НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Женское — оно такое…

Татьяна Алферова. Память по женской линии. — СПб.: Лимбус-пресс, 2023.

Удивительно они все тут женские, эти собранные воедино хоть рассказы, хоть воспоминания, хоть эссе. Нет, не пошло-облегченные, не, боже упаси, вульгарные или агрессивные, как то бывает в худших проявлениях литературы сугубо гендерного наполнения, — именно что женские, теплые, уютные. Частенько манящие ввысь — как положено по изначальному предназначению вечно-женственного — на то ведь оно и вечное, — но вместе с тем и не дающие так уж начисто оторваться от родной матушки-земли, со всеми произрастающими из нее тяготами и проблемами, в изобилии обрушивающимися почему-то именно на женщин. Любит у нас история всласть проехаться именно по тем, кто изначально слабее, у кого не то чтобы сильно натренированы кулаки и бицепсы и кто будто бы самой судьбой обречен вечно терпеть, страдать — и все-таки выживать и жить, упрямо и весело. Даже наперекор своей часто трагической планиде.

А куда, спрашивается, деться от нее в сугубо отечественной среде, издавна чужеродной, а то и враждебной почему-то именно к человеку простому, частенько безобидному и вовсе уж не склонному ни к жалобам, ни к протесту, ни тем паче к бунтарству… Поневоле будешь изыскивать силы даже там, где их нет.

Разве что любовь будет тут человеку подспорьем, хотя и трудная она порою донельзя, и не всегда взаимная, и с ухабами, как и положено чувству живому и в целом нескончаемому.

Вот про все это и рассказывает петербургская поэтесса и прозаик Татьяна Алферова. Рассказывает то весело, с иронией и доброй, умной насмешкой, то, напротив, грустно, задумчиво, порою даже скорбно. Бросая взгляд и в прошлое — в историю своей семьи, происходящей из древнего Рыбинска, семьи очень многочисленной, разветвленной и преимущественно, разумеется, женской, поскольку мужчинам было где гибнуть на протяжении всего минувшего века, — и в настоящее, с его запутанностью, круговертью и полной непредсказуемостью.

И притом женщины ее вовсе не обязательно несчастны, из тех, что тянут свой воз исключительно на себе и на судьбу при этом не ропщут, ибо другой жизни и знать не знают. Вовсе нет. Тут, в этой многогранной и заковыристой жизни, есть место всему — и бесконечной работе, которая, как известно, у женщин не заканчивается никогда, и горькой прозе, с ее разочарованиями, встречами-разлуками и негаснущей надеждой, и веселью, и доброй шутке, и насмешке, — и даже кадрили, которой Кока (крестная) учила девочку, будучи в почтенном семидесятипятилетнем возрасте. Так вот и учила — «подпевая тоненьким высоким, но не старушечьим голосом».

Она вообще была, рассказывает автор, веселая, легкомысленная, горячая, любила пожить всласть и со вкусом, несмотря на все трудности собственной жизни, которые не миновали никого. Такое на Руси тоже бывает — вопреки ее мрачноватой истории. Надо же, в самом деле, кому-нибудь и удовольствие от жизни получать. Не все же слезы лить, терпеть да маяться.

Они все тут, эти молодые, задорные, живущие в нескончаемом до самой смерти ожидании любви и счастья, либо, напротив, преждевременно состарившиеся от трудов и невзгод женщины, словно бы идут нескончаемым потоком — сквозь времена и расстояния. Кого-то из них, рассказывается в воспоминательной части книги, муж, властный и суровый, заставлял, придя из трактира, отвечать на вечный вопрос: «Кто я есть, жена?» — после чего следовал требуемый ответ: «Царь и Бог, Алексей Гаврилович!» А попробуй-ка ты, существо слабое и зависимое, ответить иначе, небось со свету сживет тот, кто тебе царь и бог… Хотя в суровой этой семье, рассказывается у автора, счастливо и благополучно родилась куча детей, и почему бедняга жена так уж боялась своего замухрышного слабака-мужа, понять решительно невозможно. Впрочем, размышляет автор, быть может, именно классическое русское долготерпение, сохранившее страдалице немало нервных клеток, и поспособствовало долгой ее жизни… А кого-то, напротив, любили пламенно и бесконечно всю жизнь — как одну из многочисленных бабушек, обитающих на этих страницах, и к кому сватались не один десяток раз, а вот поди же — не по сердцу он ей был, так и умерла она, в Мафусаиловы уже годы, незамужней и одинокой…

Впрочем, каких только историй, порой совершенно невероятных, не встретишь на этих страницах, благо переломанный некогда прямо через колено естественный исторический процесс давал частенько выверты поразительные. Да и в былые времена, еще дореволюционные, жизнь отнюдь не скупилась на всевозможные подножки и причуды, порой жестокие до крайности. Как-то странно и необычно сложилась, например, жизнь у одной из красавиц-дочерей некоей деревенской вдовы, бабушкиной родственницы, рассказывается в книге. Поначалу дело шло, как бывает частенько: юная хорошавушка забеременела, и мать, во избежание позора, выгнала ее из дому. Где несчастная скиталась — никто не знает, а рожденный в скирде ребенок умер. Несостоявшаяся же юная мать, попав в город, встретила там собственного брата, которого не признала, как и он ее. Итог: от большой и страстной любви они поженились, и в браке у них, по церковным канонам абсолютно невозможном, родились дети, к счастью, написано в книге, полноценные. Односельчане же, вековечно такие суровые к байстрюкам и их родительницам, почему-то к браку этому остались равнодушны, — «не иначе как революция подоспела с антиклерикальными настроениями и свободой выбора», несколько иронично говорится у автора. Или еще какие соображения, нам нынче неведомые, сюда примешались.

Вот и пойми его тут, наш богомольный и богоспасаемый народ…

И вся эта житейская круговерть, частенько непонятная, загадочная, как сфинкс, полная и горестей, и радостей, и мучений, и ожиданий, — словом, всего, из чего и состоит наша действительность, — словно бы собрана автором в нечто подобное, написано в книге, лоскутному коврику, из тех, что «шили, пристрачивая разноцветные лоскутки к куску холста или дерюжки» — «вот кусочек от бабушкиного халата, а вот от моей старой блузки. Но бывает, непонятно откуда взявшийся парчовый жесткий лоскут возьмет да и выпрыгнет…».Что придает даже сугубо прозаическим историям некий поэтический оттенок.

Интересно, что целый ряд своих новелл автор несколько иронично выводит как своего рода современную модификацию греческих мифов (раздел «Неомифологический словарь»). Вот — история женщины, которую будто бы сделал, точнее, воспитал, собственный ее муж, превратив вчерашнюю лимитчицу во вполне респектабельную особу («Пигмалион»). А она — возьми да брось его, как старый тапок, за что, впрочем, расплатилась довольно жестко. Или — рассказ об эдаком современном Сизифе, чей нескончаемый труд на поприще брачных афер поистине не имеет конца-края, повторяясь с постоянством Сизифова труда, тяжкого и бесконечного. Мучительного и для него, и для бедолаг-женщин.

В общем, тяжела ты и нескончаема, расейская женская доля-долюшка. Все-то все в тебе есть — и счастье, и беды, и надежды, и тяготы без конца, и разочарования, и обольщения…

Поневоле вспомнишь, что Россия — тоже женского рода.

Евгения Щеглова