|
Об авторе | Лев Усыскин (родился в 1965 году) — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация прозы — «Ангел отпуска» (№ 8 за 2021 год).
Лев Усыскин
У нас в квартире кто-то плачет
повесть
Валерию Шубинскому
Кто-то вздохнул за стеной...
Что нам за дело, родной?
1.
Тягостным вечером… Липкая неволя домашних сумерек, скатерть на столе, ужин.
— Алеша, Алеша, иди ужинать.
На столе — миска с гороховым супом. Он садится, берет ложку, начинает есть.
— Вкусно, Алеша?
Кивает с полным ртом.
— Я сегодня петрушки положила побольше. Специально как в тот раз, помнишь?
Катюха внимательно смотрит на него, но сама не присаживается, стоит рядом, прислонилась к стене, руки сложены на груди крестом.
— Ну скажи хоть… как тебе… а то, как в столовке, ей-богу… будто чужой…
Алексей спешно проглатывает очередную ложку, вытирает губы.
— Вкусно. Да, вкусно очень, спасибо, Катя. Можно доесть?
— Доешь…
Она уходит к плите, возится там, накладывая второе.
— Второе давать уже?
— Ага. А ты?
— А я ела недавно. Просто посижу с тобой.
В самом деле садится напротив, подпирает подбородок кулачками, смотрит ему в глаза непонятным взглядом.
— Все хорошо?
— Ну, да. На работе все как всегда. (Невольно вздыхает.) Можно сказать, хорошо. Во всяком случае, ничего плохого. А у нас? Что-нибудь от детей слышно?
Женщина мотает головой.
— Не слышно. Значит, тоже все хорошо.
Алексей кивает, не прекращая жевать.
— С бабой Машей не забалуешь.
— Угу.
Улыбнулась, но как-то устало.
— Налей мне чаю.
Катюха встает, шумно отодвигая табурет, уходит за чаем, затем возвращается с двумя чашками. Бренчат ложечки. Одну ставит мужу, вторую обхватывает ладонями, будто согревает озябшие руки. Какое-то время глядит в нее, как в колодец, словно бы ища отражения, затем, едва заметно вздрогнув, подымает на Алексея большие медленные глаза.
— Послушай…
— Да, Кать.
— Тут такое…
— Чего?
— Да так, ерунда, в общем.
— А что?
— Ну, чепуха.
Она машет рукой как-то неловко.
— Только не смейся надо мной, ладно?
Алексей улыбается.
— Что ты наделала?
— Я? Да ничего. Я — ничего не наделала. Это не я, это у нас в квартире.
— Что у нас в квартире?
— Кто-то плачет.
— Чего?
— У нас. В квартире. Кто-то плачет.
Улыбнулся вновь.
— Кать, у тебя кукуха тронулась, не иначе.
— Я ж говорила, будешь смеяться.
— Ну, ладно, ладно. Кто у нас плачет? Кто, скажи, смеет плакать, когда дети — у бабушки? Все смеются.
— Ну, я серьезно, Алеша.
И посмотрела ему в глаза — действительно серьезно, да, этого не отнимешь.
Алексей отхлебнул чаю, шумно поставил чашку на стол.
— Так.
— Ну вот так. Кто-то громко плачет за стеной. Все время.
— Все время?
— Ну, часто.
— Где?
— Не знаю где.
— Слышала ты где?
— В спальне. У нас в спальне. Утром гладила и услышала. Потом ушла, через час вернулась — опять.
— А дальше?
— Потом еще несколько раз заходила — слышно.
— А сейчас?
— Не знаю. Давно там не была.
Алексей покачал головой.
— Ну, хорошо. А кто плакал? Ребенок?
— Нет. Не ребенок. Взрослый. Мужчина.
— Взрослый?
— Ну да. Это-то меня и удивило. Негромко, но так, знаешь, как бы сказать — прилипчиво: как услышишь — все, ты, считай, пропал, будешь вслушиваться, вслушиваться… даже в тишину потом будешь вслушиваться...
Алексей кивнул.
— Да. Такое бывает. Обычно, когда музыка дурацкая играет где-то или что.
Он допил чай.
Делать ничего не хотелось — нега подступившей сытости теперь обволакивала расслабляюще. Все же ему стало совестно: собравшись с силами, Алексей резко поднялся, и, едва не опрокинув табурет, неловким медведем выбрался из-за стола:
— Ну, покажи, кто там у тебя плачет. Пойдем, посмотрим.
2.
В спальне время замерло. Шторы на окне, платяной шкаф, комод, кровати, кресла, разложенный Катюхин гладильный столик — все это словно бы жило лишь в то время, когда кто-то входил в комнату и в ней находился. И немедленно останавливало течение времени, как только люди ее покидали. Подобного ощущения никогда не возникало в гостиной, детской или на кухне — там как-то все обстояло иначе, там предметы, казалось, обитали наравне с хозяевами и, словно бы, способны были в случае нужды передвигаться самостоятельно — по крайней мере, сдвинувшийся со своего места холодильник если бы и удивил тем самым хозяев квартиры, то уж всяк в меньшей степени, нежели изменившая свое положение кровать. Почему так — а бог его знает.
В общем, Алексей с Катериною, задумав проинспектировать в неурочный час собственную спальню, вошли в нее, застыли, прислушавшись, некоторое время стояли так, затем Алексей пожал плечами и, взяв жену за руку, увел в гостиную.
— Ну и нет же ничего, как я и думал… тебе показалось, наверное… или даже не показалось, а и было что-то — допустим, один раз… а дальше уже все — работа твоего, Катюха, бессовестного воображения…
Он попытался засмеяться, но тут же осекся: жена явно не была настроена на ироническую волну.
— Я не знаю, почему, Алеша…
— Что — почему?
— Почему тогда было все время, а сейчас нет… но это правда было… поверь мне!.. и это было так… странно…
Она с силой схватила Алексея за оба запястья:
— Очень странно, очень, да, и ни на что не похоже… я не понимаю, как объяснить… но, знаешь, я вот сразу почувствовала, что это что-то необычное… а не просто случайный, посторонний звук…
Она явно была взволнованна. Алексей все же заставил себя улыбнуться:
— Да не бери ты в голову. Много есть на свете разной всячины. Если что-то и было — то, сама видишь, прошло. Было и прошло, все. И, как говорится, слава богу.
Вечер потянулся обычным своим порядком — с непривычной, однако, благодаря отсутствию детей, праздностью — и, как следовало ожидать, сошел на нет в конце концов каким-то нескончаемо-дремотным сериалом. Не без труда отцепившись от экрана, побрели спать — и уже в постели все-таки вспомнили оба про давешний загадочный плач: Катюха — с радостной надеждой, что он и впрямь миновал и больше не повторится, тогда как Алексей — со столь же радостным упованием, что все это было не более чем бабья очередная блажь и едва ли заслуживает сколько-нибудь существенного внимания.
Они уже начинали проваливаться в велюровую воронку сна, когда вдруг резко и отчетливо услышали то, чего опасались. Где-то за стеной, а может — этажом выше или, наоборот, ниже захлебываясь плакал взрослый мужчина — плакал и плакал, не произнося при этом никаких слов, не прерываясь ни на миг и не затихая.
— Где это, Алеша? Справа за стеной?
— Не знаю. Кажется. Или нет.
Алексей вслушался с напряжением.
— А может, и выше этажом, непонятно.
Он встал на четвереньки, приложил к стене ухо, долго стоял в этой глупой позе, хмуря лоб.
— Ну, как? Где это?
— А черт его знает. Слышно-то хорошо, но…
Алексей соскочил на пол, отвернул край ковра, приложился ухом к половицам.
— И здесь тоже… Хрен поймешь…
Встал, прислонился так же точно к другой стене, потом к третьей.
— Не, ни фига, так вообще не определить… везде такое ощущение… такое ощущение, что прямо тут… но этого ведь не бывает!..
Сидевшая в постели Катюха опустилась, вытянув ноги, легла на бок.
— Ладно, ложись. Просто подождем давай. Наверное, он скоро замолчит — невозможно же реветь непрерывно.
Алексей послушался, вернулся в кровать. Какое-то время они лежали молча, не прикасаясь друг к другу, вслушиваясь в непрекращающийся плач.
— Кажется, это никогда не кончится!
Алексей вытянул руку, взял со стула часы.
— Половина второго, однако.
— Так мы точно не заснем…
— Давай перестелим в детскую.
— Все равно. Пока это не затихнет, я уже не засну.
Катерина хмыкнула:
— Я тоже. Вот ведь — влипли, что называется.
Молча лежат еще минут десять или пятнадцать.
— Послушай…
— Да, Катюха.
— Может, позвонить в полицию?
Алексей хмыкнул.
— Ну и что ты им скажешь? Не пойми-что происходит не пойми-где? Приезжайте не пойми-куда?
— Ну а как? Что-то же надо делать.
— Надо, да.
— Тогда сделай что-нибудь. Я не могу так.
— Я же сказал — давай переберемся в детскую. А завтра утром этого уже не будет, я думаю.
— Будет.
— Что будет?
— Будет. Это. По-прежнему. Я знаю. Было с утра, значит, будет и завтра. Вернее — сегодня уже.
— Послушай, Катюха (Алексей повернулся к жене, обнял ее, прижал к груди), ну не бывает такого, чтобы длилось вечно. Все всегда кончается. И когда сосед стену сверлит, и когда этажом выше — свадьба. Не бывает бесконечно.
Она высвобождается из объятий. Затем спускает ноги на пол, нашаривает тапочки, встает, запахивается в халат и садится с ногами в кресло, забиваясь в самую его глубину.
— Нет, невозможно. Сделай же что-нибудь. Сделай что-нибудь, а, Алеша!
Алексей торопливо встает следом, не говоря ни слова, уходит на кухню, гремит там дверцей шкафа, затем стеклом о стекло и вскоре возвращается с двумя рюмками чего-то коричневого.
— Вот, возьми.
— Что это? Я не хочу…
— Возьми, возьми, надо успокоиться.
Катерина покоряется, берет рюмку, нюхает ее, морщится, осторожно подносит к губам и вдруг резко опрокидывает в рот. На несколько секунд лицо перекашивается страдательной гримаской.
Алексей выпивает следом, ставит рюмку на подоконник.
— Так что будем делать?
Катерина пожимает плечами. Странствия алкоголя в организме ненадолго отвлекли ее внимание. Рюмка по-прежнему в ее руке. Но вот женщина, кажется, справилась, икнула, поставила рюмку на пол.
— Алеша, послушай.
— Да…
— Знаешь, что… ты это… ты все-таки выгляни, попробуй понять… как-то выяснить… откуда это доносится… наверное же слышно и на площадке… если здесь так громко… сделай это, очень-очень тебя прошу!
3.
На площадке четвертого этажа было тихо — если не считать еле слышного стрекотания люминесцентной лампы, окроплявшей все своим равнодушным светом. Здесь было как-то невдомек о проблемах, скрытых за дверями квартир, да и сами двери — разномастные, установленные хозяевами за свой счет в разное время, сообразно мере располагаемого благосостояния — вполне безучастно глядели наружу выпуклыми рыбьими глазками.
Алексей огляделся — действительно, ничто не настораживало, не привлекало внимания. Превозмогая стыд (вдруг кто-то застанет, появившись невзначай), он попеременно прикладывал ухо к каждой из трех соседских дверей, но всякий раз лишь тишина была ему ответом. Обескураженный, он поднялся на пятый этаж и здесь-то, казалось, был немедленно вознагражден: одна из квартир — как раз та, что была расположена наискосок от жилища Алексея — оказалась полуоткрыта! В образовавшийся проем из прихожей снопом лился свет, доносились привычные запахи табачного дыма и заветрившегося, неубранного давнего застолья. Кажется, где-то там, внутри, даже играла музыка — во всяком случае, Алексею показалось, что он чувствует отдаленные содрогания басового ритма — впрочем, очень, очень слабые.
Подавив недолгие колебания, он шагнул туда, машинально прикрыв за собою дверь.
В прихожей было очень светло и очень пусто — никаких одежных вешалок, шкафов, ящиков и разного другого, обычного для таких мест хлама. Только стены с выцветшими десятилетия назад, а в некоторых местах даже вовсе отклеившимися или ободранными обоями и несколько высоких двустворчатых дверей, ведущих в какие-то комнаты. Кажется, с полминуты Алексей пребывал в нерешительности — куда двигаться дальше. Затем все-таки выбрал одну из дверей, практически наугад, и уже собрался было толкнуть ее правую створку, как вдруг она сама, словно бы отгадав его намерения и желая их опередить, бесшумно распахнулась вовнутрь, так резко, что Алексей отпрянул.
— Заходи, да.
В дверях стоял мужчина лет тридцати, как теперь принято писать, «типичной кавказской внешности»: низкорослый, но коренастый, коротко остриженный, но чернобородый, подобающим образом одетый — в футболку какого-то полу-милитари фасона с коротким рукавом. Он отступил назад, как бы приглашая войти за собой.
— Давай, заходи, чего там стоишь.
Алексей подчинился, неуверенно шагнул в комнату, такую же пустую, как и прихожая. Кавказец посмотрел на него удивленно, смерил его взглядом, затем кивнул, словно бы самому себе:
— Ну, говори, чего пришел, а? Чего хочешь?
Набрав воздух, Алексей хотел было тут же приступить к объяснениям — да только слова во рту теперь напрочь отказывались его слушаться почему-то, липли друг к другу, словно плохо сваренные макароны.
— Я это… там за стенкой… у нас за стенкой…
— Чего? Стенка? Какая еще стенка? Вот чего ты говоришь, а?
— Ну, там, в общем… я ваш сосед, короче… там звуки…
Кавказец нахмурился, словно бы силясь понять — все же слово «сосед» его как-то успокоило:
— Не вижу, слушай… вот, не вижу… повтори, брат…
Алексей кивнул, проглотив слюну.
— Да, хорошо. Повторю. Хорошо. Я живу здесь...
— Здесь?..
Кавказец удивленно обвел комнату взглядом. Он, верно, подумал, что речь идет именно об этой квартире, той, где они оба сейчас находились.
— Да не, не здесь, не здесь, конечно. Я живу у себя…
В ответ кавказец засмеялся — так смеются обычно словам ребенка или неразумной женщины — чувствовалось, что он наконец-то вышел из достаточно затруднительного положения и немало этому рад:
— Ээ… Я тоже живу у себя… все живут у себя… и я, и ты…
Алексей энергично замотал головой:
— Да нет же… нет... ты не поймешь… я про другое… я здесь, за стенкой, живу… этажом ниже… ниже и вон туда, наискосок… (он показал пальцем) моя квартира…
Кавказец неожиданно нахмурился.
— Э… нет, послушай… так не говори… так нельзя говорить…
— Чего нельзя?
— Ну, так, как ты говоришь… так нельзя…
— Да почему ж нельзя?
— Нельзя, нельзя…
Кавказец взял себя за подбородок и опустил глаза в пол. Некоторое время он стоял так, размышляя о чем-то и лишь слегка покачиваясь из стороны в сторону. Затем вроде как пришел к какому-то спасительному мнению, поднял на Алексея взгляд и улыбнулся:
— Послушай, брат… вот что… давай, пойдем к нашим… они там разберутся… пойдем, пойдем…
Протянув руку, он взял Алексея за плечо.
— Пойдем, давай.
Вторая, смежная комната являла собой как бы полную противоположность той, первой. Она была не в пример меньше — всего метров пятнадцать, наверное, от силы семнадцать, и при этом не пустовала, а, наоборот, была захламлена донельзя. Всюду валялись какие-то коробки, пустые стеклянные банки, использованные в качестве пепельниц, несколько стульев и кресел, из того разряда, по которому плачет помойка, составляли компанию такому же дивану с насквозь протертой обивкой неопределенного цвета. Вывороченная откуда-то столешница покоилась на двух пластиковых ящиках из-под стеклотары. На ней стояли пивные бутылки, высилась груда лаваша в бумажной тарелке, еще какая-то снедь…
На диване и в одном из кресел восседали собратья давешнего кавказца — тот, что в кресле, увлеченно обгладывал, не подымая глаз, куриную, кажется, или, может, индюшачью ножку, тогда как двое сидящих на диване (оба по виду — мужики слегка за сорок, причем один из них был в небольшой каракулевой папахе) оставались праздны и с интересом смотрели на вошедших.
— Эй, Ахмет, кого ты привел, а?
Алексей почувствовал, как его слегка выталкивают вперед.
— Ну эта… короче, он сам… да… он сам пришел… я не знаю…
— А… э-ээ… ты садись, Ахмет… и ты садись тоже, чего стоять…
Оба заняли свободные стулья — тот, что под Алексеем, успел недовольно скрипнуть и даже слегка завалился набок.
— Ну, что… говори, брат… зачем пришел, чего хочешь? — начал обладатель папахи. — Ночью спать надо, а не ходить…
Алексей вновь проглотил слюну.
— Конечно… надо спать…
— Так что же ты не спишь, брат? Не с кем?
Обладатель папахи покрутил головой, ожидая, что его шутка получит достойную оценку.
— Или негде?
Алексей поморщился.
— Да нет же… я ж говорю… я живу тут, этажом ниже… в этом подъезде…
Но тут в разговор вступил тот, кого назвали Ахметом:
— Я ничего не знаю… слышишь… он сам… да… слышишь, он сам пришел… говорит, здесь живет… но я не знаю…
— Ай, заткнись… ты уже сказал… тебя уже слышали… теперь хотим не тебя послушать…
Ахмет осекся. Тот, что в папахе, откинул руки на спинку дивана и, заглянув Алексею в глаза, как-то плотоядно улыбнулся:
— Так в чем проблема?
— Нет никаких проблем.
— Это хорошо. Нет проблем — хорошо. А что тогда?
Алексей сглотнул слюну.
— Понимаете… моя квартира… вон туда, наискосок… и жена слышит, как за стеной кто-то плачет…
— Плачет? — папаховладелец едва не подавился от смеха, повернув затем к своему соседу голову, он повторил медленно, словно бы передразнивая Алексея:
— Жена. Слышит. Как кто-то плачет.
Тут уже все четыре кавказца взорвались хохотом — даже тот, который ел, отложил на время свою куриную ножку.
— За стеной! Прикинь! Кто-то плачет!
Алексей смутился. Кавказцы меж тем продолжали хохотать, не сбавляя тона — казалось, они будут смеяться вечно, настолько забавным оказалось для них услышанное… Однако же вышло иначе: тот, в папахе, вдруг резко замолчал и, подняв руку, дал знак замолчать остальным. Его мгновенно послушались. Стало непривычно тихо.
Папаховладелец нахмурился и, чуть подавшись вперед, замер, прислушиваясь:
— Ээ… да что там такое… что там творится, а… Ахмет, сходи посмотри…
Ахмет послушно удалился, оставив приоткрытой дверь. Чуть погодя оттуда, из прихожей, послышался какой-то шум, раздались неразборчивые мужские голоса, что-то весомое сгрузили на пол, громко хлопнула входная дверь и, наконец, в комнату, впереди семенящего за ними Ахмета, вошли двое в полицейской форме — впереди коренастый в капитанских погонах, за ним переваливающийся с ноги на ногу толстяк-прапорщик. Оба, как видно, были хорошо знакомы кавказцам, так как те принялись бурно и радостно их приветствовать:
— О! Каво… ка-аво мы виидим! Параходите, параходите… давай, гости дарагие!.. Давай, садись… давно, давно не… залетай на огонек…
Полицейские не остались в долгу — они начали улыбаться в ответ, мямлить что-то нечленораздельно-дружелюбное, затем шагнули навстречу поднявшимся с дивана кавказцам и начали церемонно с ними обниматься с непременным кряхтением и похлопыванием по спине.
— Э… Васыльич… да… рад, рад видеть… ну что, как?.. дела идут?..
— Да как-то понемногу… вот, службу несем, хехе… в ночи…
Кавказцы вновь засмеялись дружно — но уже с другими интонациями.
— Ваша служба… этого… и напрасна и трудна… так?..
Капитан глухо засмеялся.
— Так, так…
Взгляд его вдруг зацепил Алексея, полицейский недоуменно нахмурился, но кавказцы тут же это заметили и, стараясь опередить неизбежный вопрос, наперебой загалдели, протягивая к Алексею руки:
— Эй, слушай… давай, теперь иди к себе… видишь, не до тебя, дорогой… иди, иди… чего тут сидишь…
Потом, уже обращаясь к капитану, они как бы стали оправдываться:
— Это не знаем кто… сосед, короче… зачем-то пришел, мы не звали… и документы не показывал…
Алексей не стал ждать окончания разговора, поднялся и пошел прочь.
4.
Дома он застал жену сидящей на кухне в единственном кухонном кресле, подобрав ноги. Поверх халата она была закутана еще и в плед — в общем, от живого тела осталось лишь лицо, и это лицо жгло его просящими, испуганными глазами.
— Ну, как?
Алексей покачал головой.
— Никак. Почти ничего. Там этажом выше какие-то… какие-то кавказцы, не знаю… но у них-то никто не плачет — скорее, наоборот… А здесь все так же? Не прекратилось?
Теперь Катерина покачала головой — медленно, обреченно.
— Нет. Я потом ушла, не знаю, как сейчас. Но, думаю, без изменений.
— Почему ты так считаешь?
В ответ плед зашевелился, что должно было означать пожатие плечами.
— Не знаю. Мне так кажется. Чувство такое.
— Пойду взгляну.
Он метнулся в спальню, с ходу убедился, что жена права, и вернулся на кухню.
— Да… продолжается…
— Вот видишь… Надо что-то придумать, Алеша… так нельзя… иначе это застрянет в ушах… насовсем… придумай что-нибудь, а!.. ну, пожа-а-алуйста!
Алексей сел на табурет, обхватил затылок ладонями.
— Даже не знаю… что тут придумаешь?..
— И я не знаю.
Катерина вновь зашевелилась под пледом.
— Может, еще раз сходишь — может, в другой какой-нибудь квартире… снизу от нас, например, или наискосок...
Алексей хмыкнул.
— Ну, если ты так хочешь… но я сомневаюсь, Катюха… как-то безысходно все это… надо все же вызвать полицию, я думаю… никуда не деться… не сейчас, утром… если не прекратится.
Он тут же вспомнил, что только что виделся с полицейскими.
— Хорошо. Я еще раз попробую. Чем черт не шутит!
5.
Спуститься на третий этаж Алексею, однако, не пришлось — уже и на своей площадке его ждал форменный сюрприз: соседняя, плотно запертая прежде дверь, за которой в трехкомнатной квартире жила, как он знал, пара безобидных старичков, была теперь приоткрыта и из-за нее действительно раздавались какие-то тихие, на пределе чувствительности уха, невнятные звуки. Со старичками этими Алексей был едва знаком — а точнее говоря, не был знаком вовсе: просто узнавал их в лицо и здоровался при редких встречах здесь же, на лестнице, немедленно удостаиваясь ответного приветствия, и только. Доведись им пересечься где-нибудь в неожиданном месте — всего вернее, прошел бы мимо. О том, кто они такие, как их звать и какой образ жизни ведут, ни он, ни Катерина не имели ни малейшего представления.
Итак, дверь в жилище этих старичков была открыта среди ночи, точнее сказать — была не вполне прикрыта, будто кто-то вышел ненадолго и оставил так, не желая по возвращении возиться с ключом. Осторожно взяв двумя пальцами обшитый металлом торец дверного полотна, Алексей, потянул на себя и медленным движением беззвучно расширил зиявший проем. Затем он боком проскользнул внутрь — надо сказать, проделав это заметно увереннее, чем давеча на пятом этаже, но все равно сдерживая немалую робость и даже не помышляя заявить о себе дверным звонком.
В прихожей было на этот раз — как в обычной прихожей: рассеянно светило два или три неярких потолочных спота, пахло старыми вещами, не просохшей с дождя верхней одеждой, стояла разлапистая вешалка, ростовое зеркало тут же проснулось, откликнувшись на вторжение всегдашним перевернутым портретом пришельца...
Впрочем, Алексей не стал в этой прихожей задерживаться: поискал глазами, куда идти дальше и, увидав ближайшую к себе, застекленную крашенным наглухо стеклом дверь в одну из комнат, с силой толкнул ее ручку.
6.
Похоже, это была библиотека или, может, рабочий кабинет: высокие книжные полки, неплотно уставленные склоненными чуть набок однообразно бурыми корешками, закрывали собою две из четырех стен; у окна располагался длинный, тяжелый письменный стол темного дерева с многочисленными ящиками, как у бюро. Обитая темно-зеленым столешница вся была завалена бумагами и взятыми, как видно, с тех же полок книгами — одни были раскрыты, другие сложены в неровные, неустойчивые горки. Рядом, обращенное спинкой к двери и, соответственно, развернутое к окну, стояло высокое старинное резное кресло с массивными подлокотниками. Это кресло сейчас было вакантно — при том, что хозяин кабинета, тот самый сосед-старичок, находился здесь же, у стола: сидел, подобравшись, на приставленном с торца табурете и что-то разглядывал в массивную лупу с обмотанной розовой изолентой ручкой.
— Эм-м… подойдите-ка сюда, молодой человек!
Старичок при этом даже не повернул головы.
— Ну, подойдите же… что вам там стоять!
Алексей подчинился, медленно приблизился к столу.
— Вот, взгляните! Как вам такое понравится?
Он указал лупой на одну из раскрытых книг необычного, едва ли не квадратного формата.
— Полюбуйтесь-ка! Вот до чего дошло…
Алексей наклонился, куда указывал старик, попытался взглянуть на страницу через его стекло, однако ничего примечательного не обнаружил. Страница имела широкие поля со всех сторон и версткой напомнила какой-то чудной, специального толка словарь: пара пурпурных буквиц оживляла густое разноголосье шрифтов. При этом все было набрано латиницей, и Алексей ничего не смог разобрать. Отложилось разве только слово «bestiarium», выведенное полужирным курсивом — оно угодило в самый фокус зрения и потому проступило особо четко и крупно, как бы в отрыве от всего остального, словно некий девиз.
Впрочем, Алексей не знал и его. Он недоуменно поднял голову:
— Ну, что же, молодой человек, убедились сами?
— Я не… я не разбираюсь… в этом… и потом…
— Да! — старик, казалось, его не услышал. — Да! Могли ли мы еще, можно сказать, лет десять назад… да что там — еще в прошлом, да, считай, в прошлом году пред… предположить… и даже не принимая в расчет более старые издания… а в них, я уверен, в еще большей степени вскроется присутствие подобных… нет, это неслыханно! Просто неслыханно!
Он повернулся к Алексею, поднял на него глаза, полные гнева и восторга, какое-то время смотрел так, молча, слегка подрагивая губами, затем, неожиданно порывистым, даже слегка испугавшим Алексея движением сорвал с себя очки и тут же запустил их вскользь по столу, подобно шару в боулинге. Очки, слегка вращаясь, проехали с полметра и остановились, уперевшись в одну из книг.
— Что ж вы молчите, а, молодой человек? Ну, давайте же, не стесняйтесь!
Принужденный отвечать, Алексей вдохнул в себя воздух, накоротко собираясь с мыслями, каковые как раз сейчас предательски бросились врассыпную — он все же придумал что-то и уже открыл было рот, как вдруг услыхал за спиной какой-то шум, чьи-то шаркающие шаги. Отступив от стола, он обернулся: это сожительница старика вошла в комнату, держа в руках стакан чаю на блюдце. Вошла и остановилась посреди комнаты, как бы в недоумении — продолжая, впрочем, без видимого усилия держать свое блюдце на весу:
— Казимир… у тебя гости?.. а я чаю принесла, думала, раз уж ты решил поработать…
Старичок в ответ зашевелился, недавний восторг на его лице сменился выражением какой-то растерянности — он словно бы сожалел, что его застали, и теперь не знал, куда себя деть.
— Лизанька, ты… ты это… ты знаешь, сделай-ка вот, что, голубушка… да… ты поставь вот сюда стакан… а сама… а сама пойди напои-ка вот этого симпатичного молодого человека… напои его чаем тоже… у нас ведь было там… такие колечки, да… вот с ними… угости, угости…
Послушавшись, старушка поставила стакан на край стола, после чего обернулась к Алексею:
— Пойдемте же на кухню… Вы Георгий? Нет? Тогда Николай Иванович? Тоже нет? Ну, в общем, не важно… пойдемте, пойдемте… не станем ему мешать, пусть поработает!
7.
Они вышли через другую дверь в коридор, показавшийся Алексею необычайно длинным и широким, напоминавшим, однако, своим однообразием и большим числом одинаковых узких дверей, уходивших куда-то влево, проход в купейном вагоне скорого поезда — он и не предполагал, что такие коридоры вообще возможны в их доме — с его типовой, ублюдочной архитектурой.
Старушка медленно переставляла ноги, Алексей семенил за нею, смиряя свой темп. Где-то на половине пути одна из дверей неожиданно распахнулась, и прежде, чем Алексей сумел что-то понять, в коридор выскочила молодая женщина, девушка, одетая в какую-то исподнюю, возможно — ночную, очень короткую сорочку, едва прикрывавшую ей пуп. Другой одежды, ниже пупа, на ней не было вовсе — Алексей успел разглядеть широкие, томные бедра и венчающую их очень густую и очень черную поросль лобка.
Девушка шагнула к ним навстречу, прежде чем Алексей опомнился, схватила его за руку и с силой потянула куда-то:
— Ах, спасите меня… помогите… вы должны… вы… вы…
Тотчас же старушка, еще секунду назад едва шевелившая ногами, набросилась на нее, будто курица, защищающая цыплячий выводок от нежданно упавшего с неба коршуна! Она словно бы стала больше в размерах, замахала руками, принялась оттеснять девушку обратно, в тот же дверной проем, откуда та появилась. В ответ слышалось какое-то нечленораздельное мычание…
Наконец старушка совладала с девушкой, выпихнула ее из коридора прочь и, старательно затворив за ней дверь, громко провернула несколько раз торчащим из замочной скважины ключом. Вновь стало тихо. Секунду или две она еще стояла возле двери, по-видимому, переводя дыхание, затем шагнула к Алексею и взяла его за руку.
— Пойдемте… это Анна… наше горе, чего уж скрывать… да, наш крест… тут уж ничего не сделаешь…
Они прошли еще десятка полтора шагов в прежнем медленном темпе — старушка все так же держала его за руку, все так же с трудом переставляла ноги.
— Верите ли, мы делаем для нее все! Буквально, все возможное… и даже немного больше… едва ли кто-то еще способен позаботиться о ней. Удостаиваясь лишь неблагодарности…
Она хотела что-то добавить еще, но не успела: одна из дверей, та, мимо которой они сейчас проходили, вдруг с шумом подалась вперед, уже знакомая Алексею женская фигура вылетела оттуда, словно яростный пушечный снаряд, и со всего духу воткнулась в старушку. Та, никак не ожидавшая удара подобной силы, была отброшена к стене и, глухо завыв, стала медленно сползать на пол, неловко согнув ноги. На какое-то время Алексей почувствовал, что рука его свободна, однако длилось это совсем недолго: теперь уже Анна схватила его, как в прошлый раз, и повлекла за собой, прочь из коридора.
— Скорее же… уйдем отсюда — пока она не позвала своего старика… он страшен… поспешим, поспешим отсюда прочь…
Она провела его через комнату с украшенным лепниной потолком, открыв низкую, заставившую пригнуться, потайную дверцу, они нырнули затем в какой-то узкий, технический проход, куда едва проникал через щели свет, потом через другую такую же дверь вышли вновь на освещенное пространство, проскочили, по-прежнему держась за руки, еще какую-то небольшую комнату и на выходе из нее вдруг уткнулись в шлагбаум — обыкновенный уличный шлагбаум, каким преграждают въезд на парковку или куда-нибудь еще.
— О, господи… что это? зачем?
Анна как-то виновато пожала плечами:
— Это… ну, так… не было двери, перегородки — купили что придется… то, что было, в общем… ну, вот этот шлагбаум, да…
Она все так же держала его кисть в своей.
— И что же теперь… мы должны… наклониться и ползти под ним на четвереньках? Как собаки?
Девушка в ответ энергично замотала головой:
— Нет-нет… что вы!.. Как вы могли подумать такое… Мы сейчас… покажем ему код — вон, в то окошечко, где светится красненьким… и он пропустит… нас…
— Код? Но какой код? У вас есть… но где?
Он медленно обвел взором почти голую девушку.
— Но нет… он же — у вас… не у меня…
— У меня?
— Да! Поглядите же в карманах, наверное, там!
Алексей поморщился:
— Да нету у меня никакого кода, с чего вы взяли?
Однако же сунул в единственный карман штанов свободную руку, нащупал там невнятные комочки обычного карманного мусора (да, его оказалось на удивление немало) и, зажав их в кулак, извлек на свет божий.
— Покажите… мне…
Он разжал кулак, предъявив девушке ладонь со своими находками. Та, наконец, отпустила его левую руку и уже двумя своими принялась разбирать эту нехитрую добычу — откинула в сторону канцелярскую скрепку, окислившуюся монетку в десять копеек, какие-то скатавшиеся бумажные шарики, махрящиеся и словно бы влажные — впрочем, один из них, довольно крупный, она отделила и осторожно, четырьмя пальчиками попыталась развернуть.
До некоторой степени ей это удалось — девушка радостно вскрикнула, переложила бумажку к себе на одну ладонь и старательно разгладила другой.
— Вот же он, этот код! Никуда он не делся.
Она поднесла бумажку к считывателю шлагбаума.
— Сейчас, сейчас… все будет как надо… не беспокойтесь!
Шлагбаум и в самом деле удовлетворенно пискнул электронным своим голоском, затем что-то в нем стукнуло глухо, и стрела, вздрогнув, не спеша поднялась в почти вертикальное положение.
— Ну, вот видите? Получилось! Пойдемте же дальше!
Анна опять схватила его за руку и поволокла вперед, тогда как застывший шлагбаум, едва они, проскочив через него, сделали несколько шагов, словно бы вновь проснулся и запоздало вернул стрелу в первоначальное положение. Алексей и девушка, не сговариваясь, обернулись на звук гудящего электромоторчика, молча проводили стрелу взглядами, затем недоуменно посмотрели друг на друга.
— Вот видите… но, чтобы назад… опять нужен будет код!.. нельзя так просто…
Алексей хотел было ответить что-то, но вновь не успел — слова сейчас как-то неохотно спускались на язык, будто насильно разбуженные от глубокого сна — он успел лишь хмыкнуть что-то нечленораздельное, прежде чем Анна, воспользовавшись его замешательством, прильнула к нему и, в следующий миг, впилась в его губы.
Пытался ли он отстраниться? Противился ли, когда она прижала его руку к своей смоляной поросли между ног? Нет, едва ли, разве лишь в самый первый миг — и после внимал поцелую до самого его конца, когда, оторвавшись, Анна произнесла:
— Ах, это судьба!.. Вы уведете меня отсюда!.. Я ждала… я так ждала этого дня… и верила… Господи, как я вам рада!
Теперь она прижала к своему бедру и вторую его руку.
— Не бросайте… не бросайте меня! Возьмите меня! Я погибну иначе! Здесь все… здесь все желают мне зла… хотят меня погубить! Я…
…Но сильный шум прервал ее. В дальнем конце комнаты, вернее — небольшого и абсолютно пустого зала, в котором они теперь находились, со стуком распахнулись высокие двустворчатые двери и пространство почти мгновенно наполнилось множеством людей в комбинезонах. Деловито, словно муравьи, они втаскивали в зал столы и стулья, расстилали белые скатерти, ставили на них блюда с разноцветными фруктами, винные бутылки, высокие бокалы и прочие принадлежности фуршета. На Алексея с Анной они не обратили ровным счетом никакого внимания — словно бы их и вовсе здесь не было.
Вскоре, однако, эта муравьиная работа была ими окончена — люди в комбинезонах исчезли так же неожиданно, как и появились, оставив зал в девственной готовности к торжеству.
— Господи, что это?
— Не знаю… — Анна еще сильнее прижалась к Алексею, — не знаю, но мне страшно… не отпускай меня! слышишь? не отпускай…
Но тут двери, услужливо закрытые за собой людьми в комбинезонах, вновь со стуком распахнулись настежь и в них повалила уже совсем другая публика. Это были веселые мужчины и дамы, одетые, соответственно, в строгие костюмы и вечерние платья, некоторые из дам держали в руках завернутые в бликующий целлофан короткие букеты роз, наподобие тех, что кидает гостям на свадьбе невеста… музыканты немедленно заняли отведенное им место в дальнем углу и принялись опробовать свои блестящие инструменты…
Стало шумно, тесно, запахло фуршетной снедью и дамским парфюмом, заиграла музыка — гости принялись перемещаться между столами, брать еду, некоторые довольно успешно пытались танцевать. Несколько улыбающихся мужчин средних лет подошли к Алексею, один из них, в очках, изящными движениями перевел руки Анны себе на плечи и тут же вовлек ее в танец, постепенно удаляясь. Алексей же — словно застыл, не в силах сдвинуться с места, и лишь провожал девушку глазами, с трудом высматривая ее в разделившей их толпе. И, как ему показалось, раз даже поймал ее взгляд, обращенный в его сторону — полный страдания и мольбы о помощи.
8.
Оцепенение властвовало над Алексеем совсем недолго — но и этого времени оказалось достаточно, чтобы Анна полностью скрылась из виду, растаяла во множестве снующих туда и сюда людей. Все же надо было что-то делать, а не стоять здесь, в углу, — конечно, стоило хотя бы попробовать отыскать Анну, высвободить ее от этих странных танцоров, по крайней мере, увести отсюда, как она просила… Ожившие ноги захотели движения и сами повели его к столам, вернее, к людям, стоящим возле столов и беззаботно поедающим расставленную на них снедь — эти, во всяком случае, казались Алексею не столь опасными, как их танцующие коллеги. Можно было попробовать завязать разговор, разузнать, что здесь и как.
В общем, приблизившись к столам вплотную, он поискал глазами и выбрал одну из обращенных к нему спин — одетую в черно-серый пиджак из когда-то очень модной, а ныне прочно забытой ткани фасона «гусиная лапка»: в давние времена и у Алексея был такой же…
Теперь надо было придумать зачин разговора, однако даже этого в итоге не понадобилось: едва он приблизился, владелец пестрого пиджака словно бы почувствовал это затылком и, держа в руках бокал с белым вином, тут же обернулся к Алексею.
— О! Здравствуйте, здравствуйте… тепло приветствую… да… вот уж, давно вас не встречал, давно!
Он еще продолжал дожевывать какую-то пищу краем рта, что, впрочем, не мешало ему говорить и улыбаться.
— Искренне рад, да, искренне рад вас здесь обнаружить! Сказать по правде, большинство приглашенных в этом зале — вовсе чуждые мне люди, совсем не моего круга, да, но я, впрочем, другого и не ожидал… не ожидал, да… все же, я тут по обязанности, а не от сердца… не на что претендовать… и вот встретить в неожиданном месте, вопреки всему, знакомое, можно сказать, родное лицо — невероятная, я считаю, удача. Удача и, в некотором роде, да, утешение!
Он поднял бокал, словно бы приветствуя Алексея. Это был невысокий плотный мужчина сильно за сорок с ровно подстриженной без пробора шевелюрой и густыми, «кавалерийскими» усами. Разумеется, Алексею он был незнаком — не стоило даже напрягать память на этот счет.
— Что же вы стоите без дела? Возьмите вина, фруктов, тарталетки эти. У них, кстати, сегодня испанское!
Алексей поискал глазами свободный бокал.
— Простите…
— Да, да…
— Мне крайне неловко… но я запамятовал ваше…
— … имя?
Алексей закивал.
— Да, ваше имя… у меня, знаете ли, плохая память… на имена… по наследству…
Усатый снисходительно рассмеялся.
— Конечно же… конечно… да… меня Германом звать… а вы… позвольте, позвольте… вы — Алекса…
— Алексей, так точно.
— Ну вот и славно! — Герман пригубил вино. — Я пью за вас, Алексей!
Он был ниже ростом и сейчас смотрел в глаза Алексею снизу вверх — смотрел внимательно, испытующе.
— Да. Но, позвольте… позвольте, мне кажется… я словно бы вижу в ваших глазах… эдакое напряженье… вы чем-то испуганы… нет, не испуганы, пожалуй, надо сказать иначе — вы просто озадачены чем-то!
— Ну, так… в какой-то мере… — Алексей не без некоторого труда шевелил языком. — Я тут, видите ли… тоже… в смысле, также… оказался случайно… меня привела сюда одна проблема… бытового плана… но дело даже не в ней…
— А в чем же? — Герман теперь был весь внимание. — Говорите смелее, молодой человек… нет таких проблем, которые бы… да…
Алексей, казалось, приободрился:
— Послушайте, Герман… У меня одна надежда… надежда на то, что вы объясните мне…
— Конечно! Конечно, мой друг, да! Спрашивайте свободно…
— Скажите, хорошо ли вы… в полной ли мере вы понимаете… где… где мы с вами сейчас находимся?
Герман в ответ расхохотался.
— О, да! Уверяю вас: в полной, в самой полной мере! Полнее некуда! Мы с вами пребываем… если так можно выразиться… в самом центре… да… в самом эпицентре изящного банкета… созванного по некому незначительному поводу… но что же вас все-таки беспокоит?
Алексей поморщился.
— Видите ли… когда все это началось…
— Да, да…
— Когда все это началось, я здесь был не один.
— Вот как?
— Я был с женщиной, с молодой девушкой. И она была одета… недостаточно… неподобающим образом… для банкета… Проще сказать — она была практически обнажена.
Герман удивленно вскинул брови.
— И что же, вас теперь беспокоит ее наряд? Вам за нее неловко, да?
— Не в этом дело. Она… как бы сказать… нуждалась в защите… с нею не все ладно… я даже подозреваю, что с ней все сильно неладно…
— И что же случилось с ней дальше?
— Ее увели.
— Этого следовало ожидать. Да. Но кто это сделал?
Алексей пожал плечами.
— Хотел бы я знать… кто и куда…
Герман, казалось, задумался.
— Что же… — Он наморщил лоб. — Что же, давайте попробуем… разобраться… да, разобраться… разобраться и найти вашу подопечную.
— …вы полагаете, это возможно?
— Отчего бы и нет? Впрочем, мы живем с вами в таком мире, Алексей, где ничего нельзя обещать с определенностью. Но я постараюсь помочь вам, да. И обещаю, что приложу для этого все уси…
Он поставил бокал на стол.
— Скажите, мой дорогой, как выглядели эти… ну, которые, как вы говорите… увели от вас вашу девушку?
Алексей задумался.
— Даже не знаю… как описать… это были мужчины, обычные, как все здесь… возрастом лет тридцати с небольшим… да, один был в широких очках с блестящими дужками, другой… другой, пожалуй… другому как бы мал был слегка его костюм, он словно бы вылезал из него… еще был третий, худой… смешливый такой, с острым носом… он старался держаться чуть позади… не знаю, можно ли их найти по этим приметам.
Герман покачал головой.
— Стоит попробовать. Да. А как же имя вашей девушки?
— Анна.
— Анна. Ну, что ж — хорошо, значит, Анна. Пусть будет Анна. Да. Давайте же приступим к делу, не откладывая. Положитесь на меня, дорогой Алексей! Эй, не вешайте носа, я кому сказал!
Он отступил на шаг и обвел взглядом весь зал.
— Однако нам с вами, по всей видимости, придется переместиться отсюда. Уж не знаю, сколь далеко. Во всяком случае, не бесполезно будет к подобному подготовиться — давайте-ка сперва как следует перекусим от этого гостеприимного стола. Подойдите-ка сюда, дорогой. Да. Вот так. Берите, вот, тарталетки. И вина наливайте, не стесняйтесь… да, и мне тоже… благодарю!
Есть совсем не хотелось, но Алексей послушался, взял со стола пустую тарелку, нагрузил ее тарталетками и, отступив на шаг, принялся уплетать их одну за другой с некоторым даже поразившим его самого ожесточением — словно бы именно в них и заключалось та загадка, которую он намеревался распутать, то зло, которому он теперь, помимо своей воли, вынужден был противостоять.
9.
Все же Герман вскоре прервал его — взял за руку и вновь пытливо заглянул в глаза.
— Пойдемте же. Да. Теперь нам пора!
Они двинулись куда-то прочь — но, как оказалось, недалеко: всего лишь к другому столу. Здесь Герман, кажется, знал если не всех, то многих — он немедленно принялся здороваться направо и налево, словно бы забыв про своего спутника. В целом, это, наверное, было правильным шагом, учитывая то, как Алексей был одет, но все же не могло не посеять у того в душе новых семян тревоги.
— Приветствую вас, Василий Сергеевич, как поживаете?
— Благодарю вас, Герман, благодарю!
Избыточно полный Василий Сергеевич оторвался от поедания ломтика форели, возложенного на прикрытый ломтиком огурца кусочек бородинского хлеба.
— А у нас к вам дело… да… вот с этим молодым человеком… дело неотложное…
— Что же, я вас слушаю, Герман, я весь внимание.
Василий Сергеевич и в самом деле замер, лицо его, пухленькое и красное, изображало максимум внимания, на который только было способно.
— Видите ли, дорогой мой, нам с моим другом необходимо во что бы то ни стало разыскать двоих… нет, троих, да, троих гостей нынешнего действа… мой друг способен опознать их в лицо, я же, с его слов, ведаю лишь то, что один из них носит очки, другому несколько мал его костюм (но, впрочем, не до неприличия), тогда как третий насмешлив и обладает длинным носом. Мудрено ли по таковым приметам…
Но Василий Сергеевич не дал Герману закончить витиеватую речь — лицо его вдруг утратило давешнюю серьезность, и он расхохотался вполне беззаботно:
— О, мне кажется… мне кажется… я, пожалуй, знаю, о ком это… эта известная троица в здешних местах, доложу вам… эх…
Он покачал головой.
— Но чем же, позвольте полюбопытствовать, они вас заинтересовали? Случилось ли что?
Герман посмотрел на Алексея.
— Здесь мы, Василий Сергеевич, вынуждены коснуться материй чувствительных… да… едва ли не интимных! Дело в том, что мой друг пришел сюда с дамой по имени Анна. И эта Анна… эту Анну упомянутая троица увела куда-то… да…
Василий Сергеевич поморщился.
— И что из того?
— А то, что имеются основания… полагать… что сделано это было вопреки ее воле. И, более того, случившееся, по мнению моего молодого друга, гораздо для названной Анны великой опасностью неопределенного характера.
Василий Сергеевич вновь покачал головой.
— Все не так просто, друзья. Все не так просто.
Он повернулся к Алексею, к которому прежде стоял вполоборота, сочувственно заглянул ему в глаза — как смотрят на ребенка, попавшего в досадные неприятности по собственному же его недомыслию.
— Видите ли, молодой человек… все не так просто.
— Что же именно?
— Все вот это. Ваша история. Чтобы в ней разобраться… Поймите и меня, я ведь узнаю обо всем только лишь с ваших слов. Ну и со слов почтенного Германа, конечно.
— Да, но и что же?
— Послушайте.
Он поморщился.
— Вот эта, как вы говорите, Анна. Отчего вы уверены, что она именно Анна?
— То есть как?
— Ну, вот так. Вы знали ее прежде? Вы знакомы с ее родителями?
Алексей замотал головой.
— Нет же. Но она сама мне сказала…
— Вот видите! Она сама! Но продолжим… Скажите, что вы знаете про нее вообще? Ее семья, род занятий, материальное положение?
— Я не…
— Так. Вы и этого не знаете. Хорошо же. Тогда скажите хотя бы… хотя бы — в чем, по-вашему, состояли ее планы? Чего она добивалась?
— Но мне трудно… хотя… хотя она дала понять, что пытается спастись, сбежать.
— Спастись. Сбежать. Я надеюсь, вы понимаете, сколь сложна в этом случае ваша ситуация? Как непросто вам — даже если сможете обнаружить эту, якобы, Анну — как непросто будет вам отстоять относительно нее ваши намерения. Ведь я не ошибаюсь, так ли? Ваши намерения?
Алексей вконец запутался.
— Я только…
— Да полно вам, молодой человек. Все, в сущности, здесь понятно. Хотя толку от этого немного, это так.
Он шумно вздохнул.
— Но все же я не оставлю вас без моей помощи. Вы хотите найти этих людей? Что ж, это не так сложно.
С этими словами Василий Сергеевич повернулся к Герману, склонился над его ухом (он также был выше Германа ростом) и что-то принялся ему говорить, глотая слюну. Выслушав, Герман кивнул головой.
— Ну, вот, друзья. Могу только пожелать вам успеха! Удачи в ваших розысках… хотя… Ну да ладно, пусть все получится!
Он повернулся к столу, взял с него бокал с белым вином, вытянул руку с ним в приветствии, затем пригубил и вернул на стол.
— Что ж, Алексей, нам следует поспешить! — Герман вновь взял Алексея за руку и повел куда-то, осторожно, с извинениями, расталкивая гостей, то и дело невзначай перегораживающих им дорогу.
— Куда мы идем? Этот человек сообщил вам что-то полезное?
— Разумеется, разумеется. Да. Это была отличная идея… обратиться к нему. Вы же видите — он очень умен и неплохо информирован.
— Но мне показалось… как будто он поспешил от нас отделаться, нет?
— Что вы, что вы! Он искренне принял участие… сделал едва ли не все, на что был способен… да…
— Да, но…
— Давайте, давайте.
— Но что он вам сказал?
— Да не важно. Сказал то, что было надо сказать. Пойдемте, пойдемте.
Лавируя, они протиснулись через весь зал и, наконец, оказались возле выхода — но не того, со шлагбаумом, и не того, откуда пришли гости. Побуждаемый своим провожатым, Алексей неуверенно взялся за дверную ручку.
— Вы полагаете, что их здесь уже нет, и надо…
— Да. Конечно. Нам здесь больше нечего делать. Давайте, давайте, не мешкайте же, открывайте.
Алексею не оставалось ничего, кроме как потянуть дверную ручку на себя.
10.
Затем была библиотека — можно сказать, вновь библиотека, причем на этот раз именно библиотека, всем библиотекам — библиотека, а не рабочий кабинет книгочея: всюду стояли шкафы, набитые книгами под потолок, с крупными табличками, указывающими шифр каждой полки, винтовой лестницей во второй ярус и сплошной узкой галереей по этому ярусу, открывающей доступ к тамошним томам. По центру зала располагался длинный, старого дерева стол с расставленными через ровные промежутки лампами и подставками для книг. Сами книги тоже лежали на столе — немного и хаотично, будто кто-то искал в них что-то и, находя, всякий раз отодвигал в сторону, прямо так, не закрывая. В целом, однако, здесь их все же было меньше, чем у давешнего старичка Казимира.
— Ну, вот же. И прекрасно! Здесь мы с вами можем навести должные справки.
Герман уселся за стол, придвинул к себе одну из книг и, вынув из кармана уже знакомую Алексею лупу с замотанной розовой изолентой ручкой, принялся что-то искать, не перелистывая страниц.
— Сейчас… сейчас… да… сейчас мы с вами найдем желаемое…
Что до Алексея, то он будто завороженный глядел на это увеличительное стекло.
— Простите, Герман…
— Да?
— Позвольте мне… вас оторвать…
— Да. А что?
— Скажите… скажите мне… вот эта лупа… она откуда у вас?
Герман прервал свои изыскания и недоуменно повертел лупу в руках.
— Вот это? То есть как — откуда? Это просто увеличительное стекло. Заурядная и, признаться, довольно полезная вещь…
— Но, мне кажется, я уже видел именно этот предмет сегодня.
— Именно эту? Вы? Где же? Ах, да какое это имеет значение…
— Незадолго до того, как… Короче, мне пришлось уже сегодня побывать в одной библиотеке… в другой… и там находился некто Казимир… у него было точно такое же увеличительное стекло с замотанной розовым ручкой!
Герман на это лишь рассмеялся мелким, предательским смешком.
— Ах, Казимир? Этот гнусненький старичок? Что же — немудрено, да.
Он продолжал смеяться.
— Выходит, и вам довелось с ним… надеюсь, он не сильно вас разозлил. Ну да ладно, не станем его жалеть, правда ведь? Оставим в плену его собственных демонов. Да.
— Но я…
— Не беспокойтесь! Вам-то беспокоиться нет ни малейших причин. Сейчас, сейчас мы во всем с вами разберемся!
Он отодвинул книгу, взял другую.
— Вот здесь, вот здесь, ага!
— Что здесь?
— Ну, как же! Вы же просили найти данные про Госпитальный базар в Ташкенте?
— Я-а?
— А кто же!
— Но зачем мне этот… базар? Я думал, вы поможете мне найти… тех людей…
Оторвавшись от своей книги, Герман старательно закивал:
— Конечно, конечно… вы думаете, я не помню? Я все помню, молодой человек! Все, да! Я помню, конечно же, что вы искали… троих… но как нам быть, если один из них, тот, что в очках, Яков Николаевич Починок, родился в Ташкенте, невдалеке от этого Госпитального базара… вы бывали там когда-нибудь, в этом городе? Вот и я не бывал! А, стало быть, нам с вами придется изучить вопрос. Углубиться, так сказать, да. Но я по-прежнему готов многое взять на себя — так что вы не останетесь один на один с этой проблемой, не останетесь, не волнуйтесь. Присядьте рядом, подождите недолго.
Алексей подчинился, сел на свободный стул, спиною к столу. Герман тем временем продолжил свои изыскания как ни в чем не бывало — он, казалось, даже увлекся — во всяком случае, на Алексея он больше не оглядывался, сосредоточенно листал фолианты, периодически отодвигая одни и пододвигая другие, сопоставляя написанное в разных местах или даже иногда возвращаясь к недавно просмотренному. Порой, словно бы пораженный прочитанным, он качал головой, иногда из его уст вырывались глухие междометья: «Ых!», «От!», «Эхе-хе», «Да!».
Все это тянулось долго, очень долго, и Алексей вдруг поймал себя на том, что скучает. Это чувство в текущих обстоятельствах было столь внове для него и столь не вязалось со всей обстановкой, что само по себе вызвало у него удивление.
— Простите… как вы? Продвигается или нет?
Герман оторвался от книги и резко развернулся к Алексею. Взгляд у него был слегка рассерженным:
— Продвигается… насколько это возможно — продвигается, молодой человек… Известно ли вам, к примеру, что предприниматель Первушин, владелец винодельни в Ташкенте, также основал в горной части Ташкентского уезда Сыр-Дарьинской области Туркестанского генерал-губернаторства поселок с названием Шампан… кстати, поныне не переименованный, несмотря на многократную смену государственной принадлежности! Где означенный Первушин разбил виноградники, площадью в несколько десятков десятин…
— Да, но…
— Вот вам и но.
Он с шумом захлопнул объемистый фолиант.
— В сущности, нет никаких свидетельств… я хочу сказать, что мы до сих пор не имеем никаких свидетельств того, что интересующая нас персона вообще родилась на свет.
— То есть как? — Алексей опешил. — Ведь я же видел его… глазами… или вы имеете в виду Анну? Но ведь и она…
Герман в ответ принялся кивать головой.
— Я имею в виду… кого следует иметь в виду… а именно Савельева Владислава Никитича, того из заинтересовавшей вас троицы, кто носит очки.
— Но как же?.. — Алексей изумленно замотал головой. — Ведь вы же сами говорили… только что… вы сказали, что его зовут Яков, Яков Починок, и он родился в Ташкенте.
— Нет-нет! — Герман махнул рукой, словно бы отталкиваясь, — какой еще Яков Починок? Того, кто нам нужен, зовут Владислав Савельев, и нам еще только предстоит выяснить место его рождения, а прежде того — установить сам факт рождения, достоверность этого факта.
— Но как же…
— Послушайте… я думаю, нам стоит приступить к распутыванию этой истории… что называется, с самого ее начала… от основания… Я позволю себе рассуждать следующим образом (он словно бы утер со лба ладонью невидимый Алексею пот). Следующим образом, стало быть.
Алексей насторожился.
— Я полагаю, что книги — это все же опосредованное знание, сведения, замаскированные частоколом букв. Они имеют свою волю. Они скрытны и не спешат открыться, не торопятся ответить на заданный вопрос. В целом, это может быть даже ловушкой — и, в общем, напрасно вы, молодой человек… напрасно побуждаете меня обратиться к книгам…
— Но это не я… я не…
— Не перечьте мне, не пытайтесь меня прервать. Раз уж вы избрали меня своим ментором… то согласитесь выслушать до конца!
Он поднял вверх палец.
— Слушайте же. Мы сейчас вовсе откажемся от библиотечных поисков. Откажемся ради поиска, так сказать, натурального. Ведь где же проще всего установить рождение человека — разумеется, там, где люди рождаются. По счастью, здесь, недалеко есть соответствующее попечительство — и мы, оказавшись там, сможем выяснить буквально все про обстоятельства рождения вашего обидчика — Павла Петровича Галузина.
— Галузина?
— Именно его, да-да… я же называл вам это имя… вы запамятовали… Пойдемте же отсюда, нам не стоит терять времени даром!
11.
Они поднялись со своих мест, затем Герман повел своего спутника куда-то прочь из библиотеки — однако ушли они вновь недалеко: уже смежным с библиотекой помещением оказался средних размеров зал без окон, сплошь выкрашенный в белое и примерно на треть уставленный неплотными рядами одинаковых детских кроваток — старофасонных, какие, наверное, были в ходу в первой половине минувшего века. Кроватки были большей частью заняты спящими младенцами, в проходах среди них сновали две или три молодые женщины в белых халатах и чепцах, в то время как в свободной от кроваток части зала происходила какая-то своя, совсем другая, достаточно активная жизнь: входили и выходили по-разному одетые люди, разговаривали друг с другом, показывали друг другу какие-то бумаги.
— Ну, вот же… мы, кажется, попали, куда надлежит. Здесь все и сделается!
Герман словно бы обрел дополнительный кураж, он принялся энергично расхаживать среди этих кроваток, то и дело наклоняясь, внимательно рассматривал младенцев, сощурив глаза и шевеля губами, читал написанное на бирочках… Наконец, он, кажется, нашел то, что искал: обернувшись к Алексею, махнул ему призывно рукой, вновь затем склонился над младенцем и тут же поднял его прямо в одеяльце.
— Идите же сюда! Глядите, кого я тут обнаружил!
Алексей послушался. Завернутый в одеяльце младенец смотрел на него из рук Германа, не мигая — и только губы его время от времени делали характерное движение, словно бы проверяя наличие соски.
— Вот!
— Кто это?
— Несомненно, тот, кто вам нужен! Возьмите же его и пойдем.
Он передал младенца Алексею, и тот неловко принял его прежде, чем успел что-либо сообразить.
— Пойдемте же отсюда.
Они вышли на свободное место.
— К сожалению, здесь я вынужден буду вас покинуть… на какое-то время… но вы не теряйте присутствия духа — мы уже недалеки от разгадки. Совсем недалеки. Право, не вешайте головы!
Кажется, Алексей хотел возразить, кажется, подбирал слова — но слова были тяжелы и угловаты, словно каменная россыпь на трамвайных путях — он явно не совладал с ними и сподобился издать лишь какое-то тихое мычание, глядя, как его спутник исчезает среди снующей публики.
12.
Тем временем младенец дал о себе знать, как это обычно свойственно младенцам — то есть зашевелился и тут же разразился протяжным и ровным плачем. Возможно, он даже обгадился — однако запеленут был на совесть, и Алексей лишь перекинул его с руки на руку.
Людей же вокруг становилось все больше и больше: одни топтались без дела рядом, другие не спеша проходили сквозь зал, останавливаясь ненадолго и оглядывая все вокруг. Иные вступали в разговоры друг с другом — степенно, заложив руки за спину, покачиваясь и обмениваясь репликами, или же, напротив, оживленно жестикулировали. На Алексея они поглядывали искоса, порой морщась, но все же до поры до времени не задерживали на нем взгляда и проходили мимо.
Однако младенец беспокоился все больше и больше, и вот уже несколько человек обступили Алексея:
— Что же вы так его держите?
— Это ваше дитя?
— Где его мать?
Младенец словно бы почувствовал, что попал в центр внимания — он принялся бузить еще пуще, привлекая внимание, Алексею даже показалось, что он вот-вот раскроет свое одеяльце, выскользнет оттуда, начнет размахивать во все стороны своими маленькими ручками и ножками.
— Да что ж это такое…
— Зачем вы взяли его, скажите на милость?
— Что за непорядок! Сейчас же извольте предъявить нам…
— Да кто вы такой вообще? Вот мы сейчас…
Алексей растерялся вконец — тем временем обступившие его несколько человек превратились в плотное, в несколько слоев людское кольцо. Он был словно бы теперь в плену и все же сквозь этот плен, то есть через головы сомкнувшихся вокруг него людей, продолжал видеть других, все так же сновавших по залу — и среди них (боже мой!) он вдруг буквально на несколько мгновений различил Анну.
Сейчас она была одета сообразно месту — но все же это была она, именно она, Алексей мог в этом ручаться — и она вновь была не одна, а с двумя какими-то мужчинами, поддерживающими девушку за плечи. Войдя в зал, Анна в этой странной компании пересекла его наискосок, лишь раз равнодушно взглянув туда, где стоял Алексей, и не явив ни малейшего желания разобраться в происходящем — взглянула и тут же отвернулась, а несколько мгновений спустя и вовсе исчезла из глаз.
Толпа же вокруг Алексея, казалось, слиплась в единый галдящий обруч с неразличимыми лицами — который то приближался к нему вплотную, то, колыхнувшись, несколько отстранялся в тех или иных местах и вдруг, заволновавшись слегка, выпихнул вперед уже известных Алексею полицейских: того коренастого капитана и его присного толстяка-прапорщика. Алексей машинально с ними поздоровался, как со знакомыми, но, впрочем, оба никак не отреагировали на приветствие — так и осталось неясным, правда ли они его не узнали или только сделали вид.
— Капитан отдельного батальона патрульно-постовой службы Марченко. Что здесь у вас происходит? Кто этот ребенок?
— Я… сюда… — у Алексея в который раз рассыпались слова на языке, — Ну… вы видите…
— Ничего я не вижу, гражданин. Что я, по-вашему, должен видеть? У вас имеются документы?
— Нет… но я... я же… из дома…
Капитан придвинулся к Алексею вплотную и, чуть склонив голову набок, заглянул в глаза — в зрачках у него застыла серая усмешка, усмешка бетонной плиты, готовой вот-вот опрокинуться. Так прошло секунды две или три. Алексею показалось, что настала полная тишина, давешняя толпа галдящих людей вокруг не то смолкла, не то вовсе рассеялась прочь.
— Вижу, нечего ответить? Ну, что ж… тогда вам придется пройти с нами, — он обернулся к своему напарнику. — Сергей Палыч, сопроводи-ка молодого человека в нашу комнатку.
Подчинившись, прапорщик шагнул вперед, завел свою огромную как ласта ладонь Алексею за спину и подтолкнул его довольно бесцеремонно:
— Давайте-ка, давайте. Пройдемте с нами. Э, да что вы… что вы делаете — держите-ка ребенка крепче… да, вы забираете его с собой. Обязательно. А как же? Никто здесь у вас его не примет.
13.
— Назовите себя. Полное имя, род занятий, год и место рождения, состав семьи.
Прапорщик сидел прямо перед ним, опустив глаза в широкий бумажный лист, по которому старательно водил шариковой ручкой. Сейчас их разделял стол, в прошлом — какая-то узкая школьная парта, Алексей даже успел заметить на ее поверхности выцарапанное наискось неприличное слово. Вопросы полицейский задавал скучающим ровным голосом уставшего и полностью равнодушного к своему делу человека.
— Адрес. Проживаете ли по месту регистрации? С какого времени?
Капитан Васильич сперва молча ходил вокруг них кругами, заложив руки за спину и глядя себе под ноги. Затем вдруг остановился, кинематографично щелкнув каблуками, повернулся к столу и, подняв на Алексея голову, произнес громко и отрывисто:
— Как вы оказались в депозитарии?
— Где?
— Не валяйте дурака. В депозитарии. Вам отлично известно, что это такое.
— Я…
— Да, вы-вы, я спросил именно вас и теперь слушаю вас внимательно.
— Я… меня привели… привел… один человек… его все тут знают...
— Имя.
— Что?
— Имя и цель прихода.
— Я не знаю… Герман… его зовут Герман…
— Где вы взяли ребенка?
— Там… мне его дал… Герман…
— С какой целью?
— А?
— С какой целью человек, назвавшийся Германом, дал вам ребенка?
Алексей пожал плечами.
— Честно говоря… я и сам не вполне…
В это время ребенок словно бы почувствовал, что речь завели о нем, и отозвался пронзительным, надрывным плачем — капитан сперва замолчал, попробовав дождаться, когда плач затихнет, но, потерпев в этом фиаско, сморщил лоб и повернулся к своему помощнику:
— Серега, дорогой, сходи, уйми его как-нибудь.
Прапорщик послушно поднялся и поспешно, несмотря на свою полноту, направился к ребенку, лежавшему у входа в составленных вместе креслах. Склонившись над младенцем, он принялся теребить его одеяльце, качать головой, бормотать что-то нелепое. Заметного эффекта эти действия не возымели, однако Васильич решил продолжить допрос, не дожидаясь чаемой тишины:
— Так что у нас было… с какой целью…
Но, едва начав, он все же вновь принужден был прерваться: хлопнула входная дверь, прапорщик Серега оторвался от младенца, шагнул к этой двери и, чуть приоткрыв ее, заговорил с кем-то, стоящим по ту сторону. Собственно, говорил этот «кто-то», тогда как наш толстяк отвечал лишь короткими восклицаниями: «да», «конечно», «угу». Раз только он обернулся, несколько мгновений молча смотрел на Алексея, словно бы изучая, затем пожал плечами и, вернувшись к своему собеседнику, стал что-то ему торопливо рассказывать. Васильич следил за ним нахмурясь.
Наконец толстяк закончил разговор. Дверь еще раз хлопнула — видимо, его собеседник, наконец, ушел. Забыв про ребенка, прапорщик с прежней поспешностью скользнул к своему начальнику, склонился теперь над ним и стал что-то весьма живо говорить ему на ухо — от чего капитан нахмурился еще больше:
— Вот же, удружило…
— Ну а чо… к тому шло, можно сказать… со всех сторон, как говорится…
Капитан встал со своего стула.
— Ублюдки просто… голимые ублюдки… ладно, давай, сходим вместе, что делать… я думал, они как люди…
Прапорщик послушно закивал головой.
— Да, да… надо разобраться… я тоже так считаю… поставить точку.
Не обращая внимания на Алексея, полицейские направились к выходу, и вот уже он в комнате один — если не считать плачущего ребенка в креслах. Дверь осталась, по всей видимости, не заперта, во всяком случае, Алексей не слыхал ни щелчка защелки, ни оборотов замка — настолько поспешно полицейские его покинули.
…Ему вдруг вновь стало скучно — во второй раз за эту ночь, — ушло куда-то волнение, озабоченность, исчезло давешнее недоумение — даже ребенок затих почему-то, быть может, отчаявшись ждать чьей-либо помощи. Алексею теперь хотелось домой — и только. Домой, домой, и чем скорее — тем лучше. А все остальное — ходи оно конем!
Впрочем, одиночество его на этот раз оказалось недолгим. Не прошло и десяти минут, как входная дверь вновь зашевелилась и, спустя мгновение, в комнату тихо скользнул Герман. Вид у него был утомленный, но предельно радостный, он едва не светился в улыбке.
— Приветствую, приветствую вас, мой молодой друг! Кажется, недаром… нет, недаром вам пришлось скоротать здесь какое-то время… впрочем, согласитесь, я отсутствовал не слишком долго… Как наш ребенок? В порядке?
Он устало взгромоздился на стул, который прежде занимал толстяк-прапорщик.
— Признаться, мне пришлось приложить усилия… немалые… да… но эти усилия были, слава богу, вознаграждены! И я к вам с хорошими новостями! Отменно хорошими новостями! Мы теперь с вами знаем многое, можно сказать — почти все. Можем утверждать, что большая часть нашей работы — сделана. Да, да, осталась самая малость, сущая ерунда! Вишенка на торте!
В ажитации Герман подался вперед и даже хлопнул слегка по столешнице ладонью.
— Нет, вы только представьте: тот самый Семен Стежко, которого мы искали… да-да, именно он!.. так вот, этот наш Семен Стежко умудрился оставить в Минске многочисленные следы разного толка, и потом… э-ээ… да что с вами, друг мой? На вас словно бы лица нет! Вам плохо?
Сидевший неподвижно Алексей зашевелился. Он выпрямил спину, сунул руки в карманы штанов, подобрал вытянутые вперед ноги:
— Послушайте, Герман…
— Да, да.
— Послушайте меня. Я должен сказать вам… что не нужен… мне больше… никакой Семен Стежко.
— Но как же? — Герман слегка отпрянул.
— …да и вообще мне вряд ли кто-то нужен теперь — я просто хочу домой. Слышите меня? Как угодно. Домой.
Герман недовольно нахмурился. Однако тут же совладал с собой и немедленно вновь расплылся в улыбке — хотя и не столь искренней, как прежде.
— Что ж… коли вы отказываетесь… добровольно… от прежних ваших намерений… это ваше решение… и ничто не препятствует вам… покинуть это место. Видите вон ту маленькую дверь у меня за спиной? Справа от той, в которую я вошел. Она почти незаметна, но… В общем, за ней лестница, и вы сами сориентируетесь без труда. Идите же!
Он замолчал, внимательно глядя на Алексея.
— Идите же. Отчего вы не идете?
Алексей замотал головой.
— Я не могу… мне нельзя. Видите ли… здесь был допрос, меня допрашивала полиция. Под протокол.
— Что ж из того?
— И этот допрос не завершился. Он, скорее, прервался, так можно сказать. Неожиданно прервался с тем, чтобы возобновиться потом… когда-нибудь.
Герман поднялся со стула и принялся расхаживать, как давеча капитан Васильич.
— Удивительно! Просто удивительно! Я даже не знаю, как с вами быть. Позвольте уточнить: что вас удерживает? Чувство долга? Что-то еще?
Алексей пожал плечами.
— Трудно сказать. Но это едва ли — долг. Скорее, ощущение истинного хода вещей. Я не могу его нарушать.
Герман остановился, повернулся лицом к своему собеседнику, вновь покачал головой.
— Поймите же, молодой человек. Поймите. В том, что касается вас — вы этот истинный ход вещей уже нарушили стократно. Да, стократно. Нарушили столько раз, что любой ваш поступок едва ли добавит что-либо к этому. Можете быть спокойны на этот счет. Но вам стоит даже быть еще более спокойным, ибо не в вас дело. Все вокруг вас — не лучше. Они также нарушают этот истинный ход вещей. Нарушают постоянно, каждый божий день. И от вас не скрыты эти их нарушения — разве лишь вы сами закроете собственные глаза пеленой. Ясно ли вам то, что я сказал?
Алексей хмыкнул.
— То-то… я вижу, ясно. А все же хочется уцепиться за что-нибудь, правда? Правда ведь?
И Герман засмеялся, резко и громко — заставив Алексея вздрогнуть.
— Ладно же… у меня, кажется, появилась идея, как с вами стоит обойтись… раз уж вы не в силах сами… собственной волей…
Он поднялся, обошел стол и, став рядом с Алексеем, неожиданно сгреб в кулаке его левое ухо.
— А вот так… теперь вставайте-ка…
Алексей повиновался.
— Пригнитесь слегка, а то мне не достать… вот хорошо… и теперь пойдемте так, вместе… да, шагаем, шагаем, словно бы сцепленные, не спешим, но и не медлим… раз, два… хорошо… хорошо… идем-идем… отлично, слушайтесь меня… так… ага… теперь левой рукой открываете дверцу… да, прямо потянуть, она не закрыта… еще шире, так, чтобы вы могли пройти… ну вот и прекрасно, идите туда, там винтовая лестница вверх, на следующий этаж…
И, подкрепляя свои слова, Герман с размаху пнул Алексея ногой в зад.
14.
Действительно, была лестница. Потом еще одна дверь, Алексей легко толкнул ее и оказался в уже знакомой ему прихожей той странной квартиры на пятом этаже. Едой здесь больше не пахло, и было сейчас тихо, он, не мешкая, вышел прочь, на лестничную площадку, спустился к себе на четвертый этаж.
Ночь, видимо, была уже на исходе. В подъезде также стояла полная тишина, никого нигде не было, и только у соседней двери давешний старичок Казимир, одетый в дождевик, возился со связкой ключей. Услыхав шаги Алексея за своей спиной, он прервал свое занятие и, оставив ключи в замке, обернулся со всегдашней улыбкой вежливости на лице.
— Вот. Замок забарахлил. В самый неподходящий момент, как это обычно и случается. Надо же. А мне на вокзал сегодня тащиться чуть свет.
Алексей подошел к нему вплотную.
— Могу я вам помочь, Казимир… эээ…?
Старичок замотал головой.
— Нет-нет, я справлюсь сам. Не впервой. Но почему — Казимир? С чего вы взяли, что меня так зовут?
— А разве… простите… но сегодня ночью… помните, еще увеличительное стекло с розовой ручкой… так вот, эту лупу…
— …какое еще стекло? Вы что-то путаете, молодой человек! Сегодня ночью я благополучно спал!
Он сердито покачал головой и вернулся к прерванному общению с замком — показывая тем самым, что разговор исчерпан.
Дома также царила тишина, нарушаемая лишь еле слышным посапыванием спящей Катерины. Рюмка с недопитым коньяком стояла на столе в кухне — запах избыточно проспиртованного дуба безнаказанно клубился в ее окрестностях.
Алексей вернулся в спальню, сел в кресло и, закрыв лицо ладонями, вдруг заплакал — громко, не сдерживаясь, как никогда прежде не плакал в своей взрослой жизни.
| 
