НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

«Жить не обязательно, а летать обязательно»

Александр Мелихов. Сапфировый альбатрос. — М.: Время, 2023.

В новом романе Александра Мелихова, как отмечает аннотация, есть и жизнь, и слезы, и любовь». «И фантасмагорическая история советской литературы» — добавляет писатель. Описание намекает на жанр: производственный роман, причем в прямом и переносном смысле: о работе литераторов и о перипетиях отношений между ними. Но в случае с Мелиховым это кустарное упрощение. «Сапфировый альбатрос» — роман идей. В дальнем приближении, но с четким фокусом — о поиске Писателя в писателе и Человека в человеке.

Дано: герои в двух ипостасях, два временных пласта и как бы парные миры — выдуманные и действительно жившие, наши дни и раннесоветское время, реальность и грезы. А вот место действия, которое уконтропупливает эти дуальности, одно — Северная столица.

Безымянный главный герой приходит в литературу с завода, из цеха бетонных плит (материал проявится иносказаниями и сопоставлениями — «бетонная правда», «том сизо-бетонного цвета»). С журналистом модной газеты, начинающим критиком Феликсом, он участвует в конференции молодых авторов. Его примечает обласканный властью, забронзовевший писатель Алтайский. Фигура неоднозначная. Спокоен, порядочен, справедлив. При травле коллег в основном помалкивал, но иногда подавал голос: «в деле Бродского сыграл открытыми картами: ваш Бродский что, ученый, изобретатель? Почему я должен за него вступаться?» Славу и почести ему принес роман, в котором он представил отца, летчика-испытателя, и себя доблестными героями Великой Отечественной. На Параде Победы им улыбался и приветственно махал рукой с трибуны Мавзолея сам Сталин. Правда была в том, что отца будущего писателя репрессировали и расстреляли, его исключили из летного училища, и в войну он занимался техобслуживанием самолетов. Псевдоним он «вывез из отцовской ссылки на Алтай».

За фигурой Алтайского в воображении вырастают тени прошлого. Да, отталкиваясь от его биографии, разворачивается основная тема — энциклопедия мечтаний и метаний известных советских литераторов, разменявших кто средние способно­сти, кто истинный талант на конъюнктуру, приспособленчество, приукрашивание действительности, воспевание строя, оправдание репрессивной машины власти. И помимо описаний этих «талантов» — желание понять мотивы: лишение заработков, потеря комфорта, забвение, страх смерти?

Мелихов применяет срабатывающий на 100% прием — книга в книге. Галерея совписов открывается в критическом опусе Феликса — «Курятник на канаве». (Кстати, появляясь в романе то молодым, то в зрелом возрасте и даже в видениях главного героя, он каждый раз одет в белое. Определенный намек на пресловутое «белое пальто».) Так цинично он назвал дом № 9 на канале Грибоедова, где обитала советская писательская элита. Феликс исследует биографии и произведения нескольких писателей и поэтов: разоблачая, клеймя, не снисходя к слабостям, как будто они не люди, а творческие функции. Разоблачитель не называет фамилии, саркастично именуя их Мишель, второй Мишель, третий Мишель, адмиральская дочь, поэт-бухгалтер, Русский Дэнди, Кроткий Немец, Керженский Парняга. Однако это «жития» Зощенко, Слонимского, Козакова, Кетлинской, Заболоцкого, Стенича, Венуса, Корнилова. Всем, даже угодившим в жернова системы, Феликс припоминает пламенные, но бездарные «гимны» революции, пролетариату, чекистам, вождям — в прозе и стихах, «изваянные» не только в экзальтации единения с партией и народом, но большей частью в расчете на тысячные гонорары и преференции Союза писателей. Люди одного круга, собратья по перу, они часто делали вид, что не замечают или, наоборот, публично отмечали идеологические промахи, опалу, арест соседа. Иногда не гнушались оттяпать жилплощадь, как Кетлинская у Зощенко, когда он попал в немилость.

В бывшей квартире Зощенко живет главный герой романа. До чтения труда Феликса, думая об Алтайском, он уподобляет талантливых, не идущих на компромиссы и сделки с совестью писателей альбатросу, оказавшемуся в курятнике. Руководствуясь отцовским напутствием «никогда и ни с кем не шагать в едином строю», он считает осуждение проявивших слабость неприемлемым — «помимо законов правды есть и законы милосердия, всегда считалось, что страдания искупают вину», «убеждения нужны, чтобы убеждать других, а я никогда не хотел никого убеждать — только понимать». И все же понимает, определенная вина у советских мастеров слова есть: выходцы из высших сословий, выпускники гимназий, университетов, знавшие иностранные языки, обладавшие хорошими манерами, они — представители интеллигенции — предали ее как класс, низвели интеллигентов в своих сочинениях до безыдейных слабаков с мещанскими замашками.

Метафора полета в романе (и альбатросов, и самолетов, ведь они — железные птицы) воспринимается как возможность возвышения над пошлостью, обыденно­стью, невзгодами, пороками и мерзостями жизни, тянущими вниз. Кажется, венец этой метафоры — афористичная фраза: «жить не обязательно, а летать обязательно».

Один из важных приемов Мелихова, впечатляющий замыслом и исполнением, — монтаж. Событийный ряд, мировоззренческие беседы, общение с любимой женщиной Музой, видения главного героя чередуются с подлинными фактами биографий литературных деятелей, цитатами из их произведений. Время перетекает из горячечных 1920-х в переломные годы перестройки, из трагических блокадных лет — в панический период ковида. Прошлое прорастает в настоящем. Проявления люд­ских страстей — как в низменном, так и в высоком — неостановимы. Круговорот по Ек­клесиасту или по Гераклиту (для кого как) нескончаем.

Проводя аналогии с прошлым, в одном интервью писатель сказал: «Тех, кого сейчас носят на руках, через двадцать лет будут оплевывать. С высоты новой пошлости. В литературе останутся только те, кто выразит что-то лично свое».

Анна Сухобок