Юрий Арабов

Цезариада

Юрий Арабов

Цезариада

Бабе Марфе 1
Цезарь перешёл реку Хопёр,
заблудившись с армией, но он
на сомненья плюнул и растёр,
доказав, это — Рубикон.
Цезарь перешёл реку Елань,
но сказал сатрап его Антоний:
“Император! Наше дело — дрянь.
В сей реке и рыба не утонет”.
Гай же Цезарь отвечал: “Не трусьте,
мы пока не встретили дворцов,
но я зрю в посаженной капусте
головы античных мудрецов”.
И, пихнувши сапогом полено,
он увёл когорту в лопухи,
ночью захватив село Колено,
а в селе Колено было следующее, —

2
Змея в траве, будто сложенный зонт,
говорила о прочной засухе.
На разорённой античной пасеке,
как если б её посетил Ясон,
были найдены две пчелы, сцепившиеся друг с другом. Их спины, продетые в траурные параллели, напомнили Цезарю земной шар.
“— Мы термы сделаем, не спеша,
на этом месте и колизеи”, —
он рек, осматривая округу.
“— Хорошо, что мы, отупев, как зубры,
не падём, в меду оставляя зубы.
Мы колонны здесь возведём и портик,
чтобы каждый помнил о римском спорте”, —
думал он, вспоминая порталы, финики
и жирафов, раздвинутых словно спиннинги.
Сей край казался сначала бедным,
потом — безлюдным, и тут победным
маршем не шли давно.
Дома пусты, и большак, как скатерть.
Понравилось Цезарю только одно, —
что профиль любой на закате
становится медным.

3
Разрезаются груши на пару скрипок.
Распадаются души на пару скрепок.
И войско, похожее на улиток
в доспехах, заговор однолеток,
увы, затеяло... Сам Антоний
одну листовку нашел в затоне:
“О, Клаокина, покровительница клозетов! О, Аполлон, или как вас там...
Мы не чувствуем в этих краях лазеек для армий, дворни, гетер и дам.
Могли б и гекзаметром. Не с луны
свалились, чай, при щитов фольге,
но гильза отстрелянная луны
да поганки с шайбами на ноге
мешают нам раствориться в пеньи.
Но всё же попробуем для сравненья, —
“Слышим умолкнувший звук желанной воронежской речи.
Старца великого тень ждём на военный совет.
В двенадцать часов по ночам, степи накинув на плечи,
дева видна с карабином. И исчезает чуть свет”.

4
Войско превращалось в навоз,
а навоз, — это цель любого большого войска. Сумма медных маршей и сумма вёрст
не совпадали. И Цезарь вёсла
крепил к галерам. Душевный мрак
был многоэтажней, чем здешний злак.
Ну, в самом деле? Иль это сон?
Где здешний варвар? Сокрылся, язва.
Фонарь. Нет лампочки, и патрон,
словно веко без глаза.
Сатрап Антоний, пойдя в атаку,
нашёл стенные часы в песке.
Они держат маятник на поводке
и строго выгуливают, как собаку.
Кентурии! Нет провизии
для тех, кто пришёл без виз.
Во рту зубчатый ваш механизм
давно в бездействии. И не сдуру ли
Гай Цезарь, гордо простёрши длань,
к утру опять перешёл Елань?
В который раз, будто ждал ревизии...

5
На припёке паслась коза Фёдор.
Коза Фёдор после чумных котов,
у которых шнурки усов расшнурованы,
больше всего не любил коров,
сравнивая их с велосипедом “Украина”.
А в целом, поверхностно образованный,
он был порядочная скотина.
Хозяев не помнил и ихний кофе
не пил, однако же знал, повеса, —
у горизонта есть только профиль.
А у луны профиль, — это месяц.
Не всё ли равно, где терпеть обиду,
где жить и блеять в кредит, в аванс?
Ведь насыпь железной дороги анфас
весьма похожа на пирамиду.

6
Между тем Антоний, в песке и стружках,
докладывал Цезарю без метафор,
будто найден крем, чтоб сгонять веснушки.
Цезарь молвил: “Попробуем на жирафах.
Есть у нас прорицатель, второй Тересий,
что гадает по внутренностям голубей.
Но сих не сыщешь в подобных весях.
Нужно что-то дать ему побыстрей,
иначе вскроет, пожалуй, воина...”
Сказал Антоний: “Тут есть козёл,
пасущийся мирно со время она...”
Ответил Цезарь: “Козла — на стол”.

7
Коза Фёдор перешёл в четвертое измерение после того, как Тересий, покрытый язвами, будто кора дуба, вскрыл ему пищевод невымытыми руками, как вскрывают бурдюк. Засопел, Иуда, покрылся пятнами, но зато
коза Фёдор, лишившись объективной действительности, перешёл в пространство субъективной логики и, встав за спинами удушителей,
наблюдал раскладку их мифологии...
Цезарь молвил: “Что значат сии порезы,
которыми ты отсекаешь пасть?!”
“— Сии порезы, — сказал Тересий, —
говорят мне, что Риму — пасть”. Цезарь побледнел... А из брюха Фёдора
струилась кровь, горяча и ала...
“— А кровь сия из какой породы,
не из той ли, что мною пролита в Галлии?”
“— И Галлии — пасть, — возразил Тересий, —
Вот видишь, сердце, — он взял с клубка
одну лишь каплю, — узри, хоть тресни, —
могила Галлии глубока”.
Облизал руку. Усы свисали, как червь,
продетый в губу.
Он весь лоснился. Ни глаз, ни черт
не различая, “— В каком году, —
промолвил Цезарь, — моя держава...”
“— Да в этом, — его оборвал пророк, —
Вот глаз козла. На его скрижалях
написан этот предельный срок.
Черепаха морщиниста с иероглифом на спине. И в том её смысл, чтоб готовиться нынче к войне. Но здесь я не видал пока ни одной черепахи. Только вётлы одни в поседевшей зелёной папахе. Только грязь верстовая, гармошка в печальной воде... Это значит, что скоро нам быть на плахе”. “— А Панония?” “— И Панонии — пасть”. “Полно вам прах из перечницы вытрясать! — закричал Антоний, — сказал бы, что ли,
куда попали по злой мы воле?” —
“— След от лодки, когда они ходки,
не твердеет в краях осётровых.
Но есть земли, в которых всё-таки
к ноябрю твердеет след от лодки.
Когда рухнут царства, и бег истории
сойдёт на нет, этот край, заметь,
не падёт из-за бледности территории
и обезжиренности земель.
Мне своей твердыней козлиный мозг
говорит о прочности этих мест”.
Цезарь вытер пот, как горячий воск,
и на походе поставил крест.

8
Елань, ах, что ты, едва ли птица
долетит до твоей середины.
И пускай водяные жуки-самописцы
зачеркнули тебя, выгнув спины.
В Зазеркалье и плоское сердце листьев
имитирует вскользь сардины...
Вы, замки, в удивленьи раскрывшие рот,
сознавая, что край — ничей.
Руки, вы, что засунули под комод
петушиные гребни ключей,
променявшие сотки свои на кляузы,
на закрытый рояль в кобуре маузера.
Среди полых изб и пустых дворов
император римский стоит, как колос.
Лес один на транзисторах комаров
усилит его одинокий голос.

9
Цезарь присел на лавочку
и видит: идут кентурии.
Идут с когортами, на котурнах,
и все, как надо, в расшитых наволочках.
Пришли и встали, угрюмы, злы...
“— Товарищи, — Цезарь сказал, — друзья!
В седой ретроспекции срезов земли
вас всех уместить нельзя.
Довольно маршей! Уходим в залы.
А этот край мы сдаём в утиль.
Тут снег зимой красит руки алым,
потому что в нём разведён снегирь.
Мы все уходим отсюда рысью.
Ну как, довольны вы этой мыслью?”
Тут выступил вперёд юноша серый, бледный с именем Марцел.
И сказал он: “Цезарь, покуда цел,
ступай отсюда один к обедне
своей латинской. А этих сёл
не бросим мы. У реки в низовье
мы будем поднимать нечерноземье!”
“Мы поднимем краёв плодородие! —
закричали кентурии в касках, —
Чтобы солнце, его благородие,
не краснело в своей закваске!
Мы заполним зерном элеваторы,
обрыбняя кругом водоёмы.
Петухи будут здесь, аллигаторы,
а когорты уйдут в агрономы.
Мы размножим детей на ротаторе...”
И заплакал тут Гай от любви:
“— Схороните меня в элеваторе,
соотечественники мои!”

10
Однако ж, соврал. В ту же ночь, не оставив концов, он сбежал, наступая на тюбики огурцов, весь в пробоинах, будто бы сам только вышел из тюбика, не совпавший с собою, как секция в кубике Рубика. Рим начинается сразу же за Хопром. По сей день из осоки виднеется первый дом, а за ним Колизеум, где, ноги свои разув, Цезарь дал ротозеям какой-то ужасный триумф. Был он без армии, в майке без рукавов, но арену составил из мягких персидских ковров. Взял орлов, недостроенных, как треугольник, в соавторы, и слонов, в чьих ногах, как в лесу, заблудились сенаторы. Так же участвовали:
татуированные удавы.
(Один из них был фальшивым, из чёрной футбольной камеры и с варежкой на конце.)
Рыси.
(С носами, как электрические розетки,
и с помазком для бритья в ушах.)
Фальшивый турецкий шах.
(Сделанный из пластмассы, с фонтанчиком на голове.) Девы без имени.
(В упряжке по три и по две.)
И, наконец, сам Цезарь
(в футболке и в пробковой каске) выступал как конферансье. Один патриций сказал сенатору:
“— Наш император, как НЛО.
В нём только и ясно, что он — император”.
Сказал сенатор: “Мне всё равно,
каков тиран, и присущ ли стыд
ему, и толков ли в кровавом деле...
Наш Цезарь — это аппендицит.
Потому и присутствует в каждом теле”.
Между тем удавы, увидев Лаокоона,
что привёл на трибуну свою фамилию
и от жары разделся, пошли на него с балкона.
(На балкон подсадил их турецкий шах.)
А фальшивый удав распахнул свою варежку,
гипнотизируя тем сыновей и дедушку.
Загрунтовал их духовно, и взяли бабушку
другие удавы. Триумф задерживался.
“— Они похожи на водолазов, —
заметил Цезарь, рассматривая композицию, —
Уж в который раз они среди патрициев,
и вечно на них набрасываются удавы. —
Пожалуй, я дам старику отравы”.
“— Цезарь, — сказал тут сенатор Марк, —
расскажи о стране, где латинское знамя
утвердилось, рассеяв людей и мрак,
где река Хопёр мчится, как борзая”. И ответил Цезарь, подняв кулак:
“— Я другой такой страны не знаю”.

11
“— Семён!” “— Ну что?” “—Скажи, кого мы ловим?
Зачем граблями распахали мы Хопёр?
Плотва не всходит, окунь не попёр.
Пять лет стоим без счастья и без воли.
А помнишь, были овцы и быки
с рогами, что удобны для розеток,
чтоб заряжаться электричеством могли...”
“— Молчи, Андрей. Я помню малых деток
в моей избе. Но ловля такова,
и удочка — такой уже гостинец,
что забываешь волю, окромя
червя, что окровавлен, как мизинец”.
“— Семён!” “— Ну что?” “— Тут птицы нетверёзы.
Кричат и плачут, делая круги”.
“— Рогатки, что густеют на берёзе,
пугают их, Андрей, как ни крути”.
“— Семён! Я вижу призрак гробовой.
Идёт с рогами кто-то, с бородой...
Не признаю, какого это рода,
и светится!” “— Коза ведь это — Фёдор”.
“— А почему с ним старец медноликий?
Его я где-то видел перед тем...”
“— Гляди, он улыбнулся! Поелику
улов, Андрей, нам будет в этот день!
Всё точно, и не надобно кумекать.
Мы больше не останемся одни!”
“— А ежели не рыбу?” “—Человека.
Гляди, уже проклюнуло! Тяни!..”