Иван Волков

Сирена

Иван Волков
Сирена

* * * Потому что война, потому что мурашки по коже,
Потому что темно, я спасать буду шкуру свою,
Я смешаюсь с толпой, я такой же, такой же, такой же,
Я не шире в плечах и не выше, чем каждый в строю.
И я буду девятым в тот день, когда каждый десятый
(И единственный первый, конечно, но это не в счет)
Будет вызван вперёд, и потом ещё долго солдаты
Перед тем, как убить, будут бить сапогами в живот.
Я не выйду из тесной каморки в широкое поле,
Где мужик с кистенём и где тучи закрыли луну,
Я смешаюсь с толпой, мне спокойнее будет в подполье
Переждать свою жизнь, свою жизнь, а не вашу войну,
Пережить эти тридцать, и сорок, и сколько придётся,
И смешаться с землёй, чтобы умер болезненный страх,
Скрипнет ворот, как в детстве, и я подымусь из колодца
На каких-то чужих безразличных ненужных руках.

* * * Слегка подвыпимший пиит
Часу в двенадцатом
Выходит из дому на стрит
Проспект Вернадского,
Как говорится, на мели —
Свежо предание —
Ещё два месяца пошли
Куда подалее,
Всё заливал себе тоску,
Всё полуночничал,
Я пристрастился к коньячку
И к одиночеству,
Я пристрастился к коньячку
Азербайджанскому...

У вас не будет огоньку?
Поиздержался, мол,
По всей Москве рассыпал нить
С горящим жемчугом...
Подайте двушку позвонить
Любимым женщинам!
Подайте шуточки на стол
Первоапрельские,
Подайте мне таксомотор —
На Елисейские!
Мне там приватное лицо
Даёт свидание.
Подайте красное словцо
На пропитание.

* * * Колдовали, ждали чуда,
Что ни слово, то обряд,
Я уйду, уйду оттуда,
Там стихами говорят,

Там божественные феи
С добродушным матерком,
Там лихие чародеи
Угощают коньяком,
Там в очко играют часто
Коломбина и Пьеро,
Я уйду от них до часа,
Я успею на метро,
С пересадкой на “Проспекте”,
В лёгком поезде пустом
В никому на этом свете
Кроме нас не нужный дом,
Где случайная улыбка
Ни о чём не говорит,
Где рука твоя, как скрипка,
На плече моём лежит.

* * * Я мыслю, значит, я не существую,
И в коридорах метрополитена
Напрасно ждут меня мои калеки.
Я не приду. Напрасно музыканты
Наяривают блюзы и попсу —
Никто и никогда в футляр скрипичный,
Никто не бросит звонкую монету,
Никто и никогда в футляр бездонный,
Никто и никогда. Горит звезда,
Течёт вода, работает машина,
На парфюмерной фабрике природы
Изготовляют запахи и звуки,
И только это выпросят уроды,
Которые протягивают руки
Текущей мимо них на кольцевую
Отсутствующей вечности холёной...

Сирена
Больше никто из живых этот голос небесный не слышал,
Только глухие гребцы монотонно качались на вёслах,
И разбивались бесшумно о нос легкоходной галеры
Мощные чёрные воды, и белою пеной дышали.
Мускулы рвались мои, что предела не ведали силе;
Схвачены этой двойной узловатой смолёной верёвкой,
Непоправимо несли-уносили послушное судно
Вёсла, скользя под водою протяжно и в воздух взлетая.
Голос звучал в каждой точке нагретого солнцем пространства,
В море, и в небе, и в скалах, подрагивал, звал, отзывался...
Боги, ведь это я сам приказал привязать себя к мачте,
Дал десяти силачам затянуть этот узел смертельный.

* * * В “Океане” ремонт. Полируют и драят форелей,
Переборка икры при искусственном свете в четыре руки,
И колючих, но сладких ершей поднимают с отравленных мелей,
Продувают им жабры и вешают ценники на плавники,

И тяжелого краба, как колокол, с криками вира!
Водолазы берут на подъёмник, сейчас на брюшине броню
Простучат монтировкой, зальют драгоценного рыбьего жира,
И заменят четвёртую правую, сбитую в драке, клешню.

* * * Я в бешенстве от Вашей красоты,
От вечных детских приторных ужимок,
От лёгких слов, от рук неудержимых...
Я ползарплаты трачу на цветы,
Я без отдачи взял у той, с которой...
Я бешеный, но я уже готовый,
Пожалуйста — как шёлковый, как новый,
Глаза пусты, намеренья чисты,
В душе тоска, адреналин в крови,
В воображеньи — дивная картина:
Крутой ремонт, отдельная квартира,
Из-под платка безумного факира
Все эти IBM, HiFi, TV,
И даже скромный счёт от ювелира...
Я в панике от Вашей нелюбви,
Вы не пришли забрать свои полмира,
Не состоялось наше рандеву.
Причины были. Нет, не назову.
Серьёзные. Ну как не быть причинам!
Они всегда, когда не получилось.
Вы от меня бежали на Неву
А я от Вас попробовал на Днепр,
Где всё равно над городом, над небом,
Вверху и слева, словно наяву,
Я вижу над Подолом Летний сад,
Я вижу Вас за стойкой, как на троне
В недавно вновь открывшемся Сайгоне:
Вино с кислинкой, сахар на лимоне,
Красивая рука ломает шоколад,
Красивое лицо, как новая реклама
Кокетства, словоблудья и вранья;
Я вижу Вас, последняя моя,
В компании какого-нибудь хама,
Который с Вами сблизится шутя,
Мне хочется острить, но я не буду.
Я знаю Вас, я был причастен к чуду,
Я Вас узнал под масками, хотя
Какие чудеса, какие маски?
Сидит, и пьёт, и слушает побаски,
Чужое всем, отвыкшее от ласки,
Прекрасное и мудрое, как в сказке,
Кому попало строящее глазки
Капризное и грустное дитя.

* * * Ты, наверное, слышала, что я сказал во сне.
Расскажи, если слушала, вспомни, напомни мне.
Я так долго и грамотно путал свои следы,
Уводя тебя от беды,
Что не помню точно, что я имел в виду,
И куда я иду, и откуда тебя веду.
И спросить абсолютно некого. В те края
Даже тень моя,
Даже память моя боится за мной идти.
На краю платформы опасно стоять. Почти
Все такие, как я, спиваются к сорока
И в провалы памяти падают свысока.

* * * Моя любимая игрушка
На две недели в Ленинград,
Мои друзья по преферансу
Опять, опять бросают пить,
И сам я тоже в лабиринте —
Не дозвониться, не поймать,
В двенадцать двадцать на конечной,
В четырнадцать на кольцевой,
То по Москве, то под Москвой
От первой встречной к первой встречной,
По вычерченной безупречной
Воображаемой кривой —
И наконец, едва живой
Уже под утро из подвала,
Где даже если ты не свой
Допустят к чарке круговой,
Я полечу вниз головой
До Ленинградского вокзала,
Где в семь ноль пять, как ты сказала,
Куда уже почти пришла,
Куда сегодня после бала,
В шестом вагоне ты сказала,
Где упадёт, почти упала
Слепая “Красная стрела”.

После работы
Никто не спит. Иллюзия покоя.
Нельзя нарушить полутишину.
Не вспомнят отошедшие ко сну
Подслушавшие что-нибудь такое,
Откуда взялся сон, какой рукою
Их переносит в новую страну —
А это просто кот, пропавший год назад,
Из кухни крадется на лёгких лапах,
И розы в ванной вырабатывают запах.
А это просто шкаф шумит, как сад,
Колеблются развешенные юбки,
И тараканы в телефонной трубке
Волнуются, воркуют и шуршат.

Никто не спит — и всё же в доме спят — На чистых простынях, полураскрывшись, Все сны пересмотрев и полностью забывшись, Забыв будильник завести —
Ведь завтра никуда не нужно к десяти,
Вдох — выдох, в доме спят, теплеет кожа
Под шерстяным крылом шевелящейся тьмы, Нечаянно касающимся ложа.
Все спят, воспоминаний не тревожа,
Оставив одного выслушивать шумы —

Но он не слушает, как нехотя вздыхает
И дом, и ночь, и тополь за стеклом.
Под лампою, за письменным столом,
Окончив труд, он отдыхает.
Но он не спит, он будет думать до утра.
Пред ним бумаги, накладные,
Доверенности и договора,
И много денег — это не шальные,
Залётные, с которых вдруг душа
Куда-то тянется, чего-то просит,
Из ресторана в небеса выносит —
Здесь честный оборот простого торгаша,
Довольно мелкого. В порядке, сотка к сотке, Разложены и распределены:
Вот это на долги, вот это для шпаны,
Вот это для жены на шмотки и колготки.
Обычно закупаемый товар,
Аренда и т.д. съедают весь навар,
А дом, семья, текущие расходы
Докушивают полностью доходы.
Но если что-нибудь осталось за щекой,
Мы ощущаем сладостный покой —
Не праздник жадности, не торжество корысти — Но лёгкость бытия, когда подать рукой
Для некоторых даров. Избрать из них какой?
Я присмотрел недавно в “Букинисте” —
Не книга, а мечта, и с жёлтого листа
Дышала странной жизни красота,
Чужих бесед блестящие осколки,
Фрагменты незаполненных картин.
Когда я буду жить один —
Достать тяжёлый том с высокой полки
И следовать за мыслями. Мой сын,
Потом, наверное, мой внук, мой правнук
Любимый фолиант в шкафу найдёт,
Откроет на столе и за два слова правды
Отдаст полночи, ночь, полгода, год —
А может быть, снесет библиофилу —
Но всё равно отметка резкая ногтя
Не потеряет притягательную силу.
Да, книгу было б здорово! Хотя
К обеду, кажется, прелестное дитя
Понежившись, проснётся — я успею
С утра сгонять к приятелю-еврею,
Он бывший ювелир, я видел у него —
Недорогие, но какой работы! —
На первый взгляд почти что ничего,
Зато в отделке ни одной фальшивой ноты (Не знаю, говорят ли так про серебро),
Серёжки. Пустячок. Но вот она проснётся, Потянется и сразу отвернётся,
Потом, на локте приподнявшись, улыбнётся, Шутливо приподтянет на бедро
Задравшуюся тонкую рубашку —
И как подскочит — руки нараспашку —
Скорее к зеркалу, но разглядеть сперва
Хотя накоротке рисунок волшебства,
Загадку формы вычерченной чётко —
И забывая всё и всех —
Последний штрих, поправлена причёска,
Короткий поцелуй, короткий смех,
И после паузы набравшись духа,
Короткое касанье торопясь,
Двумя руками сразу на два уха —
И в зеркале двоясь, и в зеркале двоясь,
Движенье головы не сразу продолжая,
Качнутся в воздухе; и взглядом провожая Свое отображенье, ты опять
Не скажешь ничего.

* * * Ты знаешь, что сказал Наполеон
Про хрупкую Святую Анну?
Что это чудо надо на ладони
Перенести из Вильнюса в Париж.
Давай уедем! Вон она, Европа,
Развёрнута прилежно на полу,
Как долго можно ползать на коленках
И трогать на шершавой карте
Чужие города. Про каждый город
Я знаю случай или анекдот.
Когда мы медленно пойдём по Праге,
По Кракову, ты будешь представлять,
Как это было, что потом сказали,
Готический собор, кофейня и кофейня,
Здесь улочки спланированы так,
Чтобы могли разъехаться два рыцаря
При всём вооружении. Вновь кофейня.
Здесь всё — история, здесь всё — другая жизнь,
Внимательно смотри — и ты увидишь.
Вот вывески — сапог, сигара, крендель,
Босой народ за табаком и хлебом,
Тяжёлый танк на вильнюсской брусчатке,
Над Загребом ночной бомбардировщик...

* * * Вас ум не понимал, а сердце уж любило.
Вяземский. “Библиотека”
Бедная девочка, ты будешь жить среди книг.
Их уже некуда ставить, и с шорохом рваного шёлка
слышишь, как скрипнула ночью некрепкая полка —
рушатся древние стены, в трещину в камне проник
будущий корень растения. Сколько звучаний! —
слышишь? не спи, но не бойся, знай: это мыслит тростник.
Голос печальный, но гордый. Утром, когда кофемолка
взвизгнет на кухне, забудется этот язык,
но неизбежен пророст разрушения и одичанья.
Город стареет, ты в нём остаёшься надолго,
ещё несколько поколений будет бродить твой двойник
в тесном саду комментариев и примечаний.
В ванной, на кухне, под креслом — башни из книг на ковре.
Кто-то невидимый новые столбики вносит
и по какой-то системе, немыслимой в этом хаосе
их расставляет, как город; в каждой дыре
этого милого дома на вестника можно наткнуться...
Фея всё медлит, уже невидимка горит на воре,
ужас мгновенный сияет в летающей глоссе!
Утром от раннего солнца придётся проснуться —
шторы раздёрнуты, шум и весна на дворе,
не на весле, не на жёрнове, не на подносе —
кофе в постель подадут на большом словаре
с еле заметным жёлтым кружком от вчерашнего блюдца.
Лучшие сны получаются перед войной.
Скоро начнётся. Мы тоже лишимся работы и крова,
но отсюда нет выхода, как из неясного слова,
как закладке и скрипке из “Фауста” не выбраться ни одной,
и не бойся дожить и увидеть липкий хлеб и коптящие свечи,
за ворованным медикаментом — спина за спиной —
каждый день бесконечная очередь. Ты — сыта и здорова —
будешь часами стоять с номерком на руке, ты придёшь ради тягостной встречи:
городской сумасшедший, картавя и брызжа слюной,
начинает какую-то фразу, сбивается, пробует снова,
обращается только к тебе, говорит, как с родной,
и когда ты научишься слушать, он научится правильной речи.

* * * Итак, Господь, взгляни на них, взгляни.
Ты слышишь разговоры, видишь лица,
Ты понимаешь, что должно случиться,
Куда придут они.
Молю Тебя, сгорая со стыда
За их любое дело или слово,
Молю Тебя, Ты слышишь, снова, снова
Предчувствуя беду — хотя беда
Уже пришла почти во всякий дом,
Ты слышишь — если даже я в ответе
За эти все слова и жизни эти —
Ты видел их, Ты видишь всё на свете —
С меня не спрашивай потом.
Иван Евгеньевич Волков родился в 1968 году в Москве. Работал на заводе, был грузчиком, учился в Литературном институте. Стихи его не публиковались. Живет в Москве.