Об авторе | Владимир Геннадьевич Богомяков (29.01.1955, Ленинск-Кузнецкий) — российский поэт и политолог, доктор философских наук. В 2000–2008 годах заведовал кафедрой политологии Тюменского университета. С 2008 года — профессор кафедры. Издал множество сборников стихов, среди которых «Книга грусти русско-азиатских песен Владимира Богомякова» (М.: Guzelizdat 1992); «Стихи в дни Спиридонова поворота» (издательство «АРГО-РИСК»); «Извините, пельменей нет» (издательство «Ваш формат», 2019); «Ловля сумеречных тварей» (Новосибирск, 2021); «Грузди с морозными звёздами» (издательство «Красный матрос», 2023). Публиковался в журналах и альманахах «Мулета» (Париж), «Знамя», «Новый мир», «Воздух», «Невидимки», «Новая кожа», американском поэтическом журнале «Drunken Boat», в сетевых журналах «Артикуляция», «Двоеточие», «Формаслов», «Топос», главным редактором которого являлся с декабря 2001 года по июнь 2004 года. Публикации в «Знамени»: «iris sibirica» (№ 3, 2008); «монетка-барнаул» (№ 3, 2012); «Увильдык» (№ 4, 2014); «Помню, в поезде Хабаровск — Москва…» (№ 7, 2016).

Владимир Богомяков

Бродит по улице где-то трындец-нежилец

* * *

Все реки впадают в мою бедную голову

И уже оттуда несут палки и ветви деревьев в океан вечности.

Я б обратился к Владимиру Павловичу Асмолову,

Чтобы он написал песню в стиле, может быть, гопницкой беспечности.

Я б обратился к Григорию Саввичу Сковороде

За шансоном в стиле казацкого барокко.

Но только я не стал бы обращаться к самому себе,

Чтобы не получить плохую пародию на раннего Блока.

* * *

Сгрызли коты пачку допсоглашений.

Больше денег не будет и не будет свершений.

Улечу в Лабытнанги под фамильей Абрамов.

Там из воздуха вдруг возникает рука

И наливает сто граммов.

Там семь лиственниц светят в низовьях Оби.

Там семь ангелов едут на небесном би-би.

* * *

Пошёл котом на водонапорную башню.

Не работать же весь век дохлым птенцом.

За полночь вывалишься на межзвёздную пашню

И глядишь в никуда со счастливым лицом.

Озаряя своей улыбкой мгновенной

Все пустые участки несуразной Вселенной.

* * *

Я с псом своим сидел в каптёрке.

И ветер ледяной я натирал на тёрке.

Чтоб высыпать его в калину, в мёд.

Проснуться — сделать всё наоборот.

Чтоб новая земля возникла из-под снега

В собачьих глазоньках да в глазках печенега.

* * *

Бросаются дети друг в друга звездами.

Собаки смеются и спят за домами.

Хочу я туда, где большая вода,

Где счастлив бываешь во сне иногда,

Где в небе концерт композитора Глинки

По заявкам зарытых в мёрзлом суглинке.

* * *

Вчера в Мичурино встретил Джо Кокера.

Сегодня проснулся — за ухом след от электрошокера.

Сильно болит живот от палёной кураги.

И проклевали куры мои сапоги.

Был бы карлик, послал бы его за чекушкой.

Но остаюсь один на один со старенькой комнатушкой.

Нужно постараться день прожить, как всегда.

Нужно постараться не пялиться в никуда.

* * *

В час, когда тихий свет наполняет карманы

И по улицам бродит Зорро в плаще,

Появляются у меня картавые древнеегипетские наркоманы,

Чтоб рассказать, как устроено всё вообще.

Говорят, что звуковой и буквенный мистраль —

Это та же самая транссибирская магистраль,

По которой едет маленькая Жанна Французская,

Вспоминая Париж с золотыми его трясогузками.

* * *

Отъезжаешь от остановки Демократической

И приезжаешь к остановке Демократической.

Так с помощью автобуса номер 17

Постигаешь идею Вечного Возвращения.

Наполняясь силой футурофобической,

Понимаешь, что никто не дождётся прощения.

Уйдут под землю дороги и перелески,

Уйдут под землю осенние поля.

Лишь мальчик с девочкой встретятся вновь на Шпалорезке

И найдут на снегу мёртвого журавля.

* * *

«Просочится вода через эти трещины

И поднимет скорлупу над телом яйца» —

Так заканчивался странный рассказ одного деревенщины.

Мы пили водку и вспоминали его отца.

И просочилась вода через небесные впадины

И подняла скорлупу осенней земли.

Да если бы ни водка и тарелка жареной козлятины,

То мы бы уже были невозвратно вдали.

* * *

Со дня Воительницы Феодоры

Кто-то в теплице стал грызть помидоры.

Три дня я ставил капканы на злочинца,

Оставлял для него со стрихнином гостинцы.

И вот утром в половине шестого

Я поймал Льва Николаевича Толстого.

«Зачем ты, деда, крадёшься во тьме

Вдоль этих ветхих унылых заборов?..»

И тут Л.Н. отвечает мне:

«Очень хочется помидоров!»

* * *

Я вошёл в стоящий на холме ресторан «Огонёк».

Заказал крокодилье сердце, печень барса и львиные лапы.

У порога тыквенный карлик в расшитом халате прилёг.

За пресным винцом сидят мужики, востроглазы, одутловаты.

Тут и крестьяне, что везут пушистых котов на вязку.

Молчаливый Полднев, он едет отрубить себе жертвенный палец в дубраву.

Тут и стукачок, надевший на голову атласную повязку

И отправившийся на утреннюю явку в управу.

Меж кувшинов с вином, чашек ароматного чаю, между деревенскими мордами

Подошла, качая бёдрами, официантка Рита.

Я ей сказал, что скоро дорожки станут ледяными и безжалостно твёрдыми.

Небеса станут серебряные и мир будет словно выточен из нефрита.

Снег перестанет лишь к первой страже.

А мы так и не выпустим друг друга из объятий.

Пусть по небу летят, серебристый покой безобража

Враны, жраны, шмулевые шушпаны магических мероприятий.

* * *

К 80-ти годам я стал, что твой Бетховен.

Если пью кофе, то непременно из 64-х зёрен.

Долго сижу, как древний татаро-монгол,

Вытирая руки об штаны и об стол.

Не нужен Солнцу, не нужен Луне.

Не нужен лету, не нужен зиме.

Не нужен лесным зверёчкам

И полевым цветочкам.

* * *

В конце последнего раунда наступило фаталити.

Я вспомнил нашу деревню, что стёрли из памяти.

Зачем я оттуда уплыл по реке

На старом славянском вещевом сундуке.

Краем глаза увидел, испуганный и лопоухий,

Как шли на деревню сквозь лопухи

Страшные зимние духи.

* * *

Все приходят во сне, кроме мамы.

Да я уж привык.

Лежу на соломе, как Белый Клык.

Заканчиваются февральские чернила.

Заканчивается «Абу-Симбел» с берегов Нила.

Заканчивается зареченский шмурдяк.

Лежу на соломе, как неподвижный гордяк.

Бродит по улице где-то трындец-нежилец.

Пляшут по нашей крыше тунец и птенец.

* * *

Раз в году, 19 декабря

Мёртвым поэтам разрешают

Полетать за поездами.

А у нас на столе грузди

Со морозными звездами.

Силюсь прочитать что-то из небесного букваря,

Спотыкаюсь на эфиопской букве Хаут.

Засыпаю и с теми, кого уже нет,

За столом выпиваю немного красного.

Но больше уже ничего не могу сказать,

Кроме глухого глоттального щелевого согласного.

* * *

Деда Костя слетал в прошлое и посетил будущее.

Он привёз человечеству страшный ответ.

В прошлом никогда ничего не было.

В будущем вообще ничего нет.

Шла вторая неделя запоя.

Котёнок лакал с непонятного блюдца порошковое молоко.

Люди садились за стол, вернувшиеся с водопоя.

И в окно нам светила звезда Ко-Ко.

Маленькие злобные коронавирусы сидели тихо в своей норе.

Лишь девушка пела в церковном хоре:

«Милостивые государи, харэ! Милостивые государи, харэ!»

* * *

На день рождения пришёл с пробитой головою.

Рубашка порвана, и все штаны в грязи.

Зато рубал учетверённые рубаи,

Которые останутся в веках у лесополосы.

Я взял совёнка и кота взял с кухни.

И в ночь пошёл по улице Камо.

Шептались девки, что иду, как Кюхля

И даже вертолётчик Мимино.

* * *

Наблюдая за звёздами, наблюдая за людьми и животными,

Понимаешь, что с ними может случиться всякое.

Ночью падает на голову балясина с Лестницы Иакова.

Утром присылает сообщение покойный друг,

Что на болту он вертел вообще всех вокруг.

А ты распространяешься к северу и полудню.

По болоту идёшь, как по незастывшему студню.

И просишь по телефону такого же неудачника

Нарисовать на могиле твоей весёлого зайчика.

* * *

Круг любителей Пастернака в Тюмени лунатичной.

Мне про брови кустарника расcказывала teacher.

Изображала предгрозье и этот кустарник бровями показывала.

Мирослав Немиров сначала не был Пастернака фанатом.

Не нравилось, не понимал, но его стихи штурмовал,

Как советские учёные штурмовали атом.

Но, на 66-й странице у него вдруг разверзлись зеницы.

Внял он горний ангелов полёт и гад морских подводный ход.

И внял потом наоборот —

Гад морских полёт и ангелов подводный ход.

А странный город Тюмень неизъяснимо

Начал дальше расти год от года по пастернаковским строкам.

В колоннаду Гилёвской Рощи я стремился неудержимо.

Ночью шёл по городу поперёк,

И подползала к ногам Тура — ледяная река.

Этой ночью я прочитал, что есть и река Пастернак.

На западе Канады одна река называется так.

Сибирский панко-пастернак, звучащий яростно весьма,

Любил всей силою тщеты до помрачения ума.

* * *

Пойдём, душа моя, за гаражами

Побегам с самодельными ножами.

Посмотрим в луже, как шипит

Челябинский карбид.

И будем мы по два с сиропом.

Уйдём с тобою по сугробам

В страну, где вовсе нет страны.

Лишь ветерки да друганы.

* * *

Пришёл я в сельпо за лимонадом,

А продавщица говорит, что, мол,

Остался только квас, клянусь тебе ангельским садом.

И глаза у продавщицы, как стебли ирюмской травы.

Я спросил: «Анна Андреевна, неужели это вы?

Тогда, Анна Андреевна, дайте бентатовской водки

И мы побредём пузырями колготки».

Ненастоящая Анна Андреевна сказала,

Что её именем названа малая планета.

Такая планета, там всегда весна и лето.

Там целый день блаженно сидишь в зарослях горицвета.

А здесь лишь серое небо и постоянно что-то трещит в электропроводке.

Господь садится смотреть нашу жизнь и смотрит на быстрой перемотке.