орал.

Саврас: А если б орал?

Фаня: Отвали.

Оба помолчали, успокоились. Из глаз исчез лихорадочный блеск.

Саврас: А хорошо на душе, светло…

Фаня: Как после бани.

Саврас: Гранатами забросают?

Фаня: Не, живыми брать будут. Им урна нужна. Газ, наверно, пустят.

Саврас: Газ долго. В лоб пойдут, скопом, по старинке. Через бойницу и дверь.

Фаня: Потолок смотри какой. Оттуда тоже могут.

Через час подъехали «Альфа» и «Вымпел». Еще через два часа спецназ пошел на штурм. Фаня был у окна, Саврас сбоку от двери, когда на пол упал сейф, а дверь разлетелась на куски, не устояв перед направленным взрывом. Тут же рухнул подвесной потолок. Внезапно в маленькой комнате стало многолюдно. Фаня и Саврас запрыгнули в транс. Спецназ заходил с трех сторон. С окном работал Фаня, с дверью Саврас, потолок оказался без присмотра. Первого спецназовца, заходившего через дверь, Саврас снял выстрелом в упор, второй закрылся щитом, Саврас бросился на пол и прострелил ему ноги. Фаня почти сразу попал в ближний бой, выбил глаз одному спецназовцу, с хрустом сломал гортань второму. Боец, спускавшийся с потолка, прошил Фаню автоматной очередью в спину и опустился на пол. Саврас перекатился ему под ноги, подсек, выпустил пустой пистолет и вдавил большие пальцы прямо в глазницы. Чтобы спасти сослуживца от вечной слепоты, спецназовцу, вошедшему в дверь, пришлось стрелять на поражение. Пуля вошла Саврасу в затылок и вышла через лоб, расколов его. Мертвые Фаня и Саврас лежали на полу посреди раскуроченной бухгалтерии, превратившись в предметы, которые были тут совершенно лишними. Скоро их запаковали в черные мешки из плотного полиэтилена, закинули на носилки и буднично унесли прочь.

Глава 8
Развязка. Гагра

Я свернул с дороги и подъехал к замку. Возле замка собрались журналисты и толпа зевак-туристов. В телефоне одного из зевак я увидел орущего Савраса. Даже ведь не знает, кто такая Анджела Дэвис, насмотрелся «Брата-2», идиот. Я стоял и наблюдал, как спецназ готовится к штурму. Я был в антрацитовом шлеме. Я думал, что мне делать. Выбор был до безобразия штыковым: ехать дальше или умереть вместе с друзьями. Накатывала апатия и усталость. Могила вдруг показалась мне мягкой кроватью, с которой никогда не придется вставать. Я мог войти в транс и ударить с тыла. Мы бы не победили, но… Можно ли на этой проклятой Земле хоть когда-нибудь хоть где-нибудь победить? Какие, в сущно­сти, пустые размышления, блевать хочется от того, что все именно так, и не будет иначе. Я почти решился на атаку. Повернул голову вправо. Метрах в десяти от себя я увидел Ангела. В ее небольшом рюкзаке угадывались очертания урны. Она нашла Савраса в группе «Подслушано Адлер», где искала информацию обо мне. Пока она ехала на юг, Ангела обуяли сомнения в Тысячелетнем царстве Христа. А еще она скучала, как скучает любая нормальная женщина по своему любимому мужчине. Она заплатила таксисту моими деньгами и могла развеять прах еще вчера. Ну, или могла попытаться. Мне кажется, она этого не сделала, потому что боялась не того, что может произойти, а того, что не произойдет ничего. Все мы этого боялись, боялись тщетности. А еще ей казалось, что я почему-то могу исчезнуть. Будто мне нет места в Тысячелетнем царстве. Я увидел Ангела и подошел к ней, не снимая шлема. Нежно, но крепко взял за руку, потянул за собой. Ангел вздрогнула, посмотрела на меня с ужасом, дернулась и попыталась вырваться, но я держал ее цепко. Мы оказались лицом к лицу, то есть лицом к антрацитовому пластику шлема. Ангел вгляделась, будто могла видеть насквозь. А может, и могла. А может, она узнала запах, плечи, фигуру, посадку головы, то, чего не спрятать. Она едва улыбнулась и пошла со мной. Мы сели на мотоцикл. Начался штурм. Я дал по газам.

Долго ли, коротко, но мы без приключений доехали до Адлеровского пляжа, что неподалеку от границы с Абхазией. Ну, не совсем без приключений, на серпантине чуть не разбились два раза, но это мелочь.

Я заглушил двигатель, слез с мотоцикла, снял треклятый шлем и посмотрел на Ангела. В голове было стерильно, как в морге.

Я: Прах с тобой?

Ангел: Олег!

Ангел бросилась мне на шею и стала нацеловывать лицо. А я стоял как перм­ский деревянный бог и с трудом заставил себя ее обнять. Реально — заставил. Приказал себе — обними ее! И обнял.

Вдруг на пляж заехали, нет, залетели, четыре «Шевроле Эскалейд». На перед­нем сиденье одной из машин сидел избитый Халк Хоган из бара. Из машин повыпрыгивали бойцы с калашами и в балаклавах. Нас моментально окружили.

Я: Похороните хоть?

Ответил, видимо, старший. У него под балаклавой угадывались усы.

Старший: На безымянном.

Я взял Ангела за руку и закрыл глаза. Зазвонил телефон. Я открыл глаза. Старший вытащил из кармана телефон.

Старший: Алло?.. Как — умер? На Валдае?.. На Алтае?.. Точно умер, а то как в тот раз… А с этими что?.. А с прахом? Пошло оно всё лесом, понял. Отбой.

Старший сбросил вызов и сунул телефон в карман.

Старший: Уходим!

С Халка сняли наручники и выпнули из машины. Он подошел ко мне. Я отдал ему ключи от мотоцикла, он взял и взгромоздился на байк. Говорить он не хотел. Или не мог. Или все вместе. Бойцы расселись по машинам и уехали.

Я повертел башкой и взял Ангела за плечи.

Я: Прах с тобой?

Ангел: Это что было?

Я: Хрен его знает. Прах с тобой?

Я знал, что прах в сумке, но хотел устного подтверждения.

Ангел: Да-да! Здесь!

Ангел хлопнула рукой по сумке, она висела у нее на плече и немножко мешала нам обниматься.

Я: Почему ты его не высыпала? Испугалась, что я исчезну? Испугалась, что ничего не произойдет?

Ангел слегка от меня отстранилась.

Ангел: Нет.

Я: Почему тогда?

Ангел: Неизвестность. Что такое Тысячелетнее царство Христа?

Я: А мне похер. Дай урну.

Ангел: Олег…

Я: Ты нормально сюда доехала?

Ангел: Прости, что я сбежала, я верну деньги, я…

От этого «верну деньги» я дернулся, будто ветер сор в лицо бросил. Между мной и Ангелом выросла какая-то стена отчуждения. Я винил во всем… прах. Мне вдруг показалось, что, как только я его высыплю, стена падет.

Я: Какие деньги? Ты чё несешь?

Ангел: Прости меня.

Ангел чуть не плакала. Мразь я все-таки.

Я: Ты прости. Я грубо… я… Я люблю тебя.

Ангел: Я тоже тебя люблю.

Вы когда-нибудь говорили кому-нибудь «я люблю тебя» и прямо физически чувствовали, как эти слова проваливаются в пустоту и сами становятся пустотой?

Я: По дороге сюда я потерял четырех человек, а убил намного больше. И все из-за… праха. Я должен его высыпать.

Я сказал «праха», но имел в виду ее.

Ангел сняла с плеча сумку, поставила ее на песок, достала урну, выудила со дна бутылку кваса «Русский дар» и подала ее мне.

Ангел: Борис тут. Бутылка темная, не видно.

Я взял бутылку и пошел к морю. Ангел подхватила сумку и пошла за мной. В обуви, не закатав штанин, я зашел по колено в море. Оно было темным и казалось плотным, как парча. Ангел подошла сзади и обняла меня. Я открутил крышку и высыпал прах в море. Мы застыли. Я вглядывался в слегка подкрашенный заходящим солнцем горизонт. Ничего. Прошла минута, пять, двадцать, полчаса. Ничего. По моему лицу текли слезы. Ангел вышла на берег и села на песок, обхватив колени. Я вышел за ней. Пнул ржавое ведро. Пнул песок. Пнул волну. Пнул воздух. У меня был нервный срыв.

Я: Гондон! Урод! Где ты? Черт мыльный! Так нельзя! Спускайся, жаба! Я кончать тебя буду! Кончать тебя буду, мразь!

Я упал на колени, разбрасывая вокруг сопли и слезы. Потом лег зародышем и затих, зажмурился. Я пролежал так всю ночь. Очнулся я от того, что Ангел шепнула мне в ухо.

Ангел: Рассвет.

Я открыл глаза. Над морем, далеко-далеко, появилась узкая полоска света. Я встал, отряхнулся от песка.

Я: Пойдем.

Ангел: Куда?

Я: В «Дикую гавань». Нажремся.

В Абхазию необязательно попадать через таможню, можно просто пройти по берегу. Так мы и поступили. А потом наняли такси и через сорок минут подъехали к «Дикой гавани».

Кафешантан еще не работал, но я достучался до хозяйки, и она вынесла нам чачу, сок и стаканы. Мы с Ангелом сели за столик. Я налил нам по целому стакану чачи, закурил. Темнота уходила. Света становилось все больше, будто кто-то прибавлял его своей волей, как выключателем. Небо было чистым до самого горизонта. Конец сентября, излет бархатного сезона. А скоро небо затянут серые неприбранные тучи, подуют ветра, на берег обрушатся волны…

Ангел подняла стакан. Я взял свой.

Я: Не чокаясь.

Ангел кивнула. Я положил сигарету в пепельницу, выпил и тут же затянулся. Ангел, хоть и морщась, но тоже выпила до дна. Прошлое стало приобретать привкус плохого романа. Вдалеке показалась машина. Она ехала в нашу сторону, поднимая хвост пыли.

Я: Машина едет.

Ангел обернулась.

Я: Если это они, падай на землю и ползи за бар. Мне ты все равно ничем не поможешь.

Ангел: Хорошо.

Я завел ноги под лавку, на которой сидел. Им нужно будет выйти, чтобы открыть огонь. Я успею оттолкнуться и швырнуть в них стол. Все задолбало, но Ангела я им не отдам. Я снова ее любил, понимаете? Стена отчуждения куда-то пропала. Может, это алкоголь, а может, нам хорошо вместе только тогда, когда нас пытаются убить. Потом разберусь. Машина приближалась. Она ехала целенаправленно к нам.

Я: Лезь под стол и ползи.

Ангел плавно стекла с лавки. Машина остановилась метрах в тридцати, там, где начинался кафешантан. Белая «Вольво». Из машины вышли Сева, Фаня, Саврас и Вера. Я посмотрел на чачу. Отравили? ЛСД? Готовят к допросу? А вот хер им! Нету больше никакого праха! Я вылетел из-за стола и побежал навстречу своей треклятой галлюцинации. Галлюцинация меня заметила и в полном составе двинулась навстречу. Вера бежала, Сева трусил, Фаня и Саврас вышагивали. Вера налетела на меня, повисла на шее. Я обнял ее. Ощупал плечи. Ткнулся в щеку. Понюхал волосы. Девушка пахла моей Верой, настоящей.

Вера: Я так счастлива! Даже колоться не хочу!

Я: Руку подними.

Вера: Зачем?

Я: Подмышкой понюхаю. Обоняние сложнее всего обмануть.

Вера: Да это я! Ты в кемпинге мог со мной переспать и не переспал! Я это!

Сзади раздалось покашливание. Я обернулся. На меня в упор смотрела Ангел.

Ангел: Мог переспать?

Я: Мог. Но не переспал. Это ключевое. Ангел, это Вера. Вера, это Ангел.

Девушки друг другу кивнули. Ангел подозрительно, Вера — смущенно. Я покосился на Фаню, Савраса и Севу. Они давно могли подойти, но специально не подходили. Да при чем тут это? Что тут в принципе происходит? Я спятил или чё? Или как?

Ангел: Извини, а Вера — это кто?

Я: Моя дочь. Приемная.

Вера: Дочь. Да.

Ангел: Мы втроем будем жить?

Я: Да подожди ты! Это сейчас не важно! Ее убили! И их тоже убили! Они не могут здесь находиться. Мужики, идите сюда!

Фаня, Саврас и Сева подошли. Мы обнялись. Я их тоже на всякий случай понюхал.

Я: Как? Ну как?!

Саврас: Хрен его знает.

Сева: Я только утюг помню.

Фаня: Ты прах высыпал?

Я: Ночью еще.

Фаня: Тогда не понимаю. Я думал, нас вернули, потому что ты облажался.

Я: Чтоб с прахом решать?

Фаня: Ну да.

Саврас: Чачей пахнет. Вы чачу пили?

Я: Пили.

Саврас: Я тоже хочу. У меня праздник.

Фаня: Какой?

Саврас: Ты чё, офигел? Воскресение!

Я: Пошли.

Мы двинули к нашему столику. В спину ударил кулак ветра. Все обернулись. Кто-то раздвинул небо, как занавес. Я видел звезды, черные дыры, далекие галактики. А потом из прорехи появилась пылающая лестница, по которой медленно начал спускаться человек. Море закипело, как вода в кастрюле. Сева перекрестился, Ангел и Вера упали на колени.

Саврас: Охренеть.

Фаня: И чё щас будет?

Я: Ну все. Кирдык дельфинам.

Эпилог

Вечерело. На горизонте, как инопланетный корабль, сверкал футбольный стадион города Сочи. Справа от него и чуть выше угадывались огни игорной зоны «Красная Поляна». Огромный город, завоевавший своей страстью к удовольствиям и развлечениям целое побережье, хотел завоевать и ночь, тут и там ощетиниваясь огнями.

С холма, на который взобрались семеро путников, могло показаться, что до города рукой подать, но в действительности до него было добрых тридцать километров, однако путников это не смущало. Шестеро шли вдоль сухумской трассы и как бы вокруг седьмого человека — высокого худощавого мужчины лет 30–35 — и о чем-то увлеченно, то по очереди, то перебивая друг друга, с ним говорили. Седьмой отвечал каждому, энергично жестикулируя.

Группа как раз огибала по трассе Гагру, когда от нее отделился один из путников, свернул на проселочную дорогу и быстро пошел к морю. Это был Саврас. А может, Олег. Остальные шестеро продолжили путь и разговоры. За ними, метрах в двадцати, ковылял тощий прихрамывающий медведь.