ОБЩЕСТВО

Об авторе | Лев Семенович Симкин — доктор юридических наук, профессор, автор многих научных публикаций, а также исторических исследований «Американская мечта русского сектанта», «Полтора часа возмездия», «Коротким будет приговор», «Его повесили на площади Победы», «Собибор/Послесловие», «Как живые. Образы “Площади революции” знакомые и забытые», «Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков», «Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница». Постоянный автор «Знамени».

Лев Симкин

Король, сын биндюжника

История Якова Пункина — солдата-еврея, сумевшего выжить в плену и после четырех без малого лет пребывания в гитлеровских концлагерях ставшего олимпийским чемпионом по классической борьбе — настолько меня поразила, что я принялся за изучение обстоятельств его жизни. Поразила не одной лишь уникальностью самого факта, а еще и тем, что он не слишком-то стыковался с досужим стереотипом об отсутствии у евреев в спорте особых успехов, ну если не считать шахмат. Как выяснилось по мере приближения к теме, это не совсем так, или даже совсем не так.

Выходят на арену силачи

С арены цирка борец предлагает желающим с ним посостязаться, выходит скромный парнишка и кладет его на лопатки, а потом сам становится циркачом и чемпионом. Этот сюжет запал в мою память по виденному в детстве фильму «Борец и клоун», где в роли Ивана Поддубного был Станислав Чекан, ну, тот, который Михаил Иванович с наколкой «Миша» в «Бриллиантовой руке».

Карьера реального Ивана Поддубного и в самом деле началась с того, что в одном из гастролирующих цирков он принял предложение померяться силами с профессиональным борцом и одолел его. Правда, самый сильный человек в России уверял, что его отец был еще сильнее. Яков Пункин, как сообщает его биограф Валерий Смирнов, о своем отце говорил то же самое. Вспоминал, как тот водил его гулять в городской сад, где по праздникам устраивались народные гуляния, и гастролеры — цирковые борцы-атлеты приглашали желающих на «борьбу по вызову». В число последних не раз входил его отец, знавший во французской борьбе толк.

На арене цирка она была необычайно популярна начиная с конца XIX века. «Тысячная толпа проявляла исключительный интерес к ней: среди борцов были истинные художники», — писал Александр Блок в предисловии к поэме «Возмездие». Той самой, откуда хрестоматийное: «Твой взгляд — да будет тверд и ясен. / Сотри случайные черты — / И ты увидишь: мир прекрасен». В прекрасном по-прежнему мире давно нет цирковой борьбы, о ней разве что напоминает выражение «гамбургский счет», якобы услышанное Виктором Шкловским от Поддубного в московском ресторане. Это всего лишь красивая легенда — историкам ничего не известно о состязаниях борцов, будто бы проходивших когда-то в гамбургском трактире...

Наш герой родился 8 декабря 1921 года в семье Григория Пунькина (о том, куда исчез мягкий знак из фамилии сына, расскажу позже) и его жены Сарры (в девичестве Минкиной). Григорий был одним из самых сильных портовых грузчиков Александровска. Как вспоминал Яков, отец мог, баловства ради, поднять на плечах лошадь или корабельный якорь. Как сказали бы в Одессе, настоящий биндюжник.

Слово «биндюжник» имеет два значения, это не только извозчик, но и портовый грузчик. Обычный портовый грузчик переносил поклажу на своей спине, а биндюжника отличало наличие биндюга (телеги). В биндюжники брали только очень выносливых, физически крепких мужчин. Помните описанных Бабелем аристократов Молдаванки, чьи стальные плечи обхватывали рыжие пиджаки?

Между прочим, те биндюжники из песни, что вставали при виде Кости-моряка, когда в пивную он входил, сидели там не только для того, чтобы пропустить кружку-другую — они поджидали выгодный заказ. В александровскую портовую пивную мог зайти дед Якова — Моисей Пунькин, занимавшийся перевозкой пшеницы по Днепру, — договориться насчет разгрузки судна с портовыми грузчиками, в числе которых мог быть его сын Григорий (отец Якова), один из тех, кто таскал мешки с пшеницей на баржи.

Не знаю, как в Александровске, но в Одессе слово «биндюжник» использовалось и в иносказательном смысле — для определения грубого и драчливого пьяницы. Биндюжником был Мендель Крик, отец бабелевского персонажа Бени Крика по прозвищу Король. «Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде…» О Григории Пунькине известно лишь то, что он любил спорить, дрался на голых кулаках, и, как уже говорилось, не пренебрегал французской борьбой во время гастролей шапито. В одной из схваток с заезжим цирковым бойцом он получил по почке, и этот удар впоследствии стоил ему жизни — Григория не стало, когда сыну было семь лет.

«Еврейская мечта»

За полгода до рождения Якова Александровск переименовали в Запорожье. Прежнее имя города своим возникновением обязано Александровской крепо­сти, ставшей частью Днепровской оборонительной линии. Последняя была возведена в XVIII веке для защиты Российской империи от татарских нападений, со временем вокруг нее возник уездный город с пристанью на Днепре. Его росту и развитию немало способствовало строительство железной дороги из центра России в Крым. Именно на железной дороге в конце 1879 года случилось неудавшееся покушение народовольцев на Александра II, возвращавшегося в Петербург. Тогда императорский поезд уничтожить не удалось. Цареубийство все же произошло, но полутора годами позже, в марте 1881-го. Ответ на него был, так сказать, асимметричным — по всей стране прокатились еврейские погромы, и входивший в черту оседлости Александровск не стал исключением. Евреи жили там спокон веку, еще в Запорожской Сечи среди казаков встречались носители фамилий Израитель, Жиденко, Жидовец.

Во время первой русской революции погром повторился, но на этот раз погромщики встретили сопротивление. В августе 1905 года на александровском базаре, по свидетельству очевидца, «начался грабеж всех еврейских лавочек и избиение беззащитных евреев. <…> Евреи голосили, звали на помощь, но толпа городских обывателей безмолвствовала. Вдруг появился отряд всадников, среди которых все узнали известного кузнеца по прозвищу Мотл Полторажида. Кузнец отличался огромным ростом, богатырскими плечами и очень энергичным лицом. <…> Это был отряд еврейской самообороны» (Григорий Григоров. Повороты судьбы и произвол. 1905–1927 годы. — М., 2005). Погром в городе был остановлен, когда число погибших достигло десяти человек, но могло быть и хуже — за два года до того в кишиневском погроме погибло впятеро больше, и это не считая шестисот покалеченных.

Силачи встречались почти в каждом еврейском местечке, физический труд закалял их тела из поколения в поколение. Рассказы о них были своего рода еврейской мечтой — сказочные силачи и храбрецы никогда не дали бы себя в обиду.

«Реб Борех-Волф однажды в молодости поехал в Коцк, и в лесу на него напали двенадцать разбойников, хотели ограбить и убить. И что же он сделал? Он схватил одного разбойника за ноги и принялся так молотить им по головам оставшихся одиннадцати, что те кинулись врассыпную, как мыши, а он, Борех-Волф, поехал себе спокойно дальше в Коцк…

— Реб Борех-Волф, может, вы немного скостите число разбойников? Ну, скажем, их было только шестеро…

— Ослы, болваны, дурачье! Раз я говорю “двенадцать разбойников”, значит, двенадцать, — сердился реб Борех-Волф. — Где вам знать, какие были силачи в мое время!» (Исроэл-Иешуа Зингер «О мире, которого больше нет». — М., 2013).

Мир еврейских местечек…

Ничего не осталось от них,

Будто Веспасиан

здесь прошел

средь пожаров и гула.

Сальных шуток своих

не отпустит беспутный резник,

И, хлеща по коням,

не споет на шоссе балагула.

Балагула из коржавинского стихотворения — еврей-возница, извозчик. Среди балагул нередко встречались самородки-силачи.

В начале века примерно треть жителей Александровска (10–11 тысяч) составляли евреи. В годы между революцией и Великой Отечественной войной их число удвоилось, и вплоть до 1937 года они были заметны среди городского начальства. Марк Львович Лейбензон — первый секретарь Запорожского горкома, Ефроим Яковлевич Левитин — председатель горсовета и, наконец, начальник горотдела НКВД Лев Григорьевич — по фамилии, представьте, Гитлер. По приказу его однофамильца почти четыре тысячи евреев, в основном женщин, стариков и детей, в 1942 году будут расстреляны оккупантами. В их числе — дед и дядя Якова — Иосиф и Наум Минкины.

Тренировки в бывшей синагоге

Еврейским хилым детям,

Ученым и очкастым,

Отличным шахматистам,

Посредственным гимнастам,

Советую заняться

Коньками, греблей, боксом,

На ледники подняться,

По травам бегать босым.

                          (Борис Слуцкий)

Еврейская молодежь заинтересовалась спортом еще в предреволюционные годы, когда в городах черты оседлости организовывались еврейские гимнастические общества, соревнования по борьбе, в которых участвовали только борцы-евреи, во время тренировок и соревнований старавшиеся говорить на иврите. Григорий Пунькин тренировался в атлетическом салоне «Модерн». В 1924 году, вместе с будущим тренером своего сына Алексеем Фешоттом, он стал победителем Екатеринославской губернской спартакиады по тяжелой атлетике.

Алексей Фешотт евреем не был, его отец дослужился до полковника Генштаба царской армии, что не прошло мимо «органов», отправивших его за эксплуататорское происхождение для перевоспитания на Соловки. Вернувшись после трехлетнего там пребывания, в 1933 году устроился тренером по французской борьбе в городской Дом физкультуры. Ученик седьмого класса трудовой школы № 8 Яков Пунькин пришел записываться в секцию к другу своего покойного родителя одним из первых, вместе с одноклассником Владимиром Кантором.

Отношение к детскому спорту в стране Советов было неоднозначным. В 1920-е годы Высший совет физической культуры выпустил указание о запрете играть в футбол раньше 17 лет, а Пролеткульт и вовсе требовал отказаться от него как «изобретения английской буржуазии». «Точно так же нельзя пионерам заниматься французской борьбой, — говорилось в другой его директиве. — Вместо французской борьбы можно рекомендовать сопротивление в виде перетягивания друг друга на палке». К середине 1930-х «перегибы» ушли в прошлое. «Мы заболели спортом, — пишет в своих мемуарах Марк Нейштадт, который был двумя годами младше Пункина и также когда-то посещал запорожский Дом физкультуры. — Мы знали имена, фамилии и клички всех спортсменов города... могли часами обсуждать, кто, что, когда сделал или сказал из знаменитых спортсменов» (Марк Нейштадт. Тропа моей жизни. — Харьков, 2010). Немалая роль в этом принадлежала Алексею Фешотту, который, помимо тренерской работы, преподавал физкультуру в школе, где Марк учился. Под руководством Фешотта ученики занимались акробатикой, выстраивались в «пирамиды». Вот что пишет мемуарист об одной из них, достигавшей пятиметровой высоты: «Это монументальное сооружение завершалось макетом книги “Ленин — Сталин”, на которой стоял я в пионерском галстуке с горном у губ».

Приведу еще рассказ, как учитель физкультуры готовил школьников к участию в первомайской демонстрации 1937 года. «Наша школа решила идти словом “Сталин”, олицетворяя тем самым имя вождя и района. Каждый класс изображал определенную букву. Тренироваться начали с марта месяца и ходили вплоть до 30-го апреля вокруг городского сада, по два часа ежедневно, построенные по буквам. Через каждые 15 минут по команде мы останавливались и приседали, кладя руки на плечи впереди стоящего. В таком положении пребывали до двух минут, затем по команде Фешотта приподнимались и опять шли дальше по кругу. За два месяца непрерывной муштры мы отработали все движения до автоматизма. Наш строй был безукоризненным. При остановках и приседаниях четко вырисовывалась каждая буква и слово в целом».

Были и отдельные физкультурные парады, приуроченные к Дню физкультурника. На первом из них впереди колонны шел знаменосец Володя Кантор, первым в городе сдавший нормы ГТО. Он и Яков были, как говорится, в авторитете, городские хулиганы знали и побаивались их. Раиса, родная сестра Владимира Кантора, вспоминала, что вечером не боялась ходить по плохо освещенным улицам, ведь «пацанва» знала, что она — сестра «Рыжего».

Ходить на тренировки Якову было недалеко, жил он в трехстах метрах от запорожского Дома физкультуры, расположенного на той же улице — Троицкой. До революции в этом здании была Центральная хоральная синагога. В городе ее называли синагогой Лещинского, по имени синагогального старосты купца Якова Лещинского, владельца доходного дома, где в свое время жили Нестор Махно и Леонид Утесов.

Именно здесь в 1891 году раввин Абрам Лавут зарегистрировал брак между уволенным из армии евпаторийским мещанином Мовшей Пунькиным и девицей, дочерью отставного унтер-офицера Эстер Абрамович. Мовша Пунькин, дед чемпиона, проходил обязательную военную службу в Александровске в качестве рядового, нестроевого старшего разряда. Там же он познакомился с унтер-офицером Борухом Абрамовичем, на дочери которого и женился в возрасте 29 лет, сразу после демобилизации. Читателю может показаться необычным, что они оба служили в царской армии, да еще один из них в чине унтер-офицера. Ничего удивительного — на евреев распространялась рекрутская повинность, в конце XIX века из миллиона служивших в русской армии 53 тысячи были еврея­ми. Офицерами они, правда, стать не могли, а в унтеры с 1861 года их разрешалось произвести.

Солдат болотных рота, с лопатами в болота…

Окончив семилетку, Яков пошел работать на завод токарем, а после того, как в 1940 году побывал на учебных сборах тренеров в Киеве, стал тренером по борьбе в запорожском «Динамо». Все предвоенные годы выступал за «Динамо» и в 1941-м выиграл первенство Украины по классической борьбе в полулегком весе. В апреле 1941 года его призвали в армию и направили в школу младших командиров танковой части в городе Волковыск в Белоруссии.

22 июня курсантов подняли по тревоге и бросили в бой. В первые же дни войны Яков попал в плен, бежал и после месячных блужданий по лесам вновь оказался в плену, на этот раз будучи выдан хозяином литовского хутора, где за­снул на сеновале. Перед строем пленных выступил немецкий офицер и через переводчика приказал выйти вперед евреям и комиссарам. Яков остался стоять в строю, а вышедших 40 человек тут же расстреляли.

Чемпион не оставил мемуаров, но его рассказы о пережитом слышал его ученик Валерий Смирнов, автор книги «Яков Пункин. Жизнь в борьбе». Оттуда мне, собственно, это известно. Остальное — фон происшедшего — можно представить по мемуарам выживших узников.

Советские военнопленные-евреи стали первыми по времени жертвами Холокоста на оккупированной советской территории. Их расстрелы — как требовал приказ, прямо на поле боя — начались буквально на следующий день после нападения на СССР.

Избежав расстрела, Яков попал в эшелон, увозивший советских военно­пленных вглубь Германии. В июле 1941 года его в числе 1700 человек привезли в Нижнюю Саксонию — лагерь Фуллен, что близ городка Меппен, где уже содержались пленные из Польши и Франции.

Лагеря для военнопленных, находившиеся в сельском районе Эмсланд, были построены в 1933 году для содержания немецких политзаключенных. Они располагались вокруг Бергерского болота, поэтому их еще называли «болотными лагерями». А их узников — болотными солдатами. Впервые это понятие появилось в песне, написанной в концлагере Бергермор. Заключенные — в основном коммунисты и социал-демократы — копали рвы для осушения болот, и охранники заставляли их петь, возвращаясь с работы, — чтобы те демонстрировали, так сказать, «бодрость духа».

Мы застряли безвозвратно,

За побег ты жизнь отдашь,

Обведен четырехкратно,

Частоколом лагерь наш.

Девять концлагерей Эмсланда в сентябре 1939 года были переданы вермахту для военнопленных. Как рассказывал Пункин, заключенные размещались на четырехъярусных нарах. Жизнь в лагере протекала следующим образом. Подъем в 4:30. После подъема узники быстро должны спрыгнуть с нар, умыться, обуться, получить стакан чая и пайку хлеба, поесть и выбежать для построения; в случае промедления — розги. В 12 часов давали обед, как правило, он состоял из брюквенного супа. При возвращении в лагерь у входа проверки — ничего пронести было невозможно. В 23 часа, после еще одной проверки, все ложились спать, свет выключался.

Лагеря для военнопленных (транзитные дулаги и базовые шталаги) не были лагерями смерти, в них гибли не в газовых камерах, а от плохих условий содержания, истощения, тяжелого труда и болезней. В лагере, где пребывал Пункин, царила антисанитария, отсюда дизентерия, после которой вспыхнула эпидемия тифа, свирепствовавшая до лета 1942 года. За неполный год пребывания Пункина в этом лагере почти половина узников умерли от тифа. Яков тоже заболел, его спасли друзья, при ежедневном построении они зажимали его плечами, он «стоял», потом прятали его под нары, а сами шли работать. У военнопленных французов достали лекарства, благодаря чему Яков выжил. Французские военнопленные получали посылки от Красного Креста из Женевы. Советский Союз с Красным Крестом не сотрудничал, а Германия сотрудничала лишь в отношении к своим противникам на Западе: американцам, англичанам, французам...

В лагере Яков по-прежнему не мог чувствовать себя в безопасности. В октябре 1941 года Министерство по делам восточных территорий направило во все крупные дулаги и шталаги около сорока «комиссий по проверке военно­пленных» — искать евреев. «Проходя по территории лагеря, немцы останавливали похожих на евреев, заставляли раздеваться и, “определив”, что это еврей, здесь же стреляли», — вспоминал Александр Малофеев, узник шталага Саласпилс.

Якова преследовал страх перед предательством со стороны «своих», это был главный способ разоблачения евреев. Добровольных помощников награждали — хлебом, табаком, одеждой расстрелянного. Поэтому, увидев на пересылке земляка — Антона Панченко, с которым вместе тренировался и выступал на борцовском ковре, от него отвернулся, боясь оказаться узнанным. К счастью, обошлось.

Страшным испытанием был главный способ селекции — медосмотр, в той же степени узники-евреи рисковали в банный день. Правда, бдительное Министерство по делам восточных территорий разослало в лагеря для военнопленных циркуляр с указанием на то, что среди советских евреев, начиная с 1920–1921 годов рождения, могут оказаться и необрезанные, и потому следует проверять подозрительных лиц не только на обрезание, но и на особенности речи (картавость).

Пройти медосмотр можно было только одним способом — выдав себя за представителя мусульманских народов, за татар и кавказцев. В основном, именно таким образом удалось выжить пяти тысячам советских евреев-военнопленных, в то время как 80 тысяч их соплеменников были расстреляны или отправлены в газовые камеры.

Во время нахождения в плену Яков Пункин, по его словам, обманул немцев, выдав себя за осетина-мусульманина. Но одного только такого заявления, конечно, было недостаточно. По-видимому, пленные солдаты-осетины выдали его за своего. Возможно, среди них были спортсмены-борцы, Осетия ими славилась. Говорят, предательство — редкое явление в борцовском мире. Администрация лагерей отделяла друг от друга группы военнопленных по национальному признаку и размещала их по разным баракам, кавказцы обычно составляли отдельные рабочие команды.

Единственный документ о пребывании чемпиона в плену мне удалось обнаружить в данных оцифрованного архива в Бад-Арользене в Германии — центра документации об освобожденных из нацистских лагерей, выживших в неволе. В карточке на его имя (Punkin) значится указанная им девичья фамилия матери — Melkowa Sanja (Мелкова Санья, тогда как на самом деле Минкина Сарра), в графе «профессия» стоит Sportsmeister. Вероятно, именно тогда мягкий знак выпал из фамилии чемпиона.

Немцы уважали силу, возможно, спортсменам-военнопленным делались какие-то мелкие поблажки. В оккупированном Ейске немцы уважительно относились к жившему там Ивану Поддубному, трудившемуся в бильярдной, посещаемой немецкими офицерами. Ему дозволялось ходить по улицам с орденом Трудового Красного Знамени на груди и не снимать со стены в своем доме фотографию, на которой Калинин его вручает.

Тезка Пункина, Яков Козальчик, до войны сгибавший рельсы на арене варшавского цирка, с ее началом вернулся в родной город Крынки под Белостоком. Когда в 1941 году на одну из улиц упала немецкая невзорвавшаяся бомба весом 100 килограммов, он на руках отнес ее в поле за городом. В январе 1943-го в товарном вагоне по пути в Освенцим Козальчик сломал окно и помог молодым парням и девушкам спрыгнуть с поезда (сам не смог, дыра была слишком мала). В концлагере эсэсовцы, впечатленные мускулатурой Якова, назначили его капо тюремного блока, где он, по свидетельствам нескольких выживших узников, рискуя собой, многих спас от смерти, хотя, разумеется, не мог не быть жестоким при выполнении своих обязанностей. После войны Израиль отказался выдать Козальчика, когда в 1953 году Польша и Чехословакия потребовали его экстрадиции по подозрению в сотрудничестве с нацистами. Проведенное полицейское расследование не подтвердило обвинение, но сам он впал в депрессию и вскоре в возрасте 51 года умер от инфаркта…

Якова тем временем перевели в другой лагерь, под городом Оснабрюк, откуда направили на работу к немецкому бауэру на свиноферму, военнопленные трудились во многих крестьянских дворах. Оттуда спустя почти три года он был освобожден британскими солдатами. Они поначалу решили, что подобрали мальчика, настолько он был худ, в 24 года Яков весил 36 килограммов. Как именно происходило освобождение, мне не известно, поэтому поделюсь историей, вычитанной в еженедельнике «Британский союзник», издававшемся в годы войны на русском языке британским Министерством информации и предназначенном для распространения в Красной армии.

В апреле 1945 года бойцы британской 53-й стрелковой дивизии заняли район около города Бриш. Сержант Блэк зашел в фермерский дом и увидел там человека в лохмотьях, стоявшего навытяжку перед кричавшей на него немкой — это был русский, угнанный в рабство и три года живший в свинарнике. На вид ему можно было дать 70 лет, хотя на самом деле было только 35. Оказалось, немецкая хозяйка фермы пришла в бешенство и ударила его по лицу за то, что он сказал ей: «Гитлер капут». Возмущенные британские солдаты приказали бургомистру доставить освобожденному комплект самой лучшей одежды и отвести ему лучшую комнату на ферме, а жена хозяина приносила ему завтрак в постель.

В списках не значится

Ни на сайте «Память народа», ни в одной другой из общедоступных баз данных об участниках Великой Отечественной войны солдат Яков Пункин, встречавший врага на границе ранним утром 22 июня 1941 года, не значится. После возвращения из плена он, как и все оказавшиеся даже непродолжительное время за линией фронта, попал под подозрение в предательстве.

Победный май 1945-го Пункин провел в проверочно-фильтрационном лагере, отвечая на вопросы смершевцев, каким образом он, еврей, находился четыре года в плену и остался жив. Каждого выжившего еврея-военнопленного подозревали в том, что его завербовал абвер или СД. Забегая вперед, скажу, что в 1951 году на Пункина поступил донос с примерно теми же формулировками, и обвинение вновь было отвергнуто, хода доносу не дали. По-видимому, в обоих случаях немалую роль сыграли спортивные достижения подозреваемого, стране нужны были чемпионы. Впрочем, большинство побывавших в плену солдат (79%) не подверглось репрессиям, их вернули в армию. Якова Пункина освободили и направили проходить срочную службу в часть, находившуюся в Германии, в городе Магдебурге, где он прослужил три года.

Сразу после освобождения Яков начал тренироваться, причем разносторонне. Он получил первые разряды по бегу на длинные дистанции, по акробатике, баскетболу, второй — по велоспорту. После четырех лет тяжелейшей работы и жизни впроголодь он «крутил солнце» на перекладине 18–20 раз. И, наконец, в 1947-м стал чемпионом Вооруженных сил по классической борьбе.

Французскую борьбу переименовали в классическую в числе мер против «низкопоклонства» перед Западом, ведь Франция была, как сказали бы сегодня, недружественным государством. Как и Англия, в связи с чем гандбол стали называть «ручным мячом». Правда, для переименования французской борьбы все же имелись и другие основания. Классическая борьба родилась в Древней Греции и получила развитие в Римской империи, и то, что сформировалось во Франции в первой половине XIX века, было не чем иным, как возрожденной греко-римской борьбой.

Это совсем не то же самое, что «борьба без правил» или даже вольная борьба, правила в ней очень даже строгие. В этом единоборстве запрещается использовать зацепы и подножки, и вообще любые приемы ниже пояса. Для достижения цели поединка — прижать противника спиной к ковру (туш) — используются различные броски («вертушка», прогибом, разворотом), причем атакующий должен сопровождать соперника в падении.

«Доктрина греко-римской борьбы весьма прямолинейна, — объяснял мне знакомый, бывший самбист Евгений Лейбман, — сила против силы, никаких тебе, как у нас в самбо, уловок и хитростей, никаких захватов за одежду, они в одном трико, в схватке бескомпромиссны. Они — самые сильные, а их искус­ство — самое древнее и уважаемое. Когда “классики” выходили на ковер в соседнем зале, мы, самбисты, старались поскорее покинуть общую раздевалку: уж очень они демонстрировали собственное превосходство».

Яков Пункин относился к так называемым «мухачам», борцам самой низкой весовой категории. Главный инструмент «мухача», помимо физической силы, — это скорость, более высокая, нежели у средневесов и тяжеловесов, количество подходов к противнику выше. Иногда их ставят друг против друга на тренировках, для тяжеловесов это тренировка скорости. Если «тяж» его не поймает и не удержит, — пиши пропало.

Демобилизовавшись, Пункин возвращается в Запорожье, женится. Жену ему сосватали родные сестры. Жили с ней счастливо, родили сына. Устроился тренером по борьбе в добровольное спортивное общество «Большевик». И продолжал участвовать в соревнованиях, боролся в весовой категории до 62 килограммов (полулегкий вес). В мае 1949-го Яков становится чемпионом СССР и в последую­щие два года подтверждает свое первенство.

После войны советские спортсмены стали выходить на международную арену, причем первыми «прорубили окно в Европу» тяжелоатлеты. В августе 1951 года Пункин в составе советской сборной по классической борьбе вновь оказался в Германии, на этот раз в Берлине, где проходил III Всемирный фестиваль молодежи. В числе зрителей был командующий группой советских оккупационных войск в Германии генерал-полковник и будущий маршал Василий Чуйков, сыгравший одну из ключевых ролей в разрешении Берлинского кризиса (блокада Западного Берлина). Ему была известна история Якова Пункина, и он поведал ее присутствовавшему на соревнованиях Вильгельму Пику, первому и, как оказалось впоследствии, последнему президенту ГДР. Тот расчувствовался и после победы подошел к чемпиону с подарком — большой фарфоровой вазой. Пункин, говорят, ее очень любил.

«Сила есть, большой кулак, но без техники никак»

(напутствие Ивана Поддубного борцам)

Летом 1952 года в Хельсинки проходила первая для Советского Союза Олимпиада. Финская столица должна была стать местом ее проведения еще в 1940-м, но соревнования отменили, в это время Германия уже оккупировала Данию и Норвегию. В 1952 году Олимпийские игры чуть было опять не отменили из-за начавшейся в 1950-м Корейской войны. А Пункина едва не оставили за бортом олимпийской сборной из-за упоминавшегося уже доноса, хотя к тому моменту он был трехкратным чемпионом СССР.

На Олимпиаде Пункин одержал пять безоговорочных побед. Перед началом финальной встречи его соперник египтянин Абдель Ахмед Аль-Рашид заявил журналистам, что побьет Пункина в течение двух минут. На третьей минуте Яков положил его на лопатки.

В финских газетах чемпиона назвали королем суплеса. Суплес (фр. souplesse — гибкость) — это бросок противника через боковой пояс с захватом его рук. «Суплес — это ужас, — объяснял мне уже упоминавшийся мною знакомый самбист, — противник тебя обнимает, прижимается верхней частью тела, приподнимает и держит какое-то время в вертикальном положении, а сам отодвигается, с разгона придает тебе ускорение, переворачивает в воздухе и падает на тебя сверху, вдавливая в ковер».

Коньком Пункина был бросок прогибом, исполнявшийся с резким изменением траектории броска уже после его начала. Он как бы «вывинчивал» всех своих соперников. Крепко прижимался своей грудью к груди противника и направлял бросок, допустим, вправо. Но, когда до ковра оставались считаные сантиметры, он делал еще один подбив, и соперник, полностью потерявший ориентацию, летел в противоположную сторону.

Многие борцы пытались повторить этот прием — безуспешно. Дело, возможно, было в следующем. По воспоминаниям тренера Марка Португала, сложности соперникам в борьбе с Пункиным придавал и его нервный тик: слегка подергивающееся плечо и часть лица. «Сопернику казалось, что бросок будет в одну сторону, а Яков внезапно разворачивал в другую, ложными движениями он ставил в тупик абсолютно всех. Добиться этого путем тренировок, конечно, невозможно».

Советская власть не могла позволить своим олимпийцам жить бок о бок с иностранными спортсменами, опасаясь «растленного влияния Запада». По требованию Олимпийского комитета СССР в Хельсинки была открыта вторая олимпийская деревня — для представителей стран соцлагеря. За колючей проволокой, на отшибе. В город выпускали пятерками. По воспоминаниям участников, жили от 3 до 12 человек в номерах, словно в общежитии, места общего пользования — по коридору налево-направо.

«Грязная провокация»

Над могилой Пункина стоит памятник со словами: «1-й олимпийский чемпион СССР». Это не совсем так, первое для страны Советов олимпийское золото завоевала Нина Пономарева-Ромашкова, метнувшая диск на 51,42 метра. Ей принадлежит рассказ о том, что случилось сразу после победы Пункина. По ее словам, после финальной схватки судья, взглянув на руку Якова, расплакался. «Он побеждает, судья вскидывает руку — и все видят ниже локтя номер, оставшийся от концлагеря. Судью будто током ударило. Закатывает рукав и начинает рыдать — у него тоже наколот ряд цифр. Оказалось, сидели в одном лагере!»

У тех, кто знал чемпиона, по поводу этой истории возникали сомнения. Во-первых, они не помнят у него на руке никаких номеров, а на одной из фотографий, она есть в Сети, на предплечье видна женская головка. Во-вторых, судье не нужно было закатывать рукава, они у него были короткими, и никаких татуировок на них не было, судья был шведом, мода на тату в ту пору в Европу еще не пришла. И, наконец, насколько мне известно, в лагерях для военнопленных номера узникам, в отличие от концлагерей, обычно не татуировали. Так что, по-видимому, выдающуюся спортсменку подвела память: с кем не бывает, тем более подобное с ней случалось.

В августе 1956 года Нина Пономарева в составе группы из 27 советских атлетов приехала в Лондон на матч по легкой атлетике СССР — Великобритания, где, по версии западных СМИ, спортсменка попалась на мелкой краже. Как там писали, охранник задержал ее при выходе из магазина на Оксфорд-стрит с пятью украденными шляпами стоимостью чуть выше одного фунта стерлингов (по-видимому, это были шерстяные шапочки) и сопроводил в полицейский участок, где та назвалась учительницей. Вскоре за чемпионку поручился советский консул, пообещав обеспечить ее явку в суд, но в назначенную дату та не явилась, и судья отдал приказ о ее аресте. Полтора месяца спортсменка пряталась в квартире посла, но в конце концов ей все же пришлось предстать перед судьей, признавшим Пономареву виновной в краже. От наказания он ее освободил, назначив лишь компенсацию за товар. Газета «Правда» в сентябре 1956 года, не отрицая сказанного выше, расценила случившееся как «грязную провокацию» (так называлась опубликованная там заметка), а по версии самой Пономаревой, рассказанной в 2015-м газете «Спорт-Экспресс», в суде ее оправдали, поскольку нашелся чек на купленный ею «ободок с перьями».

Там же, в Хельсинки, Пункин узнал о присвоении ему звания заслуженного мастера спорта СССР. Тем дело и ограничилось. Никаких премий, орденов, автомобилей — и не только оттого, что тогда такое еще не было принято (деньги за рекорды платили) — в Кремле Олимпиаду посчитали неудачной. В основном из-за того, что наши футболисты в финале проиграли команде Югославии, главу которой Иосипа Броз Тито советские газеты именовали не иначе как фашистом. Советским футболистам не дали досмотреть Олимпиаду, выслав их из Финляндии поездом. После чего была распущена команда ЦДСА, составлявшая костяк сборной. «Отметить, что команда ЦДСА неудовлетворительно выступила на Олимпийских играх, проиграв матч югославам, чем нанесла серьезный ущерб престижу советского спорта и Советского государства», — говорилось в приказе Спорткомитета от 18 августа 1952 года, хотя на Олимпиаде играла сборная, а команды ЦДСА там не было и быть не могло. Болельщикам, пришедшим в тот день на московский стадион «Сталинец», объявили, что игра ЦДСА — «Динамо» (Киев) не состоится, а причину не назвали. Возрождение ЦДСА (ЦСКА) состоялось лишь два года спустя, уже после смерти Сталина, но это была уже не та команда, которая еще недавно наводила страх на соперников.

«Еврейский вопрос»

1952 год для советских евреев был не лучшим временем. Олимпийские игры завершились 3 августа. Спустя 9 дней по приговору суда были казнены 13 членов созданного по распоряжению Сталина для сотрудничества с международной общественностью Еврейского антифашистского комитета, благодаря которому были собраны десятки миллионов долларов для Красной армии. Это событие впоследствии получило название «Ночь казненных поэтов». Поэтов Переца Маркиша, Льва Квитко, Давида Гофштейна и других членов ЕАК обвинили в шпионаже и враждебной пропаганде, а судебный процесс над ними положил начало масштабной кампании против евреев.

«Евреи не составляют нации, — говорилось в подписанном к печати 12 сентября 1952 года томе Большой советской энциклопедии. — Ленинско-сталин­ская национальная политика привела к тому, что “еврейского вопроса” в СССР не существует». Еврейского вопроса, может, и не существовало, но к евреям вопросы оставались.

«Пункин пьет и дебоширит», — говорилось в уже упоминавшемся выше доносе на Пункина, поступившем «куда надо» в 1951 году, за год до Олимпиады в Хельсинки, и, по счастью, оставленном без внимания. Не исключено, что в основе доноса мог лежать какой-то эпизод, связанный с его реагированием на антисемитские выходки, в то время получившие распространение. Мне известна схожая история, случившаяся с Григорием Новаком, первым советским чемпионом мира и серебряным призером Олимпиады в Хельсинки. Сообщение о его победе в «Правде» — на первой странице — было озаглавлено: «Григорий Новак — русский богатырь». Несмотря на это в Сталинграде его остановил швейцар при входе в гостиницу: «Куда прешь, жидовская морда!» После чего сам вылетел за дверь. Этот инцидент поначалу замяли, но не забыли, и уже после Олимпиады прославленного тяжелоатлета за него лишили звания заслуженного мастера спорта и выплат за установленные рекорды.

О каких выплатах речь?

16 июня 1948 года было принято секретное постановление Совета Министров СССР, поставившее задачу завоевать мировые рекорды по основным видам спорта, в том числе благодаря системе материального вознаграждения. За каждый рекорд спортсмену полагалась премия, и в одном только 1951 году Григорий Новак получил 45,7 тысячи рублей. Для сравнения скажу, что среднемесячная зарплата в СССР в ту пору не превышала 700 рублей. У Новака на этот счет была своя тактика. Примерно раз в месяц-два он вносил очередную поправку в свои результаты, улучшая их не более чем на 0,5–1 килограмм, хотя, по мнению тренировавшихся с ним тяжелоатлетов, мог поднять вес несколько больше. За свою спортивную карьеру он установил 23 рекорда мира и 86 рекордов СССР — такая вот еврейская смекалка. Между прочим, он, как и Пункин, был сыном грузчика.

Новаку пришлось уйти из спорта, он стал артистом цирка. В истории остался его номер, в котором, лежа на спине, Новак удерживал ногами тяжелую металлическую конструкцию, по которой ездили по кругу два мотоциклиста. Впервые этот трюк показал в 1920-е годы Цише Брайтбарт, силач, ставший героем еврейского фольклора и прообразом Супермена. «Железный король» (так его звали) держал на груди не только автодром с двумя мотоциклистами, но и автомобиль с десятью пассажирами.

В послевоенный период Советское государство озаботилось победами на международных соревнованиях, ведь они, как считалось, демонстрировали преимущества социалистического строя. Однако и в те годы, и позже далеко не всегда тот, кто имел высшие достижения у себя на родине, представлял ее на международных спортивных форумах. При прочих равных условиях предпочтение отдавалось спортсменам-неевреям.

После олимпийской победы Яков Пункин еще дважды выигрывал чемпионаты СССР (в 1954 и 1955 годах). До 1957-го успешно выступал за добровольное спортивное общество «Металлург» комбината «Запорожсталь», в 1958–1960 годах — за общество «Авангард» (Запорожье), но в сборную пробиться не мог.

Выдающийся баскетбольный тренер Александр Гомельский вспоминал, как его не пускали с командой в Америку. «У нас была парадная униформа, которую шили в спецателье, и я туда привез команду. Директор мне, как тренеру, говорит, что двоим мы должны сделать фиктивную примерку, но они об этом не должны знать. Они не поедут». На вопрос Гомельского, кто эти двое, директор ателье назвал ему фамилии, одной из которых была его собственная.

Григорий Гамарник, первый советский чемпион мира по классической борьбе в весовой категории до 67 килограммов, многократный чемпион СССР, не попал на Олимпийские игры 1956 года в Мельбурне, а Ефим Айзенштадт, тренер будущего двукратного олимпийского чемпиона Леонида Жаботинского — на Олимпиаду в Токио 1964 года, где его воспитанник опередил Юрия Власова, после чего тот, раздосадованный случившимся, на время ушел из большого спорта. Как вспоминал Власов, за спиной Жаботинского ему явственно виделась «хитро улыбающаяся физиономия Фимы Айзенштадта». Впрочем, великий штангист — в силу своего особого отношения к евреям — часто видел то, чего нет, — скажем, в 1993 году ему удалось разглядеть в атаках на здание Белого дома засланных из Израиля «еврейских боевиков».

Правда, большой спорт дал шанс «выбиться в люди» и даже стать «выездным» — предел мечтаний советского человека — упоминавшемуся уже другу Пункина Владимиру Кантору, ставшему чемпионом Москвы, а затем — судьей международной категории. Он был арбитром чемпионатов СССР, мира, Европы и Олимпийских игр и в то же время успешно совмещал спорт с карьерой в торговле, покуда его, как говорилось в те далекие времена, не остановила милиция. Закончив техникум, а потом заочно институт, Кантор многие годы трудился директором крупного московского универмага «Сокольники». И мог бы, вполне вероятно, вписаться в постсоветский бизнес, если бы буквально перед его рождением не попал под развернувшуюся после кончины Брежнева кампанию по борьбе с «торговой мафией».

По стране тогда прогремело несколько крупных уголовных дел — в отношении главы Мосторга Трегубова, директора Елисеевского гастронома Соколова, директора плодоовощной базы Мхитара Амбарцумяна. Последних двоих, невзирая на то, что оба участники Великой Отечественной войны, приговорили к расстрелу. Владимир Кантор также был ветераном. Еще до войны, призванный в войска НКВД, он был откомандирован в Москву, в спортивную роту «Динамо», оттуда попал на фронт, контужен, в результате чего до конца жизни плохо слышал.

Кантора обвинили в хищениях в особо крупных размерах, а также в скупке ювелирных изделий накануне подорожания и затем их продаже через свой же магазин. В газетах писали, что в ходе обыска у него изъяли ценности (золото, бриллианты) общим весом более 10 килограммов. По воспоминаниям милицейского генерала Александра Мордовца, в задержании принимали участие триста стражей правопорядка, причем те до последнего не знали, кого будут арестовывать — эмвэдэшное начальство опасалось его влиятельных друзей, накопленных за годы в спорте в том числе. За пару лет до конца Советского Союза Владимир Кантор был приговорен к 8 годам заключения и через неделю после оглашения приговора умер от сердечной недостаточности. Между прочим, унаследовавший коммерческие таланты отца, сын Владимира Кантора стал уже не подпольным, а легальным российским миллионером.

Возможно, дети евреев-борцов унаследовали от отцов силу характера, пусть к спорту уже отношения не имели. Ефим Драбкин, сын известного в советской Белоруссии тренера по классической борьбе, в годы войны бродяжничал, до­брался до фронта и в 1943 году стал «сыном полка». Выучился, получил известность как успешный сценарист, после чего неожиданно для всех оказался участником группы из 24 человек, в 1971 году захватившей приемную Президиума Верховного Совета СССР, дабы добиться разрешения советским евреям репатриироваться в Израиль. В конце концов высланный туда из страны Советов, участвовал в войне Судного дня, потом уехал в Америку, где написал десяток книг под псевдонимом Эфраим Севела и, наконец, вернувшись в СССР, уже как режиссер поставил пять фильмов по собственным сценариям.

К слову, расскажу о повальном увлечении боксом в США среди еврейской молодежи детей эмигрантов из России в начале прошлого века. За четырехраундовый поединок (12 минут) крепкому юноше можно было заработать 15 долларов, а эта сумма превышала недельный заработок его отца где-нибудь на фабрике. Евреи стали доминирующим этносом в боксе, опережая ирландцев и итальянцев, 27 из них до войны стали чемпионами мира. Как только после ее окончания у молодых людей из семей эмигрантов появились новые возможно­сти, интерес к боксу как к профессии у еврейской молодежи был утерян.

«Человек без нервов»

Во время Олимпиады финские журналисты называли Якова Пункина «человеком без нервов». Григорий Гамарник, едва ли не единственный, кому удалось у него выиграть, говорил, что нервы у Якова — железные. Сам Пункин на это отвечал, что на ковре никого не боится, так как весь лимит страха израсходовал в концлагерях.

Он и вне ковра мог проявить бесстрашие. «После соревнований в гостинице поздно ночью услышали шум, — вспоминал Аркадий Боганов о случившемся в 1954 году в Ростове-на-Дону. — Мы вбежали в номер напротив и увидели, как Яков делает стойку на одной руке на перилах балкона, а этаж — четвертый. После тяжелых соревнований борцы “приняли на грудь” и поспорили, сможет ли Яков сделать такую стойку. Мы схватили его за ноги и втащили в комнату». О Пункине ходили легенды: будучи легковесом, борется с тяжеловесами, борется одной рукой, с завязанными глазами — возможно, какие-то из них были недалеки от истины.

А что касается нервной системы, тут чемпион лукавил. В конце 1970-х тренер детской спортивной школы Виталий Апалько был со своими учениками в пионерском лагере и пригласил туда Пункина. После ужина гостю для ночлега выделили отдельную палатку. Среди ночи Апалько проснулся от непонятного шума — палатка гостя ходила ходуном, и из нее несся мат-перемат. Влетев туда, он увидел, как тот, словно лунатик, ходил, размахивая руками. «Яков Григорьевич, ругаться нельзя, тут же дети». — «Виталя, да я ж не на детей, я ж на Гитлера». Видно, все минувшие десятилетия боль не отпускала Пункина, стало быть, не такими уж железными были у него нервы.

Пережитые испытания не могли оставить его непробиваемым, каким он пытался себя изобразить, нервная система, понятно, растрачивалась. Да и человеком был, по всей видимости, эмоциональным. Уже в 1980-х как-то ужинал с компанией в запорожском ресторане «Россия», где в это время разгорелся пьяный дебош. Попытка Пункина навести порядок привела к тому, что ему сломали руку. Кстати, в эти годы в том же Запорожье пришлось применить свою силу и Леониду Жаботинскому — к счастью, с бльшим успехом — против трех хулиганов, напавших на него с женой в темном переулке.

С 1962 года Пункин на протяжении почти 20 лет работал тренером. После выхода на пенсию вынужден был продолжать трудиться, но уже не тренером, а подсобным рабочим на легкоатлетическом манеже «Запорожстали» — в 1980-е на пенсию прожить было трудновато.

12 октября 1994 года ушел из жизни. В последний путь его провожала небольшая горстка друзей. Похоронен был на самом краю Первомайского кладбища, но спустя два дня вмешались влиятельные люди из спортивного мира, и его прах перенесли на центральную кладбищенскую аллею. Среди воспитанников Пункина был будущий мэр Запорожья, до того прошедший путь от рядового милиционера до генерал-майора, и, возможно, авторитетные спортсмены помоложе, не растерявшиеся, в отличие от большинства населения, от новой жизни, при которой спорт сам по себе уже ничего не приносил. Позже на аллее Трудовой славы ему возвели памятник, неподалеку от памятника Леониду Жаботин­скому. Кстати, Жаботинский, хотя и был однофамильцем известнейшего сиониста, евреем не был.

Да и, честно говоря, мне не известно, в какой степени ощущал себя евреем человек, воспитанный в советских условиях отлучения от всего национального, а какое-то время и вовсе вынужденный скрывать свою идентичность. Рисунок его исключительной судьбы вышит на общей канве времени, коснувшегося многих и многих. История Якова Пункина уникальна, испытания, выпавшие на его долю, в общем-то типичны.