НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«…и я хочу жить в такой радости…»

Галина Климова. Сирота на морозе. Роман // Дружба народов. — 2023. — № 7.

Роман Галины Климовой, стоило номеру журнала оказаться в сети, почти моментально попал в рейтинг самой читаемой прозы июля. Лето прошло, но есть основания полагать, что интерес к роману оно с собой не заберет. В орбиту произведения втягиваются все новые читатели, передавая его друг другу, как эстафетную палочку. И хочется дознаться, почему так.

Судьбы героев, конечно, не новы, житейско-историческая их фактура известна. «Биографии века», по братьям Стругацким: герои — даты рождения старших приходятся на последние предреволюционные годы, Большой террор и Великую Отечественную, возраст младших отсчитываем соответственно, — разделили со своими странами все перипетии лихо закрученного исторического сюжета. Он игнорировал героев, если те осмеливались быть частными людьми и претендовали на личную жизнь. Еще чего! И вот немецкая коммунистка, отсидевшая девять лет в советском Карлаге и еле уцелевшая, — в своей огромной квартире в мирной ГДР засыпает только при ярком свете, какой был там. Или обычная русская тетенька, никому не известная Александра Кузьминична, на заре новой постсоветской жизни за содержимое тощего кошелька убита в электричке…

Малые щепки, разлетающиеся от топора широким веером. Не сказать, чтобы не звучала в нашей прозе эта тема. Ничто не зависит от маленького человека, кроме одного — реакции на те или иные обстоятельства.

Эта реакция передана Климовой так, будто вот сейчас, немедленно услышана. Словно стояла Климова рядом то со своей воцерковленной Гелей-Ангелиной, то с угрюмым коммунистом Женькой Коробейниковым, то с восторженно-безумной Софьей Сергеевной… и фиксировала все, что те говорят, подслушивала, о чем думают.

Кто из них центральный герой, вокруг кого строится повествование? Главный в романе — тот, о ком рассказывается вот сейчас. Он в фокусе, только он, на него и смотри. Промотай, читатель, текст по ссылке дальше — на авансцену выйдет следующий.

Внимание к каждому, пристальное вглядывание в личность сквозь призму ее судьбы — вот, кажется, секрет притягательности романа. «И я бы мог, как он…» — нечто подобное царапает сознание читателя.

Ключевая метафора в тексте — из глубин русской культуры, породившей и Тютчева, и Мандельштама, — камень. Одна из бессмысленно сгоревших щепок, геолог Григорий Михайлович Коробейников, оставил на добрую память жене и сыну коллекцию минералов. С ними его Соня, долгое время не знавшая, что давно овдовела (мы в курсе, что такое «10 лет без права переписки», но им-то этого не объяснили…), умела разговаривать, общаясь, как с живыми. Аметистовая друза — «беременная красотой», средоточие сияния радости. Человек — драгоценность, ожидающая радость. Когда старуха, знавшая страшную тайну, что Ангелина своим родителям не родная дочь, а приемная, называла ту сиротой, девочка в этом видела чудо: «Но сирота на морозе почему-то нравилось. Почти Снегурочка, которая была без матери, без отца, но с дедушкой Морозом. Красивая, веселая, в голубом пальтишке, отороченном белым мехом, с русой косой через плечо».

Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?..

Герои не оставлены автором на произвол ледяных исторических событий. Необъективность, своего рода антитолстовство Климовой, ее постоянная теплая человеческая вовлеченность во внешние и внутренние обстоятельства каждого персонажа словно отменяют лейтмотив всеобщего сиротства, заданный заглавием. Да, эти люди, конечно, несчастны, кроме разве что последнего, самого молодого, хочется сказать — приблудного, вне семьи, бывшей ранее в центре внимания, — Серафима Летучего. Он-то все-таки, неожиданно для себя самого, находит счастье. Почему так, непонятно, кажется, ему самому: оно странное, будто вымученное. Все же он принимает решение жениться — вроде как не совсем свое. Тут же проступает логика автора: что для одного решение, то для другого, с ним тайно связанного, — роковое завершение судьбы. Ведь мы все опутаны друг другом даже в самом страшном плену одиночества.

Об этом Климова пишет, будто удивляясь всякий раз неожиданному открытию банальнейшей из истин: «Как все-таки неслучайны жизненные встречи, пересечения, всякого рода сближения и соответствия! В них непонятный на первый взгляд подтекст бытия или подсказка интуиции». Но то, что для постороннего банальность, для самого человека — его личное, неотъемлемое. Потому Ангелина, когда Женя хоронит мать, неожиданно врывается, вмешивается со своей историей, тоже нерадостной и непростой, и мешает ему замкнуться, уйти в свое личное переживание. А стоит самой Геле понести утрату, тут же появляется Серафим уже со своим неминуемым поворотом будущего…

Что же дальше? Жизнь, ничего больше. Какая? Неизвестно. Все и всех потерявшая Ангелина не умирает в конце романа, как можно было бы ожидать. Напротив — почему-то «все прояснилось». Нелепая пожилая женщина в беличьей шубке с красной (почему в тексте так много красного? для чего он так колористически насыщен, так ярок?..) сумкой через плечо вываливается вместе с толпой из вагона метро, повторяя про себя, чтобы не забыть, строки… самой Галины Климовой: «И день, и ночь, как вечное движенье…». Откуда лично к ней придет утешенье, читатель не узнает: роман заканчивается четверостишием автора. Но оно придет. Это обещает поэзия.

В первом приближении Климова — поэт, проза — лишь второе. Проза поэта — отдельное явление: с первого взгляда заметно, что она другая, чем у беспримесного прозаика. Причина — привычка автора быть внимательным к отдельному слову, ведь по роду занятий приходится учитывать и каждый слог, и каждый звук. Поэтому, кстати говоря, «Капитанская дочка» написана так сжато.

Важнейшие внутренние переживания героев Климова передает стремительно, четко, но без скороговорки, ухитряясь дать в нескольких строках и катарсис, и мельчайшие жизненные подробности. Вот о Серафиме, после смерти отца и матери на железной дороге болезненно боявшемся всего, что с нею связано: «И скорый поезд Москва — Владивосток как будто вылетел из кромешного туннеля его сознания, вылетел с грохотом и свистом. И исчез. Как никогда и не был. А Сеньке хоть бы хны, ему не страшно! Это всего лишь поезд, рельсовое транспортное средство, и там вагон-ресторан с разлапистыми пирогами и горяченькой картошечкой…».

Картошечка эта особенно хороша.

Так и разрешается экзистенциальная проблематика всеобщего сиротства. Судьба складывается, так-сяк, линия ее чертится и обрывается, ну что же, мы умираем, а счастья никто не обещал. Но есть нечто неспециальное, само по себе важное и ценное — жизнь. Данность. Дело не в ожидании чего-то, а в том, что есть сейчас. Приемный отец Ангелины, женясь во время войны на девушке с диагнозом «бесплодие», объяснял: «Живи, пока пуля-дура не обмишулится!»

Но ведь это не только на войне.

Живи, пока…

Вера Калмыкова