|
К 100-ЛЕТИЮ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ
Об авторе | Марк Фомич Амусин родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт связи. Доктор филологических наук, литературовед, критик. Автор книг «Братья Стругацкие. Очерк творчества» (1996), «Город, обрамленный словом» (2003), «Зеркала и зазеркалья» (2008), «Алхимия повседневности. Очерк творчества Владимира Маканина» (2010), «Огонь столетий» (2015), а также многочисленных статей по проблемам современной российской и западной литературы. Живет в Израиле. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Вечный бой? Военная тема в творчестве Владимира Маканина» (№ 11, 2022).
Марк Амусин
Коварные пророчества истории
Среди известных исторических романистов советского и постсоветского периода Булат Окуджава — «беззаконная комета в кругу расчисленном светил». И это не только в силу его преимущественно поэтического статуса. Для авторов от Алексея Толстого и Тынянова до, условно говоря, Леонида Юзефовича и Алексея Иванова история — цель сама по себе, они на этом поле выстраивают закономерности и концепции, ставят проблемы, ищут ответы на злободневные, а также вечные вопросы человеческого общежития. Или же стремятся художественными средствами воссоздать канувшие в небытие формы жизни, типы мышления и поведения, образы выдающихся личностей.
Окуджава — нет. Еще до анализа скажу: и в прозе он остается верен «птицам весны», своим поэтическим целям: прикоснуться к самым тонким, своевольным нитям-струнам, протянутым сквозь жизнь и судьбу, выразить, рассказать в словах душу — свою, героев и «всечеловеческую».
Корпус его исторической прозы составляют четыре опуса: «Бедный Авросимов», «Похождения Шипова», «Путешествие дилетантов» и «Свидание с Бонапартом». Писались/публиковались эти произведения на протяжении двадцати лет и при сохранении некоторой общности манеры и подхода весьма между собой разнятся.
«Бедный Авросимов», опубликованный первоначально в журнале «Дружба народов», вышел в начале 1970-х в серии «Пламенные революционеры» под названием «Глоток свободы» и с подзаголовком «Повесть о Павле Пестеле». Очень показательно и характерно для того времени! Мало кто из нынешних читателей знает о существовании подобной серии Политиздата, а полвека назад пути многих из лучших советских авторов пересекались на этой поляне. Там «засветились» Василий Аксенов и Юрий Трифонов, Игорь Ефимов и Анатолий Гладилин, Юрий Давыдов и Натан Эйдельман, Раиса Орлова и Яков Гордин, Владимир Войнович и Лев Славин…
Будем откровенны: писателей привлекала здесь возможность подзаработать без особого напряжения, набросав биографический портрет какой-нибудь не слишком одиозной (в глазах тогдашнего интеллигентного читателя) знаменитости: Герцена или Желябова, Томаса Пейна или Красина, Карла Либкнехта или Бенито Хуареса. С другой стороны, историческая проза такого рода соблазняла возможностью поиграть с властью и официальной идеологией, говоря эзоповым языком о советской жизни, ее проблемах, тяготах и вопиющей несвободе.
И Окуджаве, вероятно, были не чужды подобные «внешние» мотивы. Но, к его чести, заметим, что повесть «Бедный Авросимов» задумывалась и создавалась не в этом утилитарном ключе. И вот доказательство: радикальный лидер Южного общества, вопреки подзаголовку, вовсе не является центральным героем повествования. Пестель присутствует здесь лишь на «краю полотна», как участник и объект дознания, производимого Чрезвычайной следственной комиссией. Впрямую его мысли и чувства открываются нам лишь в нескольких эпизодах повести: он колеблется между надеждой на благоприятный исход, сожалениями и упадком духа и стремлением донести до дознавателей свои убеждения, направленные на благо отечества. Узник в безнадежных обстоятельствах, вызывающий жалость.
Читатель чаще видит этот образ глазами других, в первую очередь — юного провинциала Авросимова, случайно попавшего в писцы следственного комитета. Он-то и есть главный герой повествования, вокруг него вертятся все фабульные события, через него раскрываются все явные и скрытые смыслы текста. «Бедный Авросимов» по своей жанровой природе близок к роману воспитания, это история развития и обогащения личности, исходно простой, интеллектуально девственной.
Поначалу Иван Авросимов слепо предан государю и престолу, так, что сама фигура полковника-бунтовщика вызывает в нем содрогание. Но автор властно ведет его путем ускоренного созревания, «возгонки». Окуджава, надо сказать, не слишком заботится о том, чтобы перемены в духовном строе Ивана выглядели абсолютно правдоподобными. При всем внимании к внутренней жизни героя, к его мыслям и переживаниям перед нами вовсе не углубленное психологическое повествование. В нем силен элемент условности, даже фантасмагории в духе Гофмана. Автору важно представить одно из ключевых событий российской истории «остраненно», через наивное, удивленное восприятие юнца, чуждого миру идей и общественных доктрин. А еще — дать «на выходе» повествования нового человека: задумавшегося, открывшего для себя сложность и несправедливость окружающего мира, даже заразившегося опасным стремлением что-то в нем изменить.
Для этого герой ввергается в череду похождений, отнюдь не всегда связанных с «процессом» — наоборот, Авросимов поначалу изо всех сил стремится развеять смутную тоску, овладевающую им в кабинете, где заседает комиссия, забыться в атмосфере лихого кутежа и традиционных офицерских увеселений. К тому же его, по воле автора, окружают со всех сторон прекрасные незнакомки, замужние и незамужние, каждой из которых он искренне увлекается, то по очереди, то параллельно, предлагая руку, сердце и пасторальное счастье в матушкином доме в деревне. Однако мечты о любовных утехах на лоне природы неизменно разрушаются вмешательством «государственного начала», например, в лице преследующего его, словно в кошмаре, военного министра Татищева, председателя Следственной комиссии.
Переживая все эти приключения, сталкиваясь с разными людьми, участвуя в поисках спрятанного Пестелем программного документа — «Русской правды», — Авросимов преисполняется постепенно горячим сочувствием к мятежному полковнику и даже задумывается об организации побега Пестеля из крепости. Но на этом его, прямо скажем, фантастический личностный рост обрывается, герой упадает на почву реальных обстоятельств и зависимостей, конформизм и ужас перед лицом Власти торжествуют. В финале Авросимов, трепеща и раскаиваясь, бежит в свою матриархальную вотчину.
Колоритен в повести образ капитана Майбороды, выдавшего правительству Пестеля и других заговорщиков. Здесь Окуджава снова идет против стереотипа, наделяя антигероя симпатичной внешностью, привлекательной повадкой, а главное, амбивалентным отношением к тому, кого он предал. В нем сочетаются зависть, плебейский комплекс неполноценности и почти эротическая одержимость магнетической личностью «архимятежника». Фигура Майбороды обретает, таким образом, неожиданный драматизм.
На отдаленном же плане повествования — и сознания персонажей — проплывают вопросы социально-психологические и историософские: о крепостном праве и правах личности, о привычности деспотизма и воле к свободе, о разных пониманиях гражданского долга. Окуджава в этих фоновых размышлениях осторожен, дабы не дать цензуре заподозрить «неконтролируемые аллюзии». Конечно, наши с автором симпатии остаются на стороне декабристов, людей бескорыстных и убежденных. Возникают, однако, и некоторые сомнения: и в непреклонном мужестве дворянских революционеров, и в их политической зрелости. Деликатно затрагивается тема целей и средств: цареубийство, принципиальный пункт программы Пестеля, вызывает в Авросимове, даже ушедшем далеко от изначальной нерассуждающей верноподданности, ужас и отторжение.
«Бедный Авросимов» — первый для автора опыт исторического повествования, в котором перипетии судеб героев, их переживания, мысли и упования подсвечиваются бликами общественно-политической рефлексии и окутываются дымкой меланхолической грусти по поводу свинцовых закономерностей бытия, подчиняющих себе частную жизнь человека.
Следующий опус Окуджавы, «Похождения Шипова, или Старинный водевиль», несколько выбивается из общего ряда — и временем действия (60-е годы XIX века), и заявленным в названии жанром. В его исходной точке — преображенный авторским воображением исторический анекдот, как и в «Подпоручике Киже» Тынянова. Писатель граф Лев Толстой решает устроить в своем имении школу для крестьянских детей, набрав в учителя студентов, в том числе неблагонадежных. Это, конечно, возбуждает подозрения властей (опасная самодеятельность!), и за графом решено установить слежку. Задание это возложено на полицейского агента Шипова, вообще-то специалиста по карманникам, зато бывшего дворового человека князя Долгорукова, начальника III отделения.
Отсюда и стартует сюжетная карусель. Получив столь серьезное задание вместе с соответствующим авансом, Шипов вместо того, чтобы работать «по графу», живет припеваючи вместе со своим напарником Гиросом в Туле. Они пьют, гуляют по трактирам и ресторанам, соперничают в борьбе за руку и сердце смазливой вдовы. Для продления столь приятного времяпрепровождения Шипов сочиняет и шлет в столицы отчеты о наблюдаемой в Ясной Поляне заговорщической деятельности, один другого фантастичнее, и просьбы о дополнительном финансировании.
Так оно дальше и идет — в авантюрно-фантасмагорическом ключе. Верно, в этом повествовании много от водевиля: неожиданные встречи и исчезновения, переодевания и qui pro quo, погони и потасовки, амурные потуги и карьерные интриги. Для полного соответствия жанру не хватает одного — легкости. Фабульная линия начинает петлять, события и ситуации во многом повторяются, горе-сыщики Шипов и Гирос рыщут по собственным следам. Дело движется, понятно, к неизбежному разоблачению зарвавшихся агентов, но движется слишком неторопливо, спотыкливо.
Не все, правда, так плохо. Истинно фальстафовские похождения Шипова, с пьянством, обжорством и безудержным враньем, перемежаются фрагментами официальной переписки с ее скрипуче-высокопарным стилем, сопровождающей весь этот вздор, что создает неслабый комический эффект. Окуджаве, несомненно, было «в кайф» издеваться над переходящим из века в век «искусством кройки и шитья» фиктивных, высосанных из пальца дел, над напыщенностью, тупостью и административным восторгом царских сановников и жандармов. Ведь их советские коллеги, его современники, работали сходными методами, только гораздо круче. (Не забудем, что отец Окуджавы погиб по ходу Большого террора, а мать провела много лет в лагере и ссылке.)
К тому же сквозь пестрый фабульный сор проглядывает мысль, оказывающаяся сквозной для всей тетралогии: мысль о плохой совместимости человеческой природы с ее плотскими и духовными позывами, красотами и изъянами, причудливыми отклонениями от нормы — с механическим порядком государственного устройства, упирающего на единообразие, целесообразность, дисциплину.
Натура, которую пытаются затянуть в служебный мундир, сопротивляется, утекает сквозь все прорехи и щели — о чем и свидетельствуют диковатые проказы веселых (что ни говори) прохвостов Шипова и Гироса. В этом один из смысловых итогов водевильного и, пожалуй, не самого удачного опуса Окуджавы.
«Бедный Авросимов» и «Похождения Шипова» — как бы проба сил и поиски метода. В них еще не чувствуется необходимость, неизбежность для автора исторической прозы. Это при том, что в стихах Окуджава к тому времени уже явил свою душевную приверженность эпохе полуторавековой давности — ее блеску и мишуре, саблям и эполетам, дворянско-гвардейским увеселениям, доблести и фрондерству. Говоря обобщенно: эпохе красивых костюмов и вольных, возвышенных чувств.
В прозе писатель глубоко и прочувствованно вошел в этот мир романом «Путешествие дилетантов», над которым работал почти все 1970-е годы. В основе повествования лежит реальная история с заменой подлинных имен участников — история любви Сергея Трубецкого (в романе Мятлев) и Лавинии Жадимировской (в романе Ладимировская), запретной и торжествующей над всеми запретами. Она и составляет сюжетный стержень романа.
Творческий метод Окуджавы здесь — магический романтизм, оттеняющий драму, переживаемую героями, гротескными, фантасмагорическими подробностями их обитания в среде, где царят лицемерие, меркантильные интересы и полицейская слежка.
Князь Мятлев в романе — в прошлом блестящий кавалергард, бретер и отчасти фрондер, приятель Лермонтова, а ныне уставший от жизни скептик. Сердце его, однако, еще не вовсе охладело, и князь оказывается вовлечен то в одно любовное приключение, то в другое — равно несчастливые. Но судьба поджидает его — в лице Лавинии Бравуры, повстречавшей его случайно девочкой и тут же влюбившейся. Чувство это оказывается совсем не детским. У Мятлева занимает немалое время понять, что и его симпатия к Лавинии, поначалу почти дружеская, перерастает в страсть. «Путешествие дилетантов» — сага о любви, которая правит… нет, не миром, но по меньшей мере двумя одинокими сердцами, обретшими друг друга и рвущимися друг к другу вопреки всем препятствиям.
А препятствует им многое. Лавинию, совсем еще юную, выдают замуж за человека успешного и добропорядочного, к тому же вовсе не злого. Мятлев же оказывается жертвой собственного любвеобилия, а также незыблемых общественных установлений и норм. Его мимолетное увлечение графиней Румянцевой имеет последствия. Князь не вполне уверен в своем отцовстве и вообще пытается уклониться. Но тут в дело вступает высшая земная инстанция — государь император. Николай и раньше досадовал на слишком вольное, недисциплинированное поведение подданного, а тут лично берется за восстановление поколебленного порядка — высочайше повелевает ему сочетаться узами брака с графиней.
Мятлев и Лавиния, однако, бросают отчаянный вызов враждебным обстоятельствам. Нет, они не идеальные любовники, им ведомы колебания, приступы слабости, ощущение безнадежности. Но — так природа и автор захотели — они не способны смириться с запретами и разлукой. И вот они мечутся в тенетах условностей, высочайших предписаний и мнений света, рвутся к свободе и счастью. Их ждут расставания и встречи, побег, дальняя дорога, недолгая утопия жизни в «альтернативной реальности» Грузии, в полном друзей, музыки и вина Тифлисе. А потом — арест, насильственное возвращение Лавинии в мужний дом, заключение Мятлева в крепость, разжалование в солдаты, Кавказ, ранение и увечье. Но и это роковое развитие событий не может помешать им снова соединиться, чтобы быть вместе уже до самой смерти князя.
Переполненный событиями, сюжет романа развивается медленно и прихотливо, изобилуя психологическими нюансами, подробными описаниями переживаний героев с развернутыми уподоблениями и метафорами. В действии этом много пауз, заполняемых отступлениями, комментариями, размышлениями — автора и героев. А также восклицаниями и вздохами, иронией и панегириками по адресу героев, ламентациями по поводу злого рока и ущербной природы человеческой. В таком, например, ключе: «Если взглянуть со стороны, потеха да и только: это двуногое, кажущееся олицетворением самоуверенности и даже наглости, истерзанное болезнями, законами, унижением, преследуемое ужасом и сомнениями, густо припудренное, чтобы хоть как-нибудь скрыть землистый оттенок лица, завитое и напомаженное… это высшее среди движущихся, не отказывающее себе в удовольствии совершать грехи, чтобы потом долго и утомительно раскаиваться в них, втайне кичащееся собой и презирающее своих собратьев, а наяву распинающееся в любви к ним и в отвращении к себе самому…».
Кому, собственно, принадлежит это красноречивое и желчное рассуждение? С повествующими голосами в романе дело обстоит непросто. Формально перед читателем воспоминания друга Мятлева, поручика в отставке Амирана Амилахвари, написанные много лет спустя. Но не сразу поймешь, когда его сменяет Автор, всезнающий и всемогущий, легко проникающий в души героев и других действующих лиц, ответственный к тому же за всяческие казусы и невероятности, неуместные в реалистическом повествовании. А кроме того, здесь и дневники Мятлева, и его переписка с Лавинией, то шутливая, то серьезная, и многочисленные письма разных персонажей друг другу. Словом, полифония.
Несколько рыхлое повествование Окуджава скрепляет сквозными лейтмотивами, смысловыми и риторическими. Звучащее рефреном восклицание «Господибожемой!» выражает безнадежный протест героев против судьбы, произвола, чужих воль, бесцеремонной власти обстоятельств. Ему оппонирует клич «Да здравствует свобода!», которым ободряют друг друга время от времени князь и Лавиния. Возникает в повествовании и еще одна символическая формула: «Разве я пекусь об себе?» Ее повторяют и император Николай, и его приближенные, и муж Лавинии господин Ладимировский. Это универсальная отмычка и индульгенция для тех, кто полагает себя вправе устраивать судьбы других по собственным представлениям о прекрасном и должном и вопреки вздорным желаниям этих самых «других».
И тут пора оценить повествование Окуджавы в собственно историческом аспекте. Он не слишком озабочен точным воссозданием реалий и деталей описываемой эпохи, довольствуясь обобщенными ее эмблемами. Ситуации и события, образующие сюжет, могли бы происходить в самых разных временных рамках. И все же в романе есть заметные эпохальные ориентиры: восстание декабристов, уже довольно отдаленное, гибель Лермонтова, Крымская война. И прежде всего — фигура императора Николая.
Портрет самодержца в романе написан, в отличие от несколько расплывчатого фона времени, мазками точными и проникновенными. Окуджава рисует его не злодеем, не капризным деспотом, а человеком, искренне верящим в свою миссию: поддерживать общественный порядок и моральные устои, которые так и норовят нарушить его ветреные, испорченные подданные. Он полностью слит со своей сакральной функцией — представителя Божественной власти на земле, воплощающего в глазах народа все доблести и совершенства. Правда, и мелкие человеческие слабости — например, к слабому полу — ему не чужды.
По совокупности этих обстоятельств Николай оказывается личным врагом Мятлева, систематически вмешиваясь в его жизнь, жестоко разлучая с любимыми, разрушая надежды на счастье. В широком же смысле он олицетворяет государственный строй, основанный на подчинении и принудительном единомыслии, на подавлении всякой независимости, инициативы, всякого развития. Установленная им система — во многом, впрочем, унаследованная от его венценосных предшественников, — закономерно ведет к поражению в Крымской войне, как вполне объективно описывалось в советских учебниках истории. Этого позора, этого крушения своей мировоззренческой концепции император Николай, как цельная личность, не способен пережить.
Окуджава, однако, привносит в эту классическую схему некие трансисторические «расширения». С образом самодержца связывается и представление о безличной и безжалостной силе обстоятельств, об извечном порядке вещей, равнодушно-враждебном по отношению к надеждам, желаниям, страданиям и аффектам отдельных человеческих особей, столь похожих и непохожих друг на друга. Да ведь и Мятлев в романе — вовсе не бунтовщик, не идейный противник царизма и крепостничества. Он далек от политики, он посмеивается над либеральным красноречием некоторых своих приятелей, подозревая их в непонимании народа и, опять же, в желании благодетельствовать других помимо их воли. Для него деспотизм — это все, что мешает ему жить по собственной воле и в единстве с любимым человеком, будь то абсолютизм, полицейский произвол, мнения света или своеволие госпожи Тучковой-Бравуры, матери Лавинии.
Можно, пожалуй, упрекнуть «Путешествие дилетантов» в переизбытке подробностей, в многословии, в некоторой выспренности слога при описании душевных состояний героев. Однако, с другой стороны, не эта ли самая эмоциональная напряженность, настрой «на лирический лад», прямая апелляция к лучшему и высшему внутри нас составляет особую прелесть романсовой поэзии автора? И прозу свою Окуджаве удается пронизать сходной мелодичностью, наполнить ее светом надежды, любви и тоски по сбывающемуся лишь в мечтах. А кроме того, в «Путешествии…» можно усмотреть квинтэссенцию душевного настроя не только автора, но и всей мыслящей части общества времен «зрелого застоя». Нет ни счастья, ни достатка, ни достойной цели в будущем, ни сил возмущаться и протестовать. Остаются лишь сожаления о быстролетящей жизни, о рассеивающихся иллюзиях, да ностальгия по прошлому, тоже, впрочем, туманному, полувыдуманному…
Последний роман «исторического цикла» Окуджавы, «Свидание с Бонапартом», был опубликован в 1983 году — и по тональности, по манере письма он заметно отличается от «Путешествия…». События здесь сконцентрированы вокруг наполеоновского нашествия, хотя есть и отступления назад, в конец Екатерининского века, и вылазки в будущее, в начало царствования императора Николая. Стержнем сложно выстроенного сюжета служит история странного и несчастливого семейства Опочининых. Отставной генерал Николай Опочинин и зачинает повествование, рассказывая о своем боевом прошлом, закончившемся ранением под Аустерлицем и ампутацией ноги, о брате-книгочее, покончившем с собой, о племяннице Соне, иссохшей и умершей от непонятной тоски, о ее сыне Тимоше, оставшемся у него на руках, но пуще всего — о своем экстравагантном проекте. Заключается он в том, чтобы зазвать в свою усадьбу на обед (свидание) самого Наполеона с его маршалами — французская армия в своем марше на Москву непременно должна пройти поблизости, — а потом взорвать дом вместе с пирующими гостями. Нечего и говорить, что замысел этот самым горестным образом проваливается, а генерал гибнет от пули француза-кавалериста.
В романе этом, как и в «Путешествии…», присутствуют мотивы «жестокого романса», здесь немало любовных казусов и ситуаций, укладывающихся в известную поэтическую формулу самого Окуджавы: «Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него — а он глядит в пространство». Николай Опочинин, человек уже немолодой, благоговеет перед соседской помещицей Варварой Волковой, а та, в свою очередь, стремится завоевать сердце неприступного «идеолога» и мизантропа Свечина, в которого безнадежно влюблена и француженка-актриса Луиза Бигар, проживающая в Москве. Трагически обрывается и недолгая счастливая жизнь Тимоши Опочинина с дочерью Варвары Лизой…
Но в «Свидании с Бонапартом» сильна и «мысль всеобщая», трудная мысль о России, о реальных и гипотетических вариантах ее судьбы. Нашествие Наполеона и драматичная встреча с Европой в лице Франции побудили российское общество пристальнее, новыми глазами вглядеться в собственную жизнь, острее отрефлексировать свою особость, свои достоинства и пороки, свою силу и немощность. Именно в этом второй, скрытый смысл названия романа.
Все в романе размышляют, рассуждают и спорят о вещах всеобщих и частных, философических и политических. Спорят и не могут сойтись. Военные задумываются о причинах блестящих побед Наполеона и заключают: помимо военного гения императора здесь «работает» и еще что-то: «Бонапарт уничтожил сословия, и… французский крестьянин, который у него в солдатах, рассчитывает на одинаковые с командирами награды, я уж не говорю, что солдат этот сам может стать командиром… Представляете, как он дерется! Они ведь в большинстве своем, французы, замухрышки, но как они дерутся!.. Нашего солдата дома секли, в строю секут…». И это только после суворовского похода, задолго до войны 1812 года.
А с другой стороны — разве не русский крепостной крестьянин поднял дубину «народной войны» и разгвоздил ею наполеоновскую армию? Так, может, устои и соборность/семейственность, преданность вере, престолу, обычаям старины надежнее призраков равенства и политических свобод, за которыми гоняются на Западе? Но есть и третья сторона: ополчаясь против иноземцев, русские мужики, возбужденные необычными обстоятельствами, не прочь пограбить, пожечь и своих бар-благодетелей, как то случается в поместье Варвары Волковой. Решительной этой даме только с помощью пистолетов и мушкета удается прорваться с дочерью сквозь кольцо крепостных, предвкушающих «социальный реванш».
Об этом еще в конце XVIII века предупреждал генерал Свечин своего сына-свободолюбца, только что вернувшегося из революционного Парижа. Пугачевщина — вот чем может обернуться брожение молодых российских умов, жадно впитывающих идеи и концепты европейского происхождения и пытающихся прилагать их к российской действительности. Аналог французской гильотины — мужицкий топор.
Но при всей логичности, основательности рассуждений просвещенных консерваторов им нечего возразить на простой аргумент либералов: продавать людей как скот — постыдно.
У каждой стороны, у каждой личности своя правота — но они не складываются в одну, общую для всех правду. Автор же размещается где-то посередине, точнее, над этой сшибкой мнений, не пытаясь собственным авторитетом решить ее исход. Разве что на сюжетном уровне? Да и тут все говорит надвое. Бывший фрондер и оппозиционер Свечин-младший с годами отказывается от убеждений молодости и примиряется (скептически) с действительностью, с самодержавием. Умная, трезвая Варвара разрывается между требованиями гуманности и убежденностью в том, что равенство всех людей — иллюзия.
А чистый, устремленный к добру Тимофей Опочинин? Вернувшись из европейского похода, он исполнен благородных идей и пытается применить их на практике: занимается хозяйством, действенно улучшает положение своих крестьян. Он также сочувственно внимает речам приятелей, участников тайных обществ, хоть и не разделяет их радикализма.
В итоге после декабрьских событий он арестован и подвергнут следствию. Непричастность Тимоши проясняется, но герой не может перенести унижения, трагедии друзей, разлитых в воздухе жестокости и предательства. Он кончает с собой, как и его дед.
Еще один важный образно-смысловой пласт романа — война как константа российского, да и европейского бытия. Армии разных стран топчут поля и «огороды» своих соседей, преследуя и круша друг друга, сея смерть и хаос и гордясь при этом собою, — так язвительная Варвара упрекает мужчин, полководцев и монархов, за их глупые петушиные игры. Для иллюстрации: ампутированная нога старого Опочинина, стыдная рана — в мягкое место — поручика Пряхина, пожар Москвы с мародерством и грабежами.
В повествовании есть зловеще-символичный эпизод. Варвара с кучкой своих крестьян, объединившихся в «партизанский отряд», наблюдает отступление наполеоновских войск из Москвы. Тянутся колонны голодных, изможденных французов, солдаты один за другим ложатся в снег, чтобы забыться вечным сном. Идут под конвоем кучки пленных русских солдат, они тоже падают и замерзают, но их для верности пристреливают. Вылетевшие из леска казаки рубают саблями обессилевших оккупантов. Но тут появляется отряд французской гвардии, еще сохраняющий боевой порядок, и залпами сметает казаков. Нескончаемый круговорот взаимного истребления.
А история очаровательной Луизы Бигар? В России она нашла успех, признание, друзей, поклонников. Нашествие оборвало ее уютную жизнь. Луиза переживает жестокие испытания в горящей Москве, негодует на соотечественников-оккупантов, радуется их поспешному уходу. И (сразу после бегства французов) чуть не становится жертвой разгоряченной толпы.
При этом мы вместе с Окуджавой понимаем: склонность к соперничеству и насилию, любовь к оружию, мундиру и хождению строем слишком сильны в человеческой натуре, чтобы можно было всерьез рассчитывать на торжество пацифизма.
Словом, жизнь жестока и люди несчастны. Вопрошания героев о сущем и должном, о наиболее достойной линии поведения остаются без ответов. Точнее, упираются в неразрешимые антиномии: правильно, нравственно, благородно — но нереально; необходимо — но невозможно. Неслучайно в этом романе, больше других наполненном размышлениями о смысле и уроках истории, столкновениями мнений, попытками анализа и предсказаний, самыми употребительными оказываются слова: судьба, рок, предназначенное, мы не вольны.
Это в равной мере относится к арене общественного действия и к сфере частной жизни. Варвара, вспоминая о несложившемся романе с генералом Опочининым, восклицает: «Ах, Николай Петрович, ведь это как бы и не я тогда выпаливала, не я, а моя судьба, моя и ваша, она сама, ей было так угодно… мы тогда оба были… и я и вы… мы оба были подобны тряпичным куклам, произносящим чужие враждебные слова, и мера нашего поведения определялась не нами…».
Подобны тряпичным куклам… В этом, может быть, конечный смысловой итог последнего, самого пессимистичного романа Окуджавы. Замечу, что в нем, в отличие от предыдущих произведений, отсутствует подсветка гротескного юмора.
Ну, а если взглянуть ретроспективно на всю его тетралогию, о которой здесь речь? Общая ее тональность, пожалуй, не столь безотрадна: горечь и разочарованность смешиваются в сложной пропорции с удивлением многообразию и богатству бытия, со стоическим приятием жизни во всем ее драматизме.
А что же история? Разумеется, Окуджаве интересен и люб российский XIX век, его нравы и обычаи, его духовный строй и бытовые формы, его реальные события и умопостигаемые варианты. Но все это — на сокровенной глубине творческих устремлений автора — служит лишь фоном и антуражем для тонких, порой печальных, порой ироничных этюдов о нравах и характерах, о свойствах страстей и аффектов. Окуджава размышляет о загадках и противоречиях человеческой природы, об упованиях и иллюзиях, о дерзости замыслов и обескураживающих результатах, об игре случайностей и предопределенности. Исторические события и процессы — лишь земная проекция загадочных, непостижимых для нас мистерий, разыгрывающихся где-то в горних сферах. Нам же остается — в суете и сумраке будней пытаться сохранять чувство собственного достоинства и милосердие.
«Я вновь повстречался с надеждой… А дальняя дорога дана тебе судьбой… Но счастливыми не будем притворяться».
|
