Об авторе | Татьяна Анатольевна Вольтская (12 декабря 1960 года, Ленинград) — поэт, эссеист, автор семнадцати сборников стихов. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 4, 2023. Признана Минюстом РФ иностранным агентом.

Татьяна Вольтская

Сквозь нас

* * *

Прости меня, прости меня, прости меня.

Вон облаков рубашечки крестильные

Поблёскивая складками, плывут себе,

Внизу подростки пыль взметают бутсами.

Прости меня, прости меня, прости меня

За то, что в небе — слишком много синего,

За то, что в сердце слишком много красного,

Кипящего, надсадного, напрасного,

За то, что в поле слишком много жёлтого,

За то, что капли катятся из жёлоба,

За то, что смерть — не вымерить, не выверить,

А жизнь надета шиворот-навыворот.

* * *

Замело нас по самые окна.

Вырос в печке кудрявый огонь.

Тихо в доме. Дотронешься — вздрогну.

Вьюга плачет — не знаешь, о ком?

Чай согрелся. Я тоже не знаю.

Только мелкого снега возня.

Ночь пылает, как рана сквозная —

Сквозь окно, сквозь тебя и меня,

Сквозь заводы, посёлки и тюрьмы

И рассеянные города.

Только сердце — машиною в трюме

Бесполезно стучит в никуда.

Спи, по-детски свернувшись в калачик,

У беременной вьюги внутри,

И не слушай — пускай она плачет,

И в глаза её не смотри.

* * *

Смотрит змей на голый северный сад,

Ветки снежные, прямые дымы.

Свет горит — на кухне двое сидят,

Говорят о пустяках — это мы.

На печи лежат сырые дрова,

Утром высохнут — и можно топить.

Даже если я совсем не права,

Чай согрелся, и пора его пить.

В окна дует. Эти двое на час

Крепко связаны в один узелок.

Снег, да ветер, да мерцающий глаз

На окошке — ледяной василёк.

* * *

По белым камушкам, сердит,

Переливается поток.

На белом камушке сидит

И смотрит в воду мой сынок.

И отводя волос крыло

И ниже голову клоня,

Не это хрупкое стекло —

Он видит мир, где нет меня.

Он видит сосен этажи,

Он видит серые глаза.

Над белым камушком дрожит

Синее неба — стрекоза.

Сидит на камне мой сынок,

Круглится бровь, темнеет ус,

Когда он перейдёт поток,

Я в белый камень превращусь.

* * *

Холмы Армении проведены смычком.

Камней, лежащих на земле ничком,

Двоящуюся даль не одолеть с наскока.

В ребристых тополях — огромный телескоп,

На голом черепе узоры скреп и скоб.

Стемнеет — немигающее око

Раскроется и отразит миры.

Мы сядем в уголке, меж звёздной мишуры —

Материи послед, зародыши галактик

Переливаются и дышат в чёрных матках

Живого космоса, таинственной игры.

Учёный говорит о спектре и квазаре.

А мне вчера торговка на базаре

Бугристые гранаты продала.

Надрежешь кожуру, откроешь шлюзы —

И высыпаются тугие друзы

Планет — и катятся по краешку стола.

Кружится зеркало, похожее на разум,

За спичками комет, за звёздным газом,

А я спускаюсь по холму — туда,

К умершим травам, каменным террасам,

Где смотрит в небо опустевшим глазом

Сухой чертополох — погасшая звезда.

* * *

Последние мирные годы.

Под вечер на бывшей Сенной

Заканчивают работу

Сапожник, точильщик, портной.

Закрою глаза — и увижу

И маму, и папу — детьми,

И круглую тумбу афиши,

Киоск и скамейку в тени.

Вот лёгкого зноя дрожанье,

Вот Лещенко где-то поёт,

И дедушка в новой пижаме

С улыбкой по пляжу идёт.

И бабушкин ситец в цветочек,

И тополь, и детский галдёж.

Точильщик всё точит и точит

На круге невидимый нож.

Портной докроит гимнастёрку,

Сапожник — сапог из кирзы,

И тётка в жакетке потёртой

Положит кулёк на весы.

Всё мирное кажется вечным,

Партер засверкает к семи,

И все они так же беспечны

И призрачны — так же, как мы.

* * *

Светало. Нева текла, как благая весть.

И небо слегка зеленело, и город весь

Лежал на ладони вытянутой руки,

Мосты закрывали железные лепестки.

Потом прорывало запруду — валил народ

В метро, на автобус, переправлялся вброд

Через Литейный, покачивался трамвай

Созревшим яблоком, ты говорил — давай

Мы туфли купим тебе, раздавался свист

Милиционера, и вывеска «Букинист»

Ныряла в арку, текли по спине мурашки,

И нас тащило вперёд, по кишкам Апрашки,

Трусам, полотенцам, шапкам, носкам — и зной

Бесстыжего чрева докатывался до Сенной.

А Невский лелеял свою красоту и спесь,

И снег выходил на улицу, в белом весь,

Невидимой тростью отсчитывая шаги

До мёртвой царевны — лежащей в гробу реки.

Коронный кофе — маленький четверной

Непризнанный гений заказывал, над чумной

Страной ни свет не струился, ни шёпот набожный,

И только Пушкин прохаживался по набережной.

Поэты — смеялся он — заправляют всем:

Поэт на Конюшенной сторожит бассейн,

А на Обводном поэт приручает газ

В котельной — какое нынче тепло без нас.

Стряхнув на сутки морок парнасских нег,

Поэт охраняет склад, убирает снег,

В сырых подвалах — переизбыток лир. —

И пушкинский силуэт поднимал цилиндр.

И город был — остров. Невидимый материк

К нему посылал корабли отречённых книг,

И вороны узникам в клювах несли стихи,

Качались над Петропавловкой лопухи.

И между строк летал тополиный пух,

И в гастрономе тянулся обед до двух,

И Бродский стоял на балконе, вперяя взор

В святого Павла, и справа желтел собор.

И ты говорил, из рюмочной выходя,

Ступив на асфальт, блестящий после дождя —

Казалось бы, век мечись, негодуй, томись,

А всё-таки этот город имеет смысл:

Бывает такая минута — прибита пыль,

И луч, растолкав облака, ударяет в шпиль

И под углом пронизывает проспект,

Соединяя мнимости жизни — в спектр.

Скользили глаза рассеянно за лучом,

И голос твой проворачивался ключом

От запертых серых волн и гранитных плит

Пятнистых — как вспомнишь, так сердце и заболит.

А нечего вспоминать — не достать рукой,

И луч отяжелел и провис дугой,

В крови намокнув, в тёмном её вине,

А ключ утонул в Неве и блестит на дне.

* * *

Так часто я отражалась в этом зеркале,

Так часто я опиралась на этот столик

С салфеткой кружевною, так тихо зыркали

За стёклами старые фоточки — только стоик

Не вздрогнет и щёки не заплеснёт ладонями,

И жизнь его сквозь солёную рябь глазную

Не закачается водорослью придонною —

А я уже захлебнулась, уже ревную

К дивану, к часам, к шкафам с корешками книжными,

Проросшими в душу, к чашке, всегда неполной,

И к трещинке на тарелке — наверно, с вишнями,

А может, с яблоками — не помню —

Такого живого, гуляющего, свободного,

Как рыба в воде, снующего, припадающего

То к Кронверкскому, то к Крюкову, то к Обводному:

Стою, не дыша, подглядываю — куда ещё.

* * *

Как тебе это платье синее

И серёжки? Впрочем,

Я в твоих зеркалах красивая,

А в других — не очень.

Моет окна в кафе уборщица,

Тормозят машины,

Талый снег под стеной топорщится,

Весь в морщинах.

И у нас не осталось времени,
Платья синий парус

Обмякает — но ты смотри на меня,

Я и не состарюсь.

* * *

Мелькают нарядные буквы,

Угрюмые — жмутся в тени,

Мерцают подмостки Фейсбука,

Как сельского клуба огни.

А мы ускользнём на минуту,

Столкнёмся — глазами в глаза

И выпьем какой-нибудь мутной

Настойки — а разве нельзя?

По первому снегу покружим

Вон там, за забором, в глуши,

Где мир неуклюж и простужен

И белыми нитками шит.

* * *

Двор присыпан белой нонпарелью:

Как судьбу читаешь — не прочтёшь.

Облако в облезлом оперенье.

Леса чёрно-белого чертёж.

Дом холодный. Что-то будет с нами?

Затопи-ка печку поскорей.

До утра согреемся — не знаю.

В чайник ледяной воды налей.

Ходит ветер по бесхозной чаще,

И ведро — в колодце на цепи.

Бог подносит новый день, как чашу —

Выпей с благодарностью и спи.

* * *

Звонил, когда я не ждала,

И бормотал чего-то тихое.

А за окном ольха цвела,

Вода текла, синица тикала —

Как будто приближая час

Свидания или прощания,

И облака текли сквозь нас,

Неясные, как обещания,

И голых тополей дымок,

И непроснувшиеся корни,

И таял голоса комок —

То ли на ветке, то ли в горле.

* * *

А жизнь — всегда не удалась.

Ночной состав идёт порожним.

И в вечности гнилую пасть

Вплывает блюдечко с пирожным,

И залихватское авось,

И отзвуки глухого лая,

И мокрый снег, как тайный гость,

Идёт, следов не оставляя.

* * *

Поэты пишут, как софисты,

На непонятном языке,
А рядом вспыхивают листья,

И жизнь висит на волоске,

В кастрюле набухает тесто,

Ремонт не кончится никак,
И мимо текста, мимо текста

Любовь крадётся на чердак,

И непродвинутый читатель,

С машины соскребая лёд,

То чёрта помянёт некстати,

То над Есениным всплакнёт.

* * *

Это жизнь после жизни,

Мы с тобою, обнявшись, скользим,
По тропинке кружимся,

Озарённые светом осин,

Мы играем влюблённых,

Нам не верит никто, ну и пусть,

Только факелы клёнов,

Зашумев, освещают наш путь,

И вода с поволокой

Неподвижно глядит из пруда,

Как немного неловко

Мы с тобою скользим в никуда

Мимо спящего дома

С лепестками рассохшихся рам —

Ни улыбки, ни стона,

Только тени летят по дворам,

Мимо окон с огнями

И цветущих во тьме фонарей,

Мимо преданных нами

И забытых — быстрей и быстрей,

Мимо стынущей речки,

Мимо пахнущей потом земли.

Обними меня крепче

Перед тем как исчезнем вдали.

* * *

Тяжёлый свет висит на фонаре,
Спадая на неструганые брёвна,

И воздух, полный точек и тире,

Густеет и становится объёмным.

За угол бани забегает мышь,

Поблёскивает наледь у колодца,

И ты внутри, как дерево, стоишь,

И чуешь телом годовые кольца,

И видишь наяву годичный круг,

Начерченный по замершему саду

Седым пунктиром — с севера на юг

И месяцев летящих кавалькаду —

От заметённой ёлки до столба,

Чья тень на стену падает, косая,

Сквозь яблони, сараи, сквозь тебя —

Глухим галопом сердце сотрясая.

* * *

Иду от тебя, и дорожка —

Как будто впервые — нова:

Направо дворцы понарошку,

И вышита гладью Нева,

Налево кирпичную мебель

Заводов забыли убрать,

А прямо — помятого неба

В косую линейку тетрадь.

Всё это скребётся под веком,

Как спирт, обжигает нутро,

И песенкой прошлого века

Страдает баян у метро.

* * *

Мир полон осени — рассеянных лучей,

Забытых слов и облетевших звуков.

Тропинка мокрая и высохший ручей,

И солнце наклонилось близоруко.

Лес набок лёг, подобно кораблю:

Огромный, запотевший, затонувший.
Душа не в силах выдохнуть люблю,

Как будто кто-то затыкает уши.

Она плывёт к тебе, стеклянно дребезжа,
Рассыпаться осколками готова,
И лист кидается с шестого этажа

Дымящегося дерева пустого.

* * *

Снег роится облаком у дверей,

Раскатились ягоды фонарей,

Уплывают автобусы, будто сны,

И деревья белым обведены.

Проступает каждое, будто мысль

И опять теряется. Не томись —

Разгадать её всё равно нельзя,

Вдоль ограды по мокрому льду скользя

Мимо дома, где только что пили чай,

И синица вспархивала с плеча,
А потом уже и не помню что,

Помню только — стояли среди пальто

В коридоре, к челу наклонив чело.

Лучше этого не было ничего.

* * *

Чем ближе вечный сон,

Тем сон ночной короче —

Вдоль эрогенных зон

И новостных обочин

Он медленно ползёт,

Как червячок трамвая,

Как межпланетный зонд,

Звеня и застревая.

Слетает херувим,

Оранжевый, как белка,

И ломиком своим

Переключает стрелку.

* * *

Прости мне, Господи, уныние,

Когда весь мир так бел и чист,

Когда Васильевского линии

Ложатся на тетрадный лист,

Когда деревья, как пророчества,

Стоят, холодный свет держа,

Прости, что ничего не хочется,

Что скорчилась в углу душа.

Я знаю, это богоборчество,

Бессмысленный и скучный бунт.

И неба содранная корочка

Пылает, и куранты бьют

Под ясным шпилем Петропавловки,

Устроившимся в простоте

На часовых зубцах и валиках,

На времени — как на воде.

И я растерянно стою на ней,

Разглядывая жизнь в упор,

И снег под проводами-струнами

Лениво переходит двор.

* * *

Вода, бегущая из крана,

Тарелка с хлебом на столе,

И ветер, за оконной рамой

Кочующий по всей земле,

И ель с протянутою лапой,

И неба ситчик голубой —

Как комната с зажжённой лампой,

Всё освещается тобой.

Чужой страны шуршащий веер,

Бормочущие тополя,

Кувшин, молочница, Вермеер,
На пёстром коврике туфля.