Об авторе | Ольга Сичкарь родилась в Красноярске в 1980 году. Журналист, редактор. Работала в газетах РБК, «Коммерсант», международном информационном агентстве Reuters. Сейчас — заместитель главного редактора газеты «Культура». Публиковалась в журналах «Звезда», «Алтай», на литературном портале Textura. Лауреат литературной премии «Данко» (2023) и др. В 2023 году окончила Высшие литературные курсы Литературного института им. А.М. Горького (семинар прозы Е.А. Попова). Живет в Москве.

Ольга Сичкарь

Какао

рассказ

В холодильнике у Ларисы всегда было свежее молоко. Каждый вечер перед сном она варила себе какао. Крепкое, вязкое — четыре ложки с горкой на большую чашку, почти без сахара, со специями и щепоткой соли. Закутаться в плед на диване, поджать ноги, открыть альбом с живописью — Фалька или Шагала, а может, кого-то еще, по настроению. Благодаря ритуалам, таким как этот, она жила. Пить какао и перелистывать страницу за страницей. Совершенно не торопиться. Куда?

Лариса накинула плед и отправилась на кухню. Этим вечером в квартире было особенно зябко. Отопление вот-вот должны были включить, уже конец сентября, утром заморозки… Она достала из шкафа зеленую коробочку «Золотой ярлык», погрузила туда ложку. Ложечка шаркнула о картонное дно. Лариса недоверчиво заглянула внутрь. Какао закончилось. Как же так?

В последние четыре года у нее было все рассчитано до мелочей. Она просыпается и первым делом подходит к окну, смотрит на улицу: низкие или высокие облака, двор соседней школы, укрытый сейчас желто-оранжевыми, а летом зелеными кронами. В доме напротив на пятом этаже любимый Ларисой балкон утопает в цветах — розово-белые полосатые петуньи, настурции… Все на месте, небо не сверзлось на землю. Немного жаль. Это значит — Ларисе надо жить дальше.

Она принимает душ, включает чайник, подходит к комоду, где стоит пара фотографий Влада, проводит пальцами по краю черной рамки. Улыбается ему. Зажигает свечку на облепленной воском фарфоровой подставке. Поливает цветы. Пара листьев на декабристе завяли, она отрывает их, разворачивает растение более куцым, слабым местом к солнцу. Крепкий чай с бергамотом, овсянка или омлет с тостами на завтрак. В холодильнике осталось три яйца и пол-литра молока, значит, завтра нужно идти за продуктами.

После завтрака ее ждали бумаги Влада. Смешно, сколько можно разбирать их — по второму, третьему, четвертому кругу? Да и что она, с образованием искусствоведа, хочет вычитать в записях биохимика? Но это тоже ритуал, час-два до обеда просматривать, раскладывать по стопкам. Затем обычные дела по дому — квартира должна быть опрятной, каждая вещь на своем месте, никакой пыли, свежий воздух, как любил Влад. Эти комнаты — место его памяти. Скатерть — чистая и отглаженная, в конфетнице — диетическое печенье. В вазе — цветы. Ванная комната и ванна в ней должны сиять. Полотенца — быть свежими и приятно сочетаться с цветом кафеля…

После обеда можно взяться за мольберт и краски или достать пастель. Рисовать что-нибудь незатейливое. Гребни волн, чье-то застывшее лицо, закат…  Кончики ее пальцев постоянно в разноцветных пятнышках. Лариса могла себе позволить не работать. Влад заработал на патентах и оставил ей достаточно, чтобы она не заботилась о насущном. Правда, теперь ей совершенно ничего не было нужно, кроме перемалывания засохших, но сохранивших форму зернышек и семян прошлого, и разве что еще чашки горячего какао по вечерам, вероятно, сваренного из них же.

Совсем недавно в этом распорядке важное место занимала собака Дейзи. С Дейзи можно было вспоминать их безмятежную жизнь втроем — с Владом — часами. Никто не умел так слушать. Когда Лариса говорила о нем, у Дейзи наворачивались настоящие человечьи слезы. Можно возразить, что Дейзи была стара и ее больные глаза слезились. Но все же, но все же… Когда Влад и Лариса познакомились, собака уже жила у него. С точки зрения животного, это они взяли к себе Ларису. И вот полгода назад шестнадцатилетняя, дряхлая, с плешивыми боками Дейзи умерла.

Лариса знала: каждый новый день — круговорот печали и воспоминаний, и на это колесо, как ракушки на днище судна, липнут мелкие никчемные бытовые дела… Каждый такой день неизменно подходит к концу, и вечером ее ждет какао. С парой горошин измельченного в ступе черного перца, щепоткой гималайской розовой соли, соцветием гвоздики, несколькими зернышками кардамона. Дымящийся какао означал: она прожила очередной день, стала на сутки ближе к собственной смерти, которая через назначенное небесами время придет и станет ей избавлением.

Эти каждодневные действия были скелетом, что придавал бессмысленной теперь Ларисиной жизни форму. Так, бывает, увидишь на подоконнике насекомое, хочешь смахнуть, а оно не улетает. Трогаешь осторожно пальцем, а это только хитиновый панцирь, оболочка — все, что осталось от живого существа. Прикасаешься — и она рассыпается под твоей рукой.

Оставшись без вечернего какао, Лариса ходила из одной комнаты в другую, растерянно озираясь: за что бы зацепиться глазами, отвлечься и успокоиться? Она вернулась на кухню. На столе лежала беспомощно завалившаяся набок пустая зеленая пачка.

Лариса подошла к окну, за которым уже стемнело. Ей было неуютно до дрожи. Но в конце концов все еще можно исправить. Продуктовый магазин через дом от нее. Работает до двадцати трех часов. Какао там точно есть. Нет ничего важнее, чем купить его, сварить и выпить, соблюсти ритуал. Иначе что-то случится. Она это знала.

Женщина накинула пальто прямо на домашнюю одежду, натянула кроссовки и вышла наружу. Землю застилал туман, вязкий и душный, как гигантские ошметки пыли, скатавшиеся под кроватью. Из-за него движения казались медленнее и глуше. В нем исчезло все дальше угла соседнего дома, а сам дом казался размытым, потерявшим свою убористую кирпичность. Горела лишь пара фонарей, тускло, будто туман обхватил их своими лапами и заглатывал свет. И ни одного, ни одного прохожего… Тревога и пустота гнездились в ветках деревьев и висящем между ними тумане. Магазин с какао прятался где-то там.

Дверь в продуктовый была полуоткрыта. Кассирша, молодая, сильно накрашенная, с жирным, как блин, лицом стояла, навалившись животом на прилавок. Длинные черные ногти, заостренные на концах (господи, сейчас, что, так модно?), в носу кольцо, губы тоже накрашены черным. Лариса поежилась, хотя в магазине было теплее, чем снаружи.

Обогнув кассы, Лариса прямиком направилась к стеллажам, где стояли кофе, чай и какао. Полка была пустой.

— А где какао? — упавшим голосом спросила Лариса.

Кассирша, не отрываясь от мобильного, процедила:

— На полке нет — значит, закончился.

— Что, и чай закончился? И кофе? И в зернах, и растворимый?

— Женщина! Ничего от вас не скрываем. Раз нет в выкладке — значит, раскупили, — произнесла черногубая кассирша, уткнувшись в телефон.

Лариса задумчиво оглядела прилавки, прошла мимо стеллажей, чтобы сделать круг и повернуть к выходу. Грибы, орехи, колбаса… Она привычно отворачивалась от продуктов, которые человеку, проходящему диализ, употреблять запрещено. Нет, у самой Ларисы с почками полный порядок. Проблемы были у Влада. Влад умер без двух месяцев четыре года назад, а она по-прежнему не смотрела в сторону половины продуктового репертуара. Машинально. Никакого алкоголя. Творога. Ничего жирного и соленого. Острого. Семь лет они были вместе на диете номер семь…

Когда она выходила из магазина, продавщицы на месте не было. На прилавке лежал мобильный с еще не погасшим экраном. Лариса не придала этому значения, пожала плечами и шагнула в туманный сумрак улицы. Прошла три шага и замерла в изумлении. Здесь на углу росла стройная голубая елка. Может ли такое быть? — она видела ее по пути в магазин. Теперь нет даже пенька. Земля ровная, примятая. Лариса обернулась посмотреть на другую сторону проезжей части. Туман усилился. Огни дороги еле виднелись — как сквозь вату. Все, что было по ту сторону шоссе, невозможно было различить.

«А вдруг там ничего нет? — подумала она. — Что, если не только от меня осталась одна хитиновая оболочка? Если все вокруг — тронул пальцем и разрушится?»

Лариса подошла к своему подъезду. Возле него больше не стояла выкрашенная темной олифой деревянная скамейка. «Дом на месте, уже хорошо», — усмехнулась она, глубже кутаясь в пальто.

И тут мимо Ларисы пробежала половинка кошки. У Ларисы перехватило дыхание. Она оторопело смотрела ей вслед. Кошка бежала со стороны мусорных контейнеров к окошечку, ведущему в подвал дома — обыденно, бодро, не торопясь. Ее туловище обрывалось на середине, не было попы, хвоста и задних лап. Бежать ей это не мешало. Судя по деловому виду, она ничего не замечала, не знала и знать не хотела. Прикрыв глаза, Лариса облокотилась на подъездную дверь. Она не испугалась, нет. Ей было только неуютно, зябко, чуждо. Страх съедал Ларису пять лет назад, четыре, когда угасал Влад... А потом произошло самое страшное — он умер. Что теперь способно ее ужаснуть? Ничего. Даже половинка кошки, бегущая в подвал, или постепенное исчезновение предметного мира. Его разрушение означало скорое избавление. От жизни. От тела. От мыслей. От отсутствия в ее жизни Влада.

Она зашла в подъезд, вслушиваясь в звук собственных шагов, поднялась по ступенькам, прошла мимо почтовых ящиков к лифту. Впервые за последние несколько лет Лариса чувствовала движение крови внутри — она живо озиралась в поисках малейших признаков конца света. На этаже обнаружила очередную пропажу. Не было двери на общий балкон. Лариса выглянула на лестницу и увидела, что ведущий вниз пролет исчез. Она глянула туда и вцепилась в перила, у нее закружилась голова. Зияющая, нездешняя чернота начиналась чуть дальше ее ног. Она достала из кармана пару монет и бросила туда. Тишина. Ни звука. Кромешная тьма поглотила их.

«Это только мой мир рушится или все вокруг?» — гадала Лариса.

Пока она счастливо жила Владом и заботами о нем, мир сузился. Дом, квартал, пара мест в их районе, где они гуляли (недалеко, Влад быстро утомлялся), больница №58, в которой он то и дело сдавал анализы, посещал врачей и лежал на реабилитации. Вот и все. После его смерти ее мир остался таким же компактным и герметичным, только пустым, лишенным центра — Солнечная система с погасшей звездой посередине. Не исчез ли остальной мир для Ларисы еще тогда? Что, если его давно не существует? А сейчас рушится последний бастион?

Замечают ли окружающие то, что видит она? Кричат ли от ужаса, когда на их глазах исчезают дома, деревья, мебель, домашние животные? Пытаются ли спастись? Объявлен ли апокалипсис по официальным каналам? Или это ее, Ларисин, личный конец света?

Она подошла к двери соседей и замешкалась. На часах больше десяти вечера. Позвонить и, когда откроет дверь соседка Наташа или ее муж, спросить, видели ли они половину кошки, заметили ли исчезновение лавочки возле подъезда? Есть ли у них ощущение, что за линией тумана, обнимающего их дом и еще полквартала, больше ничего нет? Попросить их сына Кирюшу проверить, все ли части тела на месте у их маленького йорка? А все ли на месте у самих соседей?

Лариса медлила, накрыв ладонью дверной звонок. Наверняка она всего лишь сошла с ума… Давно пора. Незачем беспокоить соседей, они же не виноваты. Лучше тихонько пойти к себе. И тут же она зачем-то нажала кнопку звонка.

За дверью послышалась слабая возня, тонкое потявкивание йорка. Через полминуты Наталья в махровом желтом халате, с собачонкой под мышкой приоткрыла дверь и удивленно уставилась на Ларису.

— Прости, Наталья, я хотела спросить… Там, на этаже дверь на балкон исчезла, ты ничего странного не замечала?

— Вот просто взяла и исчезла?

— Да. Иди, посмотри.

Наталья шагнула в тамбур, йорк недовольно взвизгнул у нее из-под руки. Наталья шагнула обратно.

— Ладно, завтра уже. Вот народ, ну дверь-то кому понадобилась?!

— У вас ничего не пропадало?

Наталья нахмурилась, задумавшись.

— Да нет. Хорошо, мы велики и самокат из общего коридора к себе перетащили. А то точно слямзили бы.

— Прости за беспокойство… — Лариса направилась к своей двери.

Лучше других знают про апокалипсис «выживальщики». Те, у кого наготове рюкзак с самым необходимым на случай атомного взрыва, падения астероида, всемирного потопа и нападения зомби… У Ларисы был такой друг, Олег. Олег пошел дальше многих: в глухом Подмосковье он построил дом с глубоким укрепленным подвалом, оборудованным мощными аккумуляторами, опреснителем и очистителем воды, с запасами консервов, защитными костюмами, набором медикаментов… Олег лет двадцать назад начал готовиться к грядущей катастрофе. Не дождавшись, он, кажется, чувствовал обиду. На переоборудование участка с домом он тратил все свои деньги, силы и фантазию. Досадно, если все напрасно. Но спасет ли бункер от разрушения мира, если мир просто исчезает кусками — думала Лариса. И, главное, происходит ли это на самом деле, а не у нее в голове? Вот кто сможет ей ответить.

Лариса набрала номер Олега. Как обычно тот взял трубку после второго гудка. Иногда он успевал ответить после первого. В этом был весь Олег, бывший военный.

— Привет, Лара. Ты в порядке? — раздался знакомый хриплый голос. Очень теплый. Потому что любящий. Любящий уже столько лет, что она потеряла счет.

— Так давно тебя не слышала, Олег! Я, видишь, пока жива. Но не совсем в порядке.

— Что случилось? Твой Влад, от которого все проблемы, вроде умер.

— Когда ты прекратишь злобствовать?

— Не прекращу! Умер и сделал тебя несчастной.

— Что ж теперь делать. Я любила его.

— А не меня.

— А не тебя.

— А сейчас?

— И сейчас.

— Лар, а ты что звонишь-то? Сказать, что по-прежнему любишь его, а не меня?

— Нет. У меня что-то происходит. Все исчезает: предметы, куски какие-то, дома, деревья. Может, я сошла с ума?

— Возможно. Что у тебя пропало?

— Сначала у меня закончилось какао…

— И ты решила, что мир рушится?

— Да.

…Но нет, Олег ничего странного не заметил. Ни продавщицы, ни какао, ни половинки кошки у него не исчезали. Попрощавшись и положив трубку, Лариса остановилась у окна, наблюдая, как часть дома напротив уходила в черноту. Объяснить это туманом или зрительной иллюзией было невозможно. На еще оставшейся секции дома, как корова языком слизала, не осталось ни одного балкона, включая ее любимый, до глубокой осени утопавший в цветах. Шпиль МГУ был скрыт в тумане, но Лариса была уверена, что здание университета полностью растворилось и на его месте та же кромешная тьма.

Лариса, отвернувшись от окна, начала пытливо осматривать комнату. Кое-что потихоньку пропадало и здесь. Она схватила фотографию Влада и прижала к груди, будто так могла спасти ее. Лариса открыла лежащий на столе альбом Каспара Фридриха. Если бы не закончилось какао и не начался конец света, она бы сидела сейчас с чашкой дымящегося напитка и рассматривала его репродукции. На его картинах человек смотрел на мир. Женщина у окна, странник, устремивший взгляд в бушующее море, семья, любующаяся видом в ущелье… На некоторых картинах путники смотрели на почти пустой горизонт, как будто все окружающее перестало существовать. Теперь листы внутри альбома стали белыми. Лариса наугад доставала из шкафа книги — какие-то из них были обычными, в других не осталось ни текста, ни картинок. Она обернулась и увидела, как исчезают ее комнатные цветы с подоконника: кактусы, драцены, декабрист, повернутый хилым краем к стеклу, а следом и карниз с льняными занавесками… Тьма наступала.

«Мама!» — Вспыхнуло в голове Ларисы. В последние годы они мало общались. Мама давно не переживала за старшую дочь, полностью занятая тремя внуками — от семнадцати до шести лет, — которых подарила ей младшая. На беспокойство за Ларису, десять лет назад вздумавшую выйти замуж за почти старика с отказавшими почками, ни времени, ни душевных сил у нее не хватало. Младшая сестра и мама самоустранились, когда Влад начал сильно хворать. Лариса каждые неделю-две возила его на диализ, но это помогало все хуже. Влад почти ничего не ел. Лариса худела вместе с ним. Когда она стала вдовой в тридцать девять, родные развели руками. В глазах читалось: «Мы же предупреждали!» А вслух они говорили: «Приезжай к нам, не надо одной сидеть и грустить». Но она не приезжала.

Воспоминания Ларисы прервал телефонный звонок. На экране высветился номер Олега.

— Слышишь, Лар… я понял, о чем ты говоришь, ну про то, что вещи пропадают. Кажись, у меня тоже…

У Ларисы перехватило горло, она старалась вздохнуть и не могла. Пусть ее мир умрет вместе с ней, но остальные будут жить: родные — мать, сестра, племянники, Олег, соседи — Наташа и ее взбалмошный муж, и их сын Кирюша, их брехливый йорк и пробегающие каждое утро мимо подъезда школьники в синих жилетках. Неужели никого не станет?

— Лара, через час тридцать пять я приеду и заберу тебя к себе. Мы вместе…

Комок в горле исчез, Лариса вновь задышала. Она больше не слушала Олега. Нет, мир не исчезает. Он все врет, он просто хочет увезти ее в свою берлогу.

— Ты слышишь меня, Лар?

Она сбросила звонок и выключила телефон.

Одна из стен вместе с висящей на ней картиной — розовый восход над горным перевалом — исчезла. За ней открывалась не соседняя комната, не улица, а что-то темно-серое, мутное, не имеющее границ. Лариса смотрела в эту глубину, дыша глубоко и ровно. Было так естественно и логично, что мир, потерявший всякую ценность и краски четыре года назад, сейчас исчезал действительно, осязаемо. Лариса хотела провести ладонью по лицу, но, подняв левую руку, увидела, что у нее нет кисти. Другой она по-прежнему прижимала к груди фотографию Влада. Лариса подошла к дивану и села — хорошо, что он еще на месте. Она устроилась поудобнее, откинула голову на высокую мягкую спинку и улыбаясь закрыла глаза. И все исчезло.